Валерий Рыльцов

Валерий Рыльцов

Золотое сечение № 19 (151) от 1 июля 2010 года

Утро Дня Шестого

  

* * *
 
В свитке жизни графа именная
Лишь набор неразборчивых букв…
Скрытый грейфер, картинки меняя,
По сценарию гонит судьбу. 
 
Всё ужаснее в ржавом металле
Синим пламенем свищет карбид,
Долгий свиток, что мы размотали,
Чья-то сила свернуть норовит.
 
И куда кочевать имяреку –
Механизмам холодным видней.
Кто вошёл в гераклитову реку,
Тот до устья останется в ней.
 
По стремнинам, где донные рыбы
Бьются в камни с нерыбьей тоской,
Нас несёт, повторяя изгибы,
Не подвластные воле людской.
 
Над которыми слёзным вокалом
Гнёт напраслину грустный удод,
Пока милуют серые скалы
И на отмелях лотос цветёт.
 
* * *
 
Не я придумывал тебя
Такой, какая есть…
Из юношеских стихов
 
Была, как воздух, мне нужна
И надрывался я –
«Ты не такою быть должна,
Жестокая моя».
 
Когда б часы пустить назад,
Когда б сбылись мечты,
Тебя я смог бы осязать,
Но то была б не ты.
 
Но то была б другая ты,
Графит, а не кристалл.
Две ипостаси красоты –
Постель и пьедестал.
 
Не зря в тот год твоё лицо
Завет Небес верша,
Гранило яростным резцом
То, что звалось – душа.
 
Чтоб ей попасть в разряд светил,
Пока страдала плоть,
Ничто в тебе не упустил
Безжалостный Господь.
 
И через годы, возлюбя
Свеченье, а не месть,
Я б тоже выдумал тебя
Такой, какая есть.
 
За ту породу недотрог,
За то, что свет возник,
За то, что выучил урок
Печальный ученик.
 
Стихи для Марины Папченко
                                                                    
Я пью, опершись на копьё.
Архилох
 
Не раздаёт ни бонусов, ни премий –
как Господу мольбой ни докучай,
Как ни дружись с зелёным зельем – время
лишь дразнит, превращая невзначай,
В соломинку опору Архилоха
и певчий мир – в засилье ловчих ям…
Мой сумрачный бухгалтер, дело плохо
и не сезон надеждам и дождям.
Что возвратить опустошённым недрам
земного ненадёжного родства,
Когда всё лето каракумским ветром
испепелялась бледная листва?
И не резон в людском безликом гаме
вверяться слуху девы молодой,
Когда скользит суглинок под ногами,
пропитанный октябрьскою водой,
Той запоздалой влагою небесной,
которая, во облацех остыв
И потемнев, срывается отвесно
на засухой убитые кусты,
Где вся отрада старых домоседов –
защита безнадежных рубежей
В отечестве, теряющем поэтов,
живущем на проценты с грабежей,
И где в чести совсем другие вещи,
и нет опоры в крохотном мирке,
Где понапрасну никнет и трепещет
папирус в обескровленной руке.
Здесь, в окруженье неживых растений,
мой сумрачный бухгалтер, помоги
Свести баланс потерь и обретений,
чтоб выплатить последние долги,
Пока ещё не стиснулись границы
под натиском неистовых волчат
И чёрные всезнающие птицы
на остовах безлиственных молчат.
 
* * *
 
Сгибались дерева и грохотали крыши,–
Над городом в ту ночь свирепствовал Борей
И влажной линзой слёз был тротуар приближен,
Ристалище теней для ртутных фонарей.
 
Окрест гремящий ад ты измерял шагами
И было не понять в абсурде ледяном:
Проекции ветвей метались под ногами
Или сама земля ходила ходуном.
 
И, видимо, затем, чтоб ты верней ошибся,
Искрили сгустки туч на сотни киловатт…
Разбитые сердца срастаются без гипса,
А в том, что вкось и вкривь, никто не виноват.
 
Циклон загнал в дома людское поголовье
И ты твердил один на улице пустой,
Что слишком мало слов рифмуется с любовью,
Гораздо больше их рифмуется с бедой.
 
Рифмуется с тоской, с изменой и разлукой
Гораздо больше слов. Угрюм и одинок,
Бреди по тем теням и в темноту аукай,
Смиряясь, что весь мир уходит из-под ног.
 
* * *
 
Срезает времени фреза азарт лица и плоти порох, как ни дави на тормоза, не избежать краёв, в которых свирепствует пора утрат, нас обрекая на забвенье… Каким люминофором, брат, на стенах третье поколенье начертит знаки, наш типаж уничтожая без вопросов. Что им, глумливым, эпатаж трубящей эры паровозов?..
Воздав хвалу за право врать былым громам, былым опалам, мы помним ужас потерять себя в блужданиях по шпалам. Когда не видно ни хрена, темны слова придворной прозы, – куда вела та колея, где надрывались паровозы? Хотя теперь цена – пятак и машинистам, и мытарствам, да всё не попадаем в такт с медвежьим шагом государства. С царапинами вместо ран, мы светлячки, а не светила, нам, чтобы выйти в мастера, адреналина не хватило. Мы жизнь прогрезили впотьмах, мы так и не дождались света, но в исторических томах страницы выдраны про это. Где мировой пожар гудел, нам – уцелевшим погорельцам – размер нерукотворных дел – километровый столб у рельсов. Бреду, пристрастие храня к цветущим женщинам и вишням, мое бессмертие меня переживёт на месяц с лишним. 
И если вправду век такой – бег до разрыва сухожилий, никто нас не возьмёт в покой.
А света мы не заслужили.
 
* * *
 
Я думаю, Создатель удручён,
Что культ разъединяет континенты.
Бег времени чреват переоценкой
Всего, не исключая веры. Церковь –
Автоответчик Господа, причём
Поставленный без визы абонента.
Ведома плотью, ценит грех душа
И оттого риторика с амвона
Не возвещенье Истины, но шанс,
Придуманный ещё во время оно,
Надеждой завлекая прихожан
Оставить сообщенье после звона
Колоколов. Сомнения отбрось.
Синод и власть флиртуют в новой эре.
Кто докучает мелочностью просьб,
Тот в справедливость Господа не верит,
Молитвой вымогая потому
Посылку милостей. Заказ постом оплачен.
Ты не приемлешь эту кутерьму, –
Спаситель завещал молиться в сердце,
Но если там лишь лабиринт коммерций,
То многим чадам надобен костыль.
Так примирись, что им нельзя иначе,
Да перечти священные листы
И сердце утвердится в доме плача
О том, что не спасёт у края бездны
Раскрутка брэндов пейджеров небесных.
Лукавит причт, отмычки не ключи.
В храм истинный не здесь открыты двери.
Так что предъявят эти фирмачи,
Когда Господь придет счета проверить?
 
Тост на прощание
 
Блажь и тщета – старомодной озвучивать лирой
Жизнь – полигон, где наглеют звезда и кирза,
Брат Буравчук, поглядим в направлении мира
И ужаснёмся, и долу опустим глаза.
 
К мёрзлой земле, что по-прежнему кровью залита,
Где по ободья завяз государственный воз.
Брат Буравчук, поглядим в направленье зенита
И обольстимся, что поняли промысел звёзд.
 
И обнадёжимся тем, что как будто не поздно,
Втайне молясь и долги исчисляя в рублях,
Тушью лиловой, остывшей, тягучей, венозной
Что-то святое ещё дописать на полях,
 
Облака плоть состоит из тумана и дыма,
Жизни остаток – из грусти и рюмки вина…
Брат Буравчук, у бессмертия есть псевдонимы,
Что ж, наудачу подскажем свои имена.
 
* * *
 
Тропы юности. Шорох педалей. Невесомость на спуске крутом.
Если что-то тебе недодали, ты с лихвой наверстаешь потом,
Ведь ложится легко и упруго под колёса судьбы колея
И на раме железного друга полонянка вздыхает твоя.
И свистали хохлатые птицы – жаворонки восторженных лет:
Колесо, попетляв, возвратится на однажды оставленный след.
Сжав весло пятернёй заскорузлой, сквозь бегучее время табань –
В половодье по старому руслу сладострастно струилась Кубань.
По нарезам, шальными витками мчался счастья звенящий кусок…
Истлевает железо, а камень обращается в колкий песок.
Оглядись – наступает пустыня, телу время ввергаться в покой.
Только лёгкая прядка доныне осязается жаркой щекой.
Береди, растравляй втихомолку неуместный нарост на кости…
Из каких разномастных осколков ты пытаешься храм возвести.
В переписанный заново старый, мозаично устроенный мозг
Изливается горестно ярый Мнемозины причудливый воск.
 
* * *
 
Рождённому из праха рок велит
Знать наизусть подземные глубины,
Где остывает скальный монолит,
Где холодны пласты песка и глины.
 
А сверху почва, тлен, культурный слой,
Вместилище червей, корней и зёрен,
Где доброе, быть может, и взросло,
Но урожай мизерно-иллюзорен.
 
Когда устанет жизнь втирать очки,
Согнёт тебе хребет, но прежде – выю,
Чтоб легче различить смогли зрачки,
На чём жируют черви дождевые.
 
И если ключ кастальский пересох
В пустыне от Эдема до Ростова,
Мешаясь с почвой, пронизать песок
И воротиться в утро Дня Шестого.
 
© Валерий Рыльцов, 2001 – 2010.
© 45-я параллель, 2010.