Псалмы, XXII:15
Столичный город
Флегматично в течение дня
отнимающий деньги,
ты скользишь, не касаясь меня, –
моего восхожденья.
Странный город, сквозь тысячи лет
на виденье похожий,
как отрытый случайно скелет,
но обтянутый кожей.
Город-кость, что застряла вчера
в филистимлянском горле.
Продолжается чья-то игра –
обнажаются корни.
Всё блефуют твои игроки,
чтоб удобней усесться.
Ты во мне, всем словам вопреки,
безоаром – у сердца.
* * *
Порок врождённый – думать за стеной,
и провожать свободных жадным взглядом,
и с первых лет уже дышать на ладан,
и жить до гроба Книгою одной.
Мечтать за всех, как будто награждён
уменьем видеть выходы простые,
и строить гетто на краю пустыни,
и лезть всегда, пугаясь, на рожон.
Писать записки, чтобы Он простил,
к порогу дома горизонт придвинув,
и, как боксёр на опустевшем ринге,
бороться с тенью до последних сил.
Питерский март
Март. Синевою пронизаны скверы –
в щели небесные прячется стынь.
Странно, не нужно ни правды, ни веры –
только бы эта сквозящая синь.
Только бы свисты пернатых на ветках,
а в Озерках камыши б зацвели.
Странно, не хочется слушать ответы.
Сколько их было – куда завели.
Оттепель марта, плывущие тени
возле скамьи облаков кучевых.
Больше не нужно великих мгновений,
встреч судьбоносных, дорог кочевых.
Только бы чувство весеннего счастья,
крови в сосудах, летящей руки.
Только обратно бы не возвращаться
на заповедные наши круги.
Март в Ханаане
Снова март – и холодно, и сыро.
Ветер с моря обрывает снасти.
Хриплый голос древнего буксира
режет утро, словно нож, на части.
Капли соли колют, как иголки, –
волны дружно встали на пуанты.
Тополей растрёпанные холки
растеряли ленточки и банты.
Солнце косо смотрит из-за тучи,
повторяя ходы Пинкертона.
Нагадали карты – невезучий.
Что поделать, выхожу из дома.
Птиц не слышно – разлетелись майны,
а недавно пели так чудесно.
Мне сегодня не дождаться манны –
надоела, впрочем, если честно.
Снова март. И ливень бьёт по крыше,
даже снег метельный на Хермоне*...
Я сегодня среди ночи слышал,
как играют тульские гармони.
________
* Горный массив в цепи Антиливан
14.03.2011
Мартовские дожди
Дождь снова лил, как из ведра,
всю ночь до самого утра,
и в стёкла барабанил.
Всё смутно, словно в бане, –
дома, и площадь, и скамья,
но не из липы, не моя –
из хилого железа,
и краска вся облезла...
А помнишь, сад, за ним Сенат
и рядом глыба Храма над
его шатром зелёным,
где нам с тобой, влюблённым,
неведом был дворянский стыд.
А та скамья ещё стоит
на том же самом месте –
и словно вновь мы вместе...
Я далеко. Поля кругом,
а над полями ливней гром,
и всё вокруг промокло.
О, если б только мог я
перенестись в тот мир любви.
Но сердце плачет: «Не зови –
там только горстка пыли,
и нет, кого любили».
15.03.2012
Откровенность
Всё-таки трудно
не строить броню из коры,
хоть и не трутень,
и понял законы игры.
Выстоять трудно
в скользящих тисках повилик –
запахов трупных,
которыми город велик.
Местное Сохо,
как пена пивная, кипит.
Небо высоко,
и так неуютно от плит,
бюстов в граните –
холодных погасших светил...
Все вы хотите,
чтоб я вас безмерно любил,
душу осилив,
забывших, хочу ли, спросить?..
Плачут осины,
и просят за осень простить.
Останься
Покружу по дымным скверам
сквозь сырой рассвет –
всем мечтам своим и верам,
всем прощаньям вслед.
Поищу, где будут тени, –
встану среди лип.
Снова осень на ступени
свой роняет всхлип.
Снова липы, в грустном танце
медленно кружа,
повторяют мне: «Останься»,
листьями шурша...
Позабуду память злую –
радость обожду.
Чьи-то пальцы поцелую,
сердце обожгу.
И опять услышу пенье
в звёздной высоте...
Хоть и осень, и ступени,
и глаза не те.
Вся жизнь впереди
Свирепеет земля –
то цунами, то сель или смерч.
Власти ищут, как быть,
собираясь на разные акты.
Всё впустую, всё зря –
не помогут ни Папа, ни СМЕРШ.
Нет резона сводить
по таблицам всемирные факты.
Снова ветер подул –
зашумела в тревоге листва,
стали гнуться деревья,
чтоб сложиться, как нож перочинный.
Старый ясень сутул,
и ползёт по стволу пустота,
и в последнее время
он часто скрипит – беспричинно.
Видно, чует предел
и тоскует, восточной зимой
растеряв свою крону
в бесконечном угаре распутиц.
Твой язык оскудел,
друг мой ясень, единственный мой,
и сквозь гром похоронный
ничего не понять, не распутать.
Я был ясенем тоже –
в прошлой жизни, в далёкой судьбе –
есть об этом места
в манускриптах у лам на Тибете.
Потому и похоже
всё, что чудилось мне и тебе,
потому пустота
и стучит в моём сердце, как пепел.
18.09.2007
Париж
В бистро, где готовят рыбу,
мы собирались под вечер,
всё нахваливая – без истерик,
и разглядывая мансарды Парижа.
Доносилась от Сены рында,
напоминая о вечности.
Мы болтали, не касаясь материй –
ни далёких, ни ближних...
О Париж, разве можно
умереть, повидавшись с тобою, –
можно только хмелеть,
разминая брусчатки ригидность,
поглощая дурманящий воздух,
как во время запоя,
и дурачиться сметь,
невзирая на гида...
«Всё проходит», – когда-то
промолвил диктатор восточный.
Как учёные вороны, вслед
повторяем его афоризмы.
Но подвижник горбатый
всё вызванивает многоточья,
фонари окуная в рассвет
над землёю Парижа.
Прощание с мамой
Господь неделю сыпал с неба манну.
Мороз, как пёс, вгрызался до костей.
В тот день с утра кремировали маму.
Я был один, чтобы проститься с ней.
Я был один. Расспросы и доплаты:
«Коронки есть?» – И здесь одно жульё.
Сдержав себя, чтоб только не заплакать,
я попросил: «Не трогайте её!»
Лежала мама на каталке серой,
без мук вчерашних лёгкая, как пух.
И пахло дымом, саваном и серой,
как в том аду, где внешний свет потух.
Я был не в силах, вдруг, расстаться с нею,
среди людей с бедой наедине.
И тишина, сгущаясь и синея,
подобно льду, сковала всё во мне.
И я стоял. И чьи-то руки, грубо
рванув каталку, гаркнули: «Не спи!»
И показалось, мамочкины губы
мне прошептали вечное «Терпи».
22.12.2009
© Валерий Пайков, 2007–2012.
© 45-я параллель, 2012.