Невозобновимо

Четвёртое измерение № 5 (245) от 11 февраля 2013 года

Дождь облегчения

Полупредчувствием, намёком,

томлением небес кружим,

дождь надвигался серо, мокро,

как утомление души.

Сказало тихо:

«Ты хороший.

А он… Он – первый. Он – судьба».

Я понял: я намёк, быть может,

на первый бал её забав…

Так просто: оказаться первым

перед созревшею душой.

Но нет, не предавайте, нервы,

я не затем в себя ушёл.

Пусть улица темнеет блажно,

убежище моё вия,

глаза сухи – в природе влажно,

она слабеет, но не я.

Я сквозь томленье понимаю,

что нечто большее могу…

Я приговор твой принимаю,

я от утраты не бегу.

Что назревает – то не спрятать,

да жизнь не скучный унисон:

иная горькая утрата

не меньше даст, чем унесёт…

Уходя…

Не пойму, за какие грехи,

за какую такую неправду

ты меня за забвенья оградой

вдруг оставила там, у реки?

Не за то ли, что речку не видел

и друзей непонятных –

заветом,

от тебя исходившим, и этим

я тебя незаметно обидел?

Не за то ли, что вдруг поняла,

как легка преклоненья добыча?

Это было уж. Это обычно.

Всё же горько, что ты весела.

Попрекать я не стану тебя

и искать эти прежние руки –

ведь, в реке всё былое топя,

возвышаешь меня ты до муки…

Но теперь, уходя навсегда,

я боюсь, что от жизни устанешь

и ни разу живого суда

мук высоких ты не испытаешь.

Только вряд ли.

Для каждого жизнь

это чудо любви сберегает.

Над иными пускай берегами

ты попробуй, ты только решись…

В апреле

Незваная гостья тоска

татаркой весной налетела –

в колючих предчувствий тисках

сжимает и разум и тело.

Уже прилетели грачи

и в кроны пустые насели –

галдят,

как бывает,

врачи

гудят у больного постели.

Решают ли,

что прописать

тоскующему мне в леченье –

прогулки ли в ближних лесах

иль женщиной вновь увлеченье?

Подальше иду от грачей,

чтоб их голоса были глуше –

что толку от птичьих речей:

от них мне не лучше,

а хуже.

Увы,

ни покоя,

ни сна,

седой,

я не знаю в апреле.

Есть девочка –

что там весна

пред нею в своих акварелях.

Есть девочка…

Кто виноват,

что птицы весною токуют,

и девочка с ними ликует,

а я остаюсь зимовать?..

Неювенальная любовь

Пьянящий воздуха наркоз.

Реки разъятая рулетка.

И вертолетики стрекоз –

как бы пожарная разведка.

Шаги невнятны на лугу

к тому, что так неуловимо

в воде сплетает окугу,

сужая речку вполовину,

что нас вбирает, хотя мы

давно близки неювенально,

преодолевшие потьмы

любви серьёзно и банально.

И этим с толку сбитый, я

иду, топчу шкалу левкоев

вдоль той рулетки бытия,

которую зовут рекою.

Иду. И хочется не знать

того, что всё в природе – просто,

что для тебя природа – снасть,

в которой ты – приманкой броской,

что в этот неспокойный плен

я сдаться вовсе и не против…

Притом что всё в природе – тлен,

меня ты выбрала в природе!

Без любви

Обручена – обречена,

обречена молвой нелестною.

Обрачена…

Была она

немолодой невестою.

Оплачена. И наперёд.

Оплакана слезою матери:

продолжит чадо чуждый род

на жизни новой скатерти.

повенчана – помечена.

будет ровной жизнь её,

да радоваться нечему…

Берег любви

К добру ли, к беде ли –

кто скажет? –

разгневанно ворон кричит

на старом заброшенном пляже

без видимых оку причин.

Он взглядом встречается твёрдым

с моим непростым – и вот, вот,

мне кажется, спросит:

«Не вор ты?

Пришёл не за жемчугом вод?»

Добавит:

«Я, сторож нетленный,

на этом глухом берегу

без страха, упрёка и лени

богатства его берегу».

«Да что мне вода с жемчугами! –

я нервно шепчу, –

Старина,

здесь раньше босыми ногами

утрами ступала –

Она.

В ненастный ли день иль погожий,

воскресный ли, будний –

любой

нагая, жемчужинной кожи

из вод выходила

– Любовь!

Я помню…

Как будто недавно

всё было, что было давно.

А ворону помнить подавно

прошедшее Богом дано.

Но что из того, что на страже

не первый ты мыкаешь год –

на этом заброшенном пляже

не тронуть ей больше уж вод.

И пусть мы с тобою без страха –

не принц я, а ты не Икар… »

И ворон,

премудрая птаха,

согласно бросает мне:

«Кар-р-р…

Имя любви

Елена – имя ленное,

елейное, как дух,

непленное, нетленное,

похожее на пух.

Носимому царицами

и парками, ему

честь отдавали рыцари,

как роду своему.

С Еленами селения –

как с ликами икон.

С Еленами вселенная,

как будто – испокон.

Елена – имя скрадное,

с грешинкою оно,

как соки виноградные,

когда они – вино.

И нашу жизнь пусть инеем

укроют холода –

твоим, Елена, именем

согреюсь и тогда.

Вот сколько неслиянного

мне в имени твоём.

Ещё же жить славянами

нам выпало вдвоём.

Коленопреклоненными

давай – хоть свет, хоть ночь –

помолимся, Елена, мы

за Анну, нашу дочь.

Невозобновимо

Вот взяла и разлюбила

после стольких лет любви…

Разлюбила незлобливо?

Ну так снова полюби.

Столь всего во мне осталось,

что, друг друга обретя,

мы смогли бы встретить старость,

до конца вдвоём бредя.

Разве всё мы исчерпали

из того, в чём ты права?

На Ивана на Купалу

нас давно не жгла трава…

Впрочем, всё, к чему зову я,

ты возьми и не заметь,

даже если я завою,

на заката глядя медь.

Драма

Нелюбимой я чисто любим,

верноподданно, абсолютно.

Я от этого так нелюдим,

как бывает в толпе многолюдной.

Как бывает порою в ночи:

пусть и лунно в округе и звёздно,

сколь в окно – на постой – ни стучи,

промолчит, не откроется – поздно.

… О своей нелюбви ей сказать?

Так умрёт от причины внезапной.

Порываюсь, да тут же – назад…

Обнимаю.

Целую.

И я зябну.

Поезд в новый год

На вокзале грешной жизни

в суете заботы

неожиданно нашлись мы –

дети несвободы.

Поглощаемые оной,

в кутерьме прохожих

белым светимся неоном,

на любовь похожим.

Нам с тобою так хотелось

снежного балета,

но куда они и делись –

до него билеты…

Мне понять бы близ таможни,

что любить всевышне

на вокзале и возможно –

там лишь правда жизни.

Но до новогодней ёлки

поезд шёл попутный,

и, традиции наёмник,

я вернулся в будни…

Выбор

Вот осень грибное засолье

размеренно, тихо вершит

к особого рода застолью,

что будет, когда запуржит.

И раньше грибная забава

в избе у излуки реки,

бывало, запахнет супами

с мамашиной лёгкой руки.

…О, мне бы сейчас наслаждаться

засольем, застольем, зимой –

при виде, как девушка Тася

глазами «стреляет» за мной

и нервно душой суетится,

давя унизительный вздох,

Таисия, тихая птица,

которой пора на гнездо.

Опять бы хмельную отвагу

той юной слепящей поры,

чтоб осень, извечную сваху,

к Таисье заслать на дворы.

Срубить бы избу на заполье

и в ней бы с Таисьей зажить,

а в осень грибное засолье,

как прежде, неспешно вершить.

Всё было бы чистым и чинным

и честным – как осени лик:

у радости век не велик,

и многое в ней – от почина.

… Ах осень, не спрашивай строго

за выбор погрешный: в поля

пойти за Таисьей до гроба –

была бы иная дорога

и лучшая, но… не моя.