Анне Ахматовой («Вечер» и «Чётки»)
В полуночи, осыпанной золою,
В условии сердечной тесноты,
Над тёмною и серою землёю
Ваш эвкалипт раскрыл свои цветы.
И утренней порой голубоокой
Тоской весны ещё не крепкий ствол,
Он нежностью, исторгнутой жестоко,
Среди камней недоуменно цвёл.
Вот славы день. Искусно или больно
Перед людьми разбито на куски,
И что взято рукою богомольно,
И что дано бесчувствием руки.
1914
Блудный сын
Печален воздух. Тёмен стыд.
И не обут, и не умыт,
У запертых ещё дверей
Стою. Репейник и пырей
Покрыты каплями росы.
Пускай мне ноги лижут псы
В саду почтенного отца.
И не заплаты беглеца,
Не копоть омертвелых рук,
Водивших в зное рабий плуг
И с принужденностью тупой
Свиней в скалистый водопой;
Но эта пыль земного зла
В душе так тускло-тяжела,
Что даже если б и возник
Родителей весёлый крик,
Когда бы даже мать сама
Меня бы повела в дома,
Чалму стараясь развязать,
Я не сумел бы рассказать...
Отцу бессовестный палач,
Не удержал бы женский плач!
Испить на дне пустой души
Не уксус казни... только вши,
Исчадье вавилонских дев,
Испытывать внезапный гнев
И устыдиться, что на суд
Несёшь заплёванный сосуд!
1911
Возрождение
Гр. Л. Е. Комаровской
Я обругал родную мать.
Спустил хозяйские опалы.
И приходилось удирать
От взбешенного принципала.
Полураздетый, я заснул,
Голодный, злой, в абруцкой чаще.
И молний блеск, и бури гул,
Но сердцу стало как-то слаще.
И долго, шалый, по горам
Скакал и прыгал я, как серна.
Но, признаюсь, по вечерам
На сердце становилось скверно.
С холодных и сырых вершин
Спущусь ли в отчую долину?
Отдаст ли розгам блудный сын
Свою озябнувшую спину?
Нет. Забывая эту ширь,
Где облака бегут так низко,
Стучись, смиренный, в монастырь
Странноприимного Франциска.
Доверье, ласка пришлецу.
Меня берут – сперва как служку.
Пасу овец или отцу
Несу обеденную кружку.
На всё распределённый день:
Доят коров, и ставят хлебы,
И для соседних деревень
Вершат молитвенные требы.
Или на сводчатой стене
Рисуют ангельские кудри...
А после мессы, в тишине, –
Дела ещё смиренномудрей.
Постятся. Спаржа и салат.
Лишь изредка крутые яйца.
Из мяса же они едят –
И тоже редко – только зайца.
Послушен, кроток, умилён,
Ищу стигмат на грешном теле.
Дни чисты. Разум усмирён.
И сновиденья просветлели.
На пятый месяц, наконец,
Дрожит рука, берусь за кисти.
Её, гонявшую овец,
Господь направи и очисти!
Ползком вдоль монастырских стен
На ризах подновляю блики.
Счищаю плесень: едкий тлен
Попортил праведные лики.
Мадонна в гаснущей заре.
Святой Франциск, святой Лаврентий,
И надписи на серебре
На извивающейся ленте.
Или с востока короли,
В одежде празднично-убранной,
В чалмах и перьях, повезли
Христу подарок филигранный.
Или под самым потолком,
Где ангел замыкает фреску,
Рисую вечером, тайком,
Черноволосую Франческу.
1910
* * *
Самонадеянно возникли города,
И стену вывел жадный воин,
И ядовитая перетекла вода,
Отравленная кровью боен.
Где было всё и бодро и светло,
Высокий лес шумел над лугом,
Там дети бледные в туманное стекло
Глядят наследственным недугом.
И девушка раскрашенным лицом
Зовёт в печальные вертепы;
И око мёртвое, напоено свинцом,
Глядит насмешливо и слепо.
Заросшим следом авелевых стад
Идти в горячем ожиданьи?
Где игры табунов раздолье возвестят
Своим неукротимым ржаньем?
Где овцы тучные, теснясь, перебегут
По зеленеющим обрывам,
К серебряным ручьям блаженно припадут
Глотками жажды торопливой?
Так: прежде хищника блестел зелёный глаз,
Стервятник уносил когтями.
И бодрствовал пастух, и, опекая, пас,
И вёл обильными путями.
Но вымя выдоил, и нагрузил коня
Повсюду осквернивший руку:
По рельсам и мостам, железом зазвеня,
Несёт отчаянье и скуку.
И воды чистые, они не напоят,
Когда по нивам затоплённым
Весенний табунок понурых жеребят
Тоскует стадом оскоплённым.
1912
В Царском Селе
Я начал, как и все – и с юношеским жаром
Любил и буйствовал. Любовь прошла пожаром,
Дом на песке стоял – и он не уцелел.
Тогда, мечте своей поставивши предел,
Я Питер променял, туманный и угарный,
На ежедневную прогулку по Бульварной.
Здесь в дачах каменных – гостеприимный кров
За революцию осиротевших вдов.
В беседе дружеской проходит вечер каждый.
Свободой насладись – её не будет дважды!
Покоем лечится примерный царскосёл,
Гуляет медленно, избавленный от зол,
В аллеях липовых скептической Минервы.
Здесь пристань белая, где Александр Первый,
Мечтая странником исчезнуть от людей,
Перчатки надевал и кликал лебедей,
Им хлеба белого разбрасывая крошки.
Иллюминация не зажигает плошки,
И в бронзе неказист великий лицеист.
Но здесь над Тютчевым кружился «ржавый лист»,
И, может, Лермонтов скакал по той аллее?
Зачем же, как и встарь, а может быть и злее,
Тебя и здесь гнетёт какой-то тайный зуд? –
Минуты, и часы, и месяцы – ползут.
Я знаю: утомясь опять гнездом безбурным,
Скучая досугом своим литературным,
Со страстью жадною я душу всю отдам
И новым странностям, и новым городам.
И в пёстрой суете, раскаяньем томимый,
Ведь будет жаль годов, когда я, нелюдимый,
Упорного труда постигнув благодать,
Записывал стихи в забытую тетрадь...
1912
* * *
Дорогой северной и яркой
Старуха – и навстречу мне
Она идёт в одежде жалкой
В лесной и строгой белизне.
Сегодня утром воздух синий.
Благоухающий мороз.
И под ногой хрустящий иней,
И космы звонкие берёз.
Вино нерукотворной пищи
Дозволил справедливый Бог:
И в одинокой этой нищей
Он солнце радости зажёг.
Но я мучительным соблазном
Колеблюся, как тёмный бес,
Пока вокруг слепит алмазным,
Алмазным снегом белый лес.
1912
* * *
Тишиною, умéршей зарею
Ещё полн успокоенный дом.
И серебряно-светлой порою
Ночь приходит, и меркнет кругом.
Выхожу и стою у порога.
Мне дышать холоднó и легко.
Снег синеет. Темнеет дорога.
И деревья молчат глубоко.
Вижу – тают последние тени
У сиренево-сизых берёз.
Дар ненужный – смотрю – на ступени
Ветер чёрные сучья принёс.
И над садом, я вижу, небрежно,
Поднялась и стоит, как тогда,
И глядит одиноко и нежно
Голубая, живая звезда.
1905
* * *
Из сизых туч, летевших мимо,
И из созвездий без числа,
О призрак с взглядом серафима,
О ночь, – ты мантию несла!
Я видел: пьяными волнами
Всё море потемнело вдруг.
Расплавленными ступенями
Упало солнце в мёртвый круг.
В долине смутной и вечерней
Стонало что-то. Кто-то звал.
Она спускалась всё безмерней
На выси огненные скал.
И с моря двинулась прохлада,
И скоро день совсем потух.
В пыли мелькающее стадо
Усталое загнал пастух.
Тверди случайную молитву
И вежды сонные смежай.
А завтра гаснущую битву,
Безумец, первый продолжай!
1906
Рассвет
Ты посмотрел. Поля блаженны.
И ясен ястреба полёт.
И запоздалый, и смятенный,
Туман к лощинам припадёт.
Смотрел ты, огненный и ранний,
И лезвием горит река.
Блестят отточенные грани,
Летят и блещут облака.
Сверкает праздник колокольный
Над травами росистых нег.
И зверь ночной, лесной и дольный,
Хоронит хищный свой набег.
Потухших снов мне было мало.
Поющих – и забытых слов.
Пусть это пламя ликовало
С своих сафирных берегов.
Весёлый блеск, движенье пятен
На этих солнечных ветвях,
Весь мир – он не был мне понятен
В своих звенящих зеленях.
1907
* * *
День ниспадал, незримыми парами
Пронизанный. В дыханье тяжком трав.
Ночь подошла, смиренными тенями
К земным полям ласкаясь и припав.
И душный сон меня объял глубоко.
Быть может, тьма обильно пролилась,
Быть может, ночь тревогою потока
Здесь в тишину сурово ворвалась.
Но день другой вставал непобедимо.
Вода и холод. Мокрые кусты,
Продрогшие от утреннего дыма,
Струятся робко в небе красоты.
Кругом леса, шумящие просторно,
И ветер тучу рвёт со всех сторон.
Как радостно кричит железный ворон
Навстречу дням, крылатым, как и он!
1907
* * *
Баронессе М. В. Таубе
Вдали людей, из светлых линий
Я новый дом себе воздвиг.
Построил мраморный триклиний
И камнем обложил родник.
Холмы взрывая дважды плугом,
Я сеял трепетной рукой.
И стали за волшебным кругом
Колосья, тишина, покой.
И сад шумит. Колеблют воды,
Прияв, осеннюю звезду.
Но я сегодня в дом свободы
Кого-то суеверно жду.
Смутит ли он нескромным эхом
Листы тускнеющих аллей
И шумным опорочит смехом
Простор молитвенных полей?
Прискачет всадник в броне медной –
Или усталая жена
Придёт ко мне в одежде бедной,
И непонятна, и бледна?
Кто знает? – или недруг тайный
Войдёт в отворенную дверь
Рассказом горести случайной
Тревогу разбудить потерь?
1907
К морю
Дыханьями целебными врачуя
И дуновеньем жарких островов,
Ты притекло, без устали кочуя,
До каменных – до наших берегов.
И, сумраком свисающим объято
И с якорей срывая корабли,
Течёшь назад – бездонное когда-то –
Бессильное у мертвенной земли.
И с горечью, теперь усугублённой,
Земную муть с собою уноси!
И пеной брызг, и лёгкой, и солёной,
Мои глаза и душу ороси!
Но к пристани иного новоселья
Моей души весёлую печаль,
Моей души изменчивое зелье
Слабеющим движеньем не причаль.
1909
* * *
В. М. Дешевову
Со всех сторон, морозный и зыбучий,
Ночной простор со всех сторон хрустит.
И, в пыль снегов мешая дым колючий,
Широкие напевы шелестит.
И по стезям извилистого следа,
Впрягая пса в узорчатый ремень,
Пустынен бег кочевий самоеда,
Голодных стад безрадостная тень.
И к берегам лиловым океана,
Где чёрных вод блуждающий пустырь,
Молвою вод, пургою урагана
Несёт свой вздох угрюмая Сибирь.
И холодней незыблемого снега,
Синее льда и Лены холодней,
Полярных стран скучающая нега,
Сверкает ночь блистанием кремней.
1910
* * *
О. Л. Делла-Вос-Кардовской
В душе земля с подземным, злым огнём.
А сверху стебли тонко перевились.
И небо есть – и в чёрный водоём
Потоки звёзд бесчисленно склубились.
Колючий снег истаял и ушёл.
По берегам зазеленели вёсны.
В моей душе цвело жужжанье пчёл,
Благоуханий запах перекрёстный.
В последний час на землю упадёт
Осенний плод, и сладкий, и упругий.
Тогда услышу гул внезапных вод,
Услышу крик оледенелой вьюги!
1910
* * *
Je t’adore à l’égal de la voûte nocturne.
Baudelaire
Я люблю тебя так, как ночной небосвод.
Бодлер
«Над городом гранитным и старинным
Сияла ночь – Первоначальный Дым.
Почила Ночь над этим пиром винным,
Над этим пиром огненно-седым.
Почила Мать. Где перелётом жадным
Слетали сны на брачный кипарис –
Она струилась в Царстве Семиградном
В зиянье ледяных и тёмных риз!
И сын её. Но мудрости могильной
Вкусивший тлен. И радость звонких жал?
Я трепетал, могущий и бессильный,
Я трепетал, и пел, и трепетал».
1911
* * *
Бессильному сказать – «какая малость»
Мне что-то смутное сегодня мстит.
Июльский день. И жаркая усталость
Коричневой листвою шелестит.
Пока идут года, душа на убыль
Идёт. И, в отцветании минут,
Среди стволов белеющие клубы
В лазурном дне медлительно плывут.
Дразнящей весело и бессердечно
Волнующей неопытную грудь,
Конечно, я ещё хочу улыбки встречной,
Я думаю ещё – «когда-нибудь».
Но этих облаков, летящих мимо,
Таящих молнию, и смерч, и лёд,
Счастливых стад серебряного дыма
Надоедает белый перелёт.
1912
Искушение
Она уже идёт трущобою звериной,
Алкая молодо и требуя права,
И, усыплённая разлукою старинной,
Любовь убитая – она опять права.
Ты выстроил затвор над северной стремниной,
Где в небе северном скудеет синева;
Она передохнёт в твой сумрак голубиный
Свои вечерние и влажные слова.
И, сердце ущемив, испытанное строго,
Она в расселине елового порога
Воздушною струёй звенит и шелестит.
Скорее убегай и брось далекий скит!
С глазами мутными! Ночными голосами
Она поёт! Шумит весенними лесами!
1913
Ракша
Осенней свежести благоуханный воздух,
Всепроникающий, дарует сладкий роздых,
Балует и поит родимым молоком...
Под алебастровым и пышным потолком
Висит широкая, померкнувшая люстра.
В огромной комнате торжественно и пусто.
Квадратами блеснёт дубовый, светлый пол...
Но сдвинут в малый круг многосемейный стол,
И – праздные следы исчезнувшего улья –
Расставлены вдоль стен рассохшиеся стулья.
Напыщенной рукой отодвигая трость,
Щедротой царскою задабривая злость,
С мутно-зелёного холста взирает Павел...
Он Ракшу подарил и памятник поставил
В румяной красоте бесчисленных девиц*;
И смотрит со стены безусых много лиц,
Сержанты гвардии, и, с Анною в алмазах,
Глядит насмешливо родоначальник Глазов**.
Усердно слушает его далёкий внук –
И каждый птичий писк, и деревенский звук,
И скотного двора далёкое мычанье...
И снова тишина и долгое молчанье.
В осенней сырости и холоде зимы,
Равно ещё стоят средь серой полутьмы
Шкапы, где спутаны и мысли и форматы,
Дела военные и мирные трактаты;
Где замурованы, уснувшие вполне,
Макиавелли, Дант, и Байрон, и Вине.
Бывало, от возни, мальчишеского гама,
Сюда я уходил, – Колумб, Васко де Гама, –
В новооткрытый сад и ядов и лекарств,
Где пыль моршанская*** легла над пылью царств,
И человечество – то прах, то бесконечность –
Свой хрупкий зигурат бесцельно зиждет в вечность.
Разыскивая всех, разузнавая всё,
Я всё перелистал: Лукреция, Руссо,
Паскаля чистые сомненья и уроки,
Под добродетелью сокрытые пороки,
Тщеславье, что в душе сидит так глубоко
(А герцог отыскал его Ларошфуко),
И всё, что, меж войной, охотой, фимиамом,
Былые короли писали умным дамам,
Что хитрый Меттерних, скучая не у дел,
В историю вписал или не доглядел,
Бантыш и Голиков, – где Миних, где Румянцев,
И Петр молодой со сворой иностранцев, –
Мысль Чаадаева, в дыму взлетевший форт,
И комментарии, и тяжкий шаг когорт, –
Всё ум мой тешило и сладостно манило
То кровь свою пролить, то проливать чернила.
Кандида прочитав – я начинал Задиг...
Но здесь нечаянно мой дед меня настиг,
Отнял и у себя запрятал том Вольтера, –
Чтоб разум не мутил и не погасла вера.
В лес ухожу бродить, в соседние поля...
Листом орешника налипшая земля
Душистой сыростью и грязью чернозёмной
Волнует сердце мне. Лесистый и огромный
Простор, и в зелени не видно деревень.
Но всюду около – полынь и серый пень,
Недавних вырубок поконченное дело;
Где прежде Заповедь**** сияла и шумела
Могучей красотой нетронутых лесов, –
Сменили белизну берёзовых стволов
Осины мелкие и небо грустных тучек.
Всё на приданое своих подросших внучек, –
Потомство иногда тягчайшая из бед, –
Леса обрёк свести чадолюбивый дед,
Да управляющий, с улыбкой бессердечной,
Свой собственный карман наполнил, всеконечно...
Тропинка тянется через мохнатый луг,
И носится кругом пьянящий сердце дух,
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
Примечания В. Комаровского
* У В.Г. Безобразова, прежнего владельца имения «Ракша», было восемь дочерей.
** Ракша подарена императором Павлом генералу Глазову, командовавшему его гатчинским войском.
*** Название уезда.
**** Название леса в Ракше.
1913
Музей
П. И. Нерадовскому
Июльский день. Почти пустой музей,
Где глобусы, гниющие тетради,
Гербарии – как будто Бога ради –
И чёрный шлем мифических князей.
Свиданье двух скучающих друзей,
Гуляющих в прохладной колоннаде.
И сторожа немое: «не укради»,
И с улицы зашедший ротозей.
Но Боже мой – какое пепелище,
Когда луна совьёт свое жилище,
И белых статуй страшен белый взгляд.
И слышно только – с площади соседней,
Из медных урн изогнутых наяд,
Бегут воды лепечущие бредни!
1910
© Василий Комаровский, 1905 – 1913.
© 45-я параллель, 2015.
Набор и текстологическую сверку стихотворений В. А. Комаровского
выполнили Владислав Резвый (сайт «Век перевода») и Борис Суслович.