* * *
Старый мой друг! Даже если судьба не сломала,
Не перетёрли в своих жерновах города, –
Воздуха мало.
Ты чувствуешь?
Воздуха мало!
Это не старость –
Сегодня другая беда…
На философском уже не уплыть пароходе.
Русскому сердцу опасный советчик тоска.
И не выходит, как ум не криви, не выходит
В этой бессмыслице правду и смысл отыскать.
Если не всё суета истребляет на свете,
Если ты помнишь пока ещё, кто ты такой, –
Душу подставь на рассвете под солнечный ветер,
Чтобы потом над бутылкой бодаться с тоской.
Здесь засыпают умы, угасают таланты…
В музыке – странное блеянье новых племён.
Стоит забыться – и все мы уже эмигранты,
Невозвращенцы из тёплых советских времён.
Ветер повеет весенний обманчивый скоро,
Снова надежду подарит, дразня и губя.
Точку опоры…
Найти бы мне точку опоры.
Мир повернуть не мечтаю…
Хотя бы – себя.
* * *
Бредил ветхий Союз о какой-то нови.
Осыпались талоны по магазинам.
И придуманы радости и любови,
И заправлен совхозный «Восход» бензином.
Я гонял мотоцикл, поля качая,
По толчкам различая большие ямы…
Я, на жалобы чибиса отвечая,
Против ветра читал Мандельштама.
Кто ответит за этот весенний ветер
Над отжившей бумажной тоской вчерашней?
В этом самом последнем советском лете
Было весело, а не страшно.
Что-то снилось, мерещилось, говорилось…
Лезли в воду, не зная броду,
И чиновная женщина материлась,
Понимая «подход к народу».
Над последней планёркой – звезда кристаллом,
Говорил бригадир «трудовым героям»:
«До зари уже выпитчи! Дищиплины не стало!
Как же мы коммунизм построим?».
* * *
Не хочу я раскрашивать век вчерашний –
Плещет чёрная музыка из траншей.
Скучно в девятнадцатом? В двадцатом – страшно,
В двадцать первом – тошно живой душе!
На закате века – тревожно, гулко,
Пляски на развалинах, злой излом,
Нашей нищей юности закоулки
С пьяными надеждами за столом.
Что там «по понятиям»?
Брось, не слушай!
Вспыхнет май сиренями по дворам.
Ведь и там мерцали глаза и души,
Ложь не закрывала дорогу в храм.
Поднимите головы!
Добрый вечер!
Вон, не оцифрованный, кружит снег.
Человека вряд ли расчеловечит
Даже двадцать первый бесстрастный век.
Последний смех
Когда обворованная страна
Завесит туманом глаза и уши,
И Пушкин замолкнет, а Щедрина
Никто не захочет слушать;
Когда и для мерзости нет помех,
И лжи открывается путь свободный,
Тогда остаётся последний смех –
Бессмысленный и холодный.
А ночью в глазах задрожит звезда…
Так больно и совестно почему-то
Глупцам и бумажкам дарить года,
Душе оставлять минуты.
На вырубке грязной пасётся лось,
Ругается поезд с далёким эхом.
Вот только бы, только бы не пришлось
Смеяться последним смехом.
* * *
День неуловим и летуч...
Это в сердце – юность. Замри.
Это майский тающий луч
Освещает жизнь изнутри,
Самую кривую версту,
Самый отдалённый погост...
И в советском сером быту
Место есть для зреющих звёзд.
Есть ветра – над пляской костра
И туман текучий, большой.
А потом... проснёшься с утра
С трезвой и колючей душой.
Радоваться, жить и дышать
Будешь осторожно с тех пор.
Всё, чем юность так хороша,
В зрелости – позор да укор.
Вот и замыкается круг,
Вот и не сбывается сон.
Даже и безвременье, друг, –
Это мёртвый год без времён.
Это только мёд – по усам,
Это только искры в золе.
Лучшие места на земле –
Те, что ты придумывал сам.
© Василий Рысенков, 2020–2021.
© 45-я параллель, 2021.