Валерий Скобло

Валерий Скобло

Четвёртое измерение № 35 (455) от 11 декабря 2018 года

Невыносимая лёгкость бытия

Каменный остров

 

...Каменный остров. Начало. Детство. Прогулки с отцом.

Жили у Барочной, рядом. А за трамвайным кольцом –

ЦПКО, стадионы, Невка, гребцы, острова,

Дуб, по легенде петровский, желудь в ладошке, трава,

Особняки и заборы, карканье вечных ворон,

И медяки собиравший лодочник, новый Харон.

.....................................................………………………………

Дальше жил где-то... На Охте... Пыльный район заводской.

В окна дул ветер с разлукой и вперемешку с тоской.

Ну, там, как водится – дети, внуки, жена и семья,

И, тоже часто бывает, кажется вовсе не я

В эти трамваи садился, ехал на службу, служил,

Как-то всё трудно, натужно, до растяжения жил.

...На рядовом профосмотре, с мыслью: идти – не идти,

Ты забегаешь к хирургу, благо оно по пути.

Врач на твое: Всё в порядке... – пишет на бланке в ответ:

Срочно... в рабочее время... в онкодиспансер. Привет.

И по знакомой аллее месишь раскисшую смесь...

...Где же берёзы тут, мама? Папа, он каменный весь?

Каменный остров. Диспансер. Переступаешь черту.

Очередь в регистратуру. Выход. Вкус меди во рту...

 

* * *

 

Я ни в чём не подобен Улиссу –

Посадил в огороде мелиссу

И слежу за ростками на грядке.

Ну, растут и растут – всё в порядке.

Этот медленный взгляд за окно...

Видно, здесь мне дожить суждено,

На клочке этом в несколько соток...

И останется несколько фоток,

Где наш старенький домик – фанера,

На столе ветхий томик Гомера,

Где смотрю на мелиссу, смеясь,

Ощутив с ней чудесную связь.

 

* * *

 

Я сто раз совру тебе, если будет надо –

Ни совести нет у меня, ни стыда.

Слова разбрелись, как чахлое стадо

По пустынной местности между «нет» и «да».

 

Дело, собственно, идёт о жизни и смерти.

Ну, до правды ли здесь? – подумай сама...

Я гляжу в окно: в снеговом конверте

Кружит чистая правда и сводит с ума.

 

Вариация на тему

 

Ольге

 

Лето. Цветенье айвы и слив...

Я чувствую в сотый раз,

Как мир прекрасен и несправедлив,

И создан совсем не для нас.

...Да, этот мир цветущ и жесток,

Да, он прельщает нас,

И, пусть он похож на прекрасный цветок,

Но правильный путь – отказ.

А век – он жестокий, железный век,

И нету в нем правды большой,

А я – лишь маленький человек

С больною и слабой душой.

Но, что бы ещё не случилось с тобой,

Какая б ни выпала масть,

Помни: лишь только страданье и боль

Душе не дают пропасть.

И, пусть у каждого правда своя,

А общая – лишь иногда,

Я знаю правду о том, кто я,

Откуда иду и куда.

 

...Налёт случайности с мира сотри –

И будет совсем беда...

А скажет время: «умри!», – умри!

И скажет: «убей!», – умри!..

Но не убей и тогда.

 

* * *

 

Смотришь с жалостью и укоризной

На меня... словно вот убегу...

У меня всё в порядке с Отчизной:

Перед ней и тобой не в долгу.

 

А глядишь, как бы даже в испуге...

Не держу я в руках пистолет.

Ни от Родины, ни от подруги

Не гуляю... по старости лет.

 

Впрочем, даже и этого мало,

Знаю, что ты имеешь в виду:

Вот, мол, гречка в продаже пропала,

Скоро, видно, и я пропаду.

 

Повторение пройденного

 

Больше, чем тридцать прошло... Снова к тебе обращаюсь, Постум.

Империя рухнула. Кто мог представить? – пала...

Это несложно жить после смерти, это совсем просто,

Как и к тебе обратиться. Времени только в обрез... Мало.

 

Да... Что невозможным, Постум, казалось, всё то и случилось.

Храмы рухнули: все эти обкомы, горкомы...

Живыми сходим со сцены... Большая милость...

А с молодёжью мы, в общем, считай, что почти незнакомы.

 

Это они, молодые, – варвары, а не те – чужие.

Вовсе не те, что на рынке, со своим гортанным...

Я привыкаю к неправде, так привыкаю к лжи я...

Истина, собственно, и тогда не разрывала рта нам.

 

Не знаю, ходит ли нынче почта, жив ли ты там, за Понтом...

Они бы не поняли – «Что за понты?» – спросили...

Им – что Понтий, что Эвксинский – едино, как Кант с Контом.

Не знают страны, где ты жил и, возможно, живёшь – России.

 

А я там бывал... Там прошли легионы вечного Рима.

Вслед нам слепо глядели сироты, вдовы, зэки...

В этой могучей поступи была, как ни в чём, зрима

Идея Империи. И то, что она – навсегда, навеки.

 

Что говорить, Постум, – было. Тут промахнулись чуток, малость...

«Недорубил Петруха!..» – так повторял вождь народов.

Если и у него в какой-то момент сломалось –

Чего уж и с нас-то спрашивать, чего уж с нас взять, уродов?

 

* * *

 

На, владей волшебной скрипкой...

Николай Гумилёв

 

Начинается обычно с тихой музыки из рая...

Сопли вытрешь и посмотришь: двор-колодец за окном.

Инвалид, безногий воин, на шарманочке играет,

Ждёт награды он от сердца – медью, снедью, серебром.

 

Сидя на своей тележке, крутит ручку «катаринки» –

Я застал ещё такое... Нету больше дураков:

Во дворе не то, что пьяных – ни цветочка, ни былинки...

Начинается обычно с незаметных пустяков.

 

К этой долбаной шарманке меч приложен самурайский,

Но не всякому он виден, и доступен он не всем,

Он как музыка отточен и, видать, он тоже райский,

А достоинств самурая, всем известно, ровно семь.

 

Эту скрипочку-шарманку по совету Гумилёва

Близко к сердцу брать не надо... и ладонь не подноси.

Что случится – то случится. Но об этом ни полслова...

Смотрит мальчик в тихий дворик... Сколько нищих на Руси!

 

Вниз по лестнице истёртой... Нет ещё кликухи «овощ».

Награди скорей медяшкой инвалида-бедняка.

Прикоснулся он к шарманке. Что ж, взгляни в глаза чудовищ!

И к точёной рукоятке вмиг потянется рука.

 

Что-то было... Нет, не вспомнить. Пустяки... Как сон полвека.

Ни двора уже, ни дома. Он стоит совсем один.

Ни холодного испуга, ни родного человека...

...Что касаемо до смерти, мы посмотрим... поглядим.

 

* * *

 

Как там дальше жила Навсикая,

Когда высохли слёзы в глазах?

Ей дарована участь какая?

Заменил ли отца Телемах?

 

Приходили ей мысли о Кирке –

Я представить себе не могу –

В ежедневной бессмысленной стирке

На пустынном уже берегу?

 

Впрочем, это неважно... неважно...

Это всё неподвластно уму.

Одиссей правит парус отважно,

Опасаясь взглянуть за корму.

 

Что за музыку слышит в тумане,

В плеске волн за скрипучим бортом?

Сколько раз уличённый в обмане

Думал он, что не будет «потом».

 

Громко вскрикнув: на помощь, Афина!

И мечом ударяя о медь,

Что он видел: богиню? дельфина?..

Что он видел? – Паллада, ответь!

 

Я и сам из такой же породы.

Сколько было любовниц и жён? –

Промелькнули летящие годы –

Позабыл я, в себя погружен.

 

Нет предательств, обид и обманов...

Я ловлю дальний голос трубы...

Чутко слушаю гул барабанов

Своей собственной страшной судьбы.

 

* * *

 

Всерьёз относиться не надо

К тому, что напишет поэт.

Поймешь после трезвого взгляда:

Особых прозрений здесь нет.

 

Спокойно оценим поэта,

Заслуги его и грехи,

И жизнь, что им пылко воспета...

Но это – всего лишь стихи.

 

Он суетен, и бестолков он...

А что приключится потом,

И будет он как истолкован,

Не стоит и думать о том.

 

Уносит поднявшийся ветер

Свидетеля века сего –

Стишки остаются на свете,

Не более всё же того...

 

(Но и не менее…)

 

* * *

 

– Непосильна мне ноша земная...

– Что ж... небесную выбери ты –

Облаками насквозь прорастая,

Поднимаясь всё выше и тая,

Средь надземной глухой пустоты...

...Там, где лестница вьётся крутая

Неподъёмной уже правоты.

 

* * *

 

В деревню... в глушь, в Саратов...

/из школьной программы/

 

Под Саратовом этим, в глуши,

В деревеньке, средь дикой природы,

Где на верст пятьдесят – ни души,

Проведёшь ты остатние годы.

 

Ну и что? Что нашёл?.. потерял?

Будем, как и предписано, кротки.

Ты – этнограф, умножь матерьял

У оглохшей бессмысленной тётки.

 

Красный Кут, Новоузенск, Ершов –

В треугольнике этом проклятом

Без надежд идиотских и слов

Ты, как грошик последний, запрятан.

 

Десять суток скачи и бреди,

В столбняке оглядись ты – и что там?

Та же ровная гладь впереди –

Выход к Нижне-Самарским болотам.

 

В простоте, как случалось и встарь,

Пресловутый откроется ларчик.

Из колодца замшелый пескарь

Спросит: «Что тебе надобно, старче?»

 

Не тяни к голове пистолет

От душевной тоски и томленья:

От ума и от глупости нет

Ни спасения, ни избавленья.

 

И ни царь, ни злодей, ни герой

Не дойдут в Дергачи и Озинки.

За избой все таланты зарой,

Утопи, как в болоте ботинки.

 

Лбом разбейся, но сам ты большой –

Стань глухим, как Большая Глушица,

Породнись ты с людями душой,

Полюби их угрюмые лица,

 

Самогонку, технический спирт,

Степь до края, без дома и крова,

Солонцы... солонцы... Общий Сырт

От Радищево до Пугачёва.

 

А раздолье дождливое глин?

А балясы, колёса, турусы...

И Чапаевск, Чапаево... блин!.. –

Всё сплошной Безенчук мокроусый.

 

Где-то горы несут свою стать,

Где-то плещется синее море...

Мы приучены здесь бедовать,

Горевать непролазное горе.

 

Кто здесь ждёт и каких перемен?..

Долг Морфею отдашь, отобедав

С господами Г.D. и Г.N.

...Как об этом писал Грибоедов.

 

* * *

 

Я пройти не боюсь мимо дома,

Этот страх, эта боль позади.

Всё почти что уже незнакомо...

А когда-то щемило в груди.

 

Душу больше не ранит жилище,

И, пожалуй, я этому рад.

Сколько можно стеречь пепелище? –

Я уехал лет сорок назад.

 

Да... Когда-то я жил Островами,

Исходил, не жалеючи ног.

Описать не пытался словами.

...Мне тогда ещё нравился Блок.

 

Выворачивал остров Елагин

За Крестовским. Шпана по кустам...

И речные трамвайчики... Флаги! –

Сколько было их в праздники там.

 

Распрощался с родною сторонкой,

Всёё осталось за этой рекой –

Малой Невкой, Крестовкой, Чухонкой...

Даже уж и не помню, какой...

 

Жизнь казалась безмерно большою,

А теперь ясно чувствую я:

Под моей невесомой душою

Прогибается ткань бытия.

 

* * *

 

Вот уже который год

Он глядит в окно и ждёт.

Вот сейчас, ломая лёд,

Лодка жёлтая всплывёт.

Он покинет отчий кров,

С ним все четверо битлов.

Он оставит этот край,

И ему не нужен рай.

Курс – на жёлтую звезду!

Шепчет он: Сейчас иду...

У реки совсем один.

...Yellow... yellow submarine...

 

* * *

 

О жизни, о смерти и так... ни о чём –

О чём ещё может поэт?

О лире и лаврах, добытых мечом,

В течение прожитых лет.

 

О подвигах, славе и прочей фигне...

Конечно, ещё о любви,

Ещё – о загубленном суетном дне,

Ведь, как говорят, «се ля ви».

 

О лжи и предательстве, всякой муре,

Набившейся в стих между строк.

Но, в общем, о жизни, об этом ковре,

Где смерть – это только уток.

 

О глупостях всяческих, вроде весны,

О тяжести каменных плит,

О том, что сбываются вещие сны,

И это добра не сулит.

 

О том, что поэт умирает в стихе,

О том, как тревожно ему,

О жизни, о смерти – смешной чепухе,

Ненужной уже никому.

 

Летнее чтение

 

Мой внук любимый, семиклассник Петя,

Читать был должен Данте и Петрарку.

Сначала он держать пытался марку,

А позже проклял всё на белом свете.

 

Когда ж увидел продолженье списка:

Рабле, Боккаччо, Байрона, Эсхила,

Сказал он только: С нами Божья сила!..

Издав при этом нечто вроде писка.

 

А я подумал: слабы духом дети.

Посильные полезны в детстве пытки,

Ну, вроде летних школ и этой читки.

И мне не жалко их... и даже Пети.

 

Какие муки ждут их, что за вины?..

Они припомнят это чтенье летом

И улыбнутся, думаю, при этом...

Земную жизнь прожив до половины.

 

* * *

 

В это лето на дачу ко мне

Прилетала какая-то птаха.

Сядет рядышком, чуть в стороне

И внимательно смотрит без страха.

 

Есть не просит, но смотрит в упор,

Не посланница и не связная...

И сказать, что какой-то укор

В этом взгляде?.. Не знаю, не знаю...

 

Я с ней даже немного болтал –

О духовности всякой, высоком...

Если звякал какой-то металл,

Улетала, чирикнув с упреёком.

 

Убирал я пилу и топор

В тот же миг, как она появлялась.

Вспоминаю её – до сих пор

Улыбаюсь. Казалось бы, малость...

 

Грудка жёлтая, бусинки глаз...

Что-то было во встрече случайной...

Что узнала пичуга о нас,

Так навек и останется тайной.

 

* * *

 

Осуществляя последний монтаж,

Кто за нашей спиною подводит итоги?

На фиг нужен мне был бы такой эпатаж? –

Я не только о смерти, не только о боге.

 

Да, конечно, картину красит финал,

Забываешь провалы в начале и середине,

Но по жизни не так: ведь когда б ты знал,

На каком ты месте в этой картине.

 

Мне подсказывал голос... (демон, Сократ)...

На развилках судьбы, где я ждал ответа...

Но потом сомневался всегда стократ:

Этот голос он был... ну, какого цвета?

 

Спотыкался часто, по сути – всегда:

В пустяках не умел выбирать абсолютно.

Что одеть, что купить – ну тут просто беда.

Голос молчал, разве что попутно...

 

Тут я жадно искал советы друзей,

Советы знакомых или супруги...

А друзья говорили: да брось... забей!

Всё решится само, живи без натуги.

 

Я даже монетку кидал – пятак,

Я с внуком тогда говорил, как с равным...

Жалок бывал, да – это так...

Но это не в главном... это не в главном.

 

Т.е. полной уверенности – ни на грош,

Всем известны сомненья такого рода.

Мир отчасти, наверное, этим-то и хорош.

Это, кажется, и зовётся – свобода.

 

* * *

 

Внимательно смотрит в окошко

На местность, что сверху видна.

На кухне жена и окрошка...

Окрошка... тарелки... жена.

 

Но мысль, что вот жизнь промелькнула,

Считает он пошлой... вполне.

На спинку фигурного стула

Опёерся... Что видит в окне?

 

Внизу – ни куста, ни былинки,

Скамейка... забор... старики.

Из краешка глаза слезинки

Всем смыслам текут вопреки.

 

Не в жалости дело, конечно –

Себя не жалел... Никогда...

Представить ужасно, что вечно

Могло быть житьё... Ерунда.

 

Он смотрит... и плачет невольно:

Какой утомительный вид.

О, Господи, как это больно!..

Вот чайник сейчас закипит.

 

По радио: сушь и пожары,

И скудные будут хлеба...

Но всё пересилим... не бары.

Окрошка... тарелки... судьба.

 

Невыносимая лёгкость бытия

 

Жизнь становится легче и легче...

Но не лучше и не веселей.

При случайной, казалось бы, встрече

Я теперь соглашаюсь: Налей!

 

От чернильно-дешёвого пойла

Просветление сходит на нас.

Выводите Пегаса из стойла,

Застоялся там бедный Пегас.

 

– Я уеду отсюда... уеду! –

Повторял столько раз под хмельком

Стихотворцу, коллеге, соседу...

Потому и прослыл дураком.

 

Промахнулся я мимо успеха,

Но зато выезжал за Урал.

Никуда в результате не съехал:

Собирался... Багаж не собрал.

 

Утром выпью... Продолжу к обеду...

Говорю о начале начал...

Я, действительно, скоро уеду,

Но совсем не куда обещал.