Валерий
Дашкевич

 * * *

Мир сошёл с ума –

Бесится с жиру.

В небе не Луна,

Это – Нибиру.

С каждым днём сильней

Грешному надо

Огненных камней,

Страшных торнадо.

Между пустотой,

Страхом и ланчем

Смерти непростой

Жаждем и клянчим.

Как за гранью сна,

Потного быта –

На миру красна

Смерть ваххабита...

Глупое кино.

Мудрое небо.

Хватит с нас давно

Зрелищ и хлеба.

Хватит с нас вранья,

Смерть – не конфетка.

И придёт твоя –

Без спецэффекта,

Без гранитных дат,

Лавров почёта...

Женщина предаст.

Сын отречётся.

И в столе навек

Сгинет тетрадка,

Будто человек

После теракта.

* * *

Какие мизансцены! Was ist los?!

Реальность – как витрина в магазине.

При жизни галстук заложить пришлось,

А помер – прокатился в лимузине...

Какое совпадение идей!

Он звал любовь, она – искала мужа...

Когда б вы знали, из каких блядей

Взросла поэта трепетная муза!..

Или ещё... Один купил билет

И обманул проклятых террористов.

Который год ему отбоя нет

От ФБР, от прессы и туристов...

Жизнь длится, как червяк на турнике.

Вдруг – бац! Ну, что поделаешь, раз надо.

И человек, пугаясь быть никем,

Кричит – я слесарь третьего разряда...

* * *

Бог не выдаст – свинка съест.

Хоть пятьсот икон повесьте...

Я уеду в свой уезд,

Помещусь в своё поместье.

Где типун на языке?

Не божись, что ты не рада –

Вон, сарайчик на замке,

Вон – тесовая ограда.

Здесь кладбище всех сует.

Тусклый блик на самоваре...

Бог не выдаст, свинка съест,

Ведь и свиньи – Божьи твари.

Здесь неможно об ином –

Так незыблемы и вески

Эти розы под окном,

Эти тюли-занавески.

Голод терпит, город ждёт.

Под уютным и банальным

Смерть Алискою бредёт

Казематом ювенальным.

Что вдогонку, что сперва...

Может, май меня замает?

Жаль, что пишущий слова

Часто слов не понимает.

Бог не выдаст. Свинка – съест.

Хоть крестом меня пометьте...

Я уеду в свой уезд,

Помещусь в своё поместье.

Не отложишь на потом

Жизнь с налогом подоходным.

...это ж надо быть скотом –

Чтобы скот держать голодным.

* * *

Ой ты, боль-хвороба,

Жирофле-Жирофля...

Как учил воробышек

Летать журавля.

Ой вы люли-лёли,

Растуды-твою стать.

Мне-то в подземелье

Что ходить – что летать...

Кто смолчит, кто скажет,

Кто расставит силки.

Кто на память свяжет

На словах узелки.

Сколь словам ни виться,

Да багрова щека.

...как пошла девица

Да за гробовщика...

И теперь у бабы

Все путём-чередом.

Как в округе мор,

Так у неё – полон дом...

На одном тулупчик,

На другом – кардиган.

Знамо, знает лучше –

Кто встречал по деньгам.

Чтобы в рамках жанра

Удержать этот сюр –

Эй, доярка Жанна,

Не носи от кутюр...

Чтоб потом не жалко –

Рыбкой в общий котёл,

Лучше ярко, Жанка,

Полезай на костёр!..

Сучка-оперетта

На сюрпризы щедра.

Коль не отпереться –

Пусть хоть в крыше дыра...

Хрен кому невольно

Здесь в груди запечёт.

Публика довольна –

Остальное не в счёт.

* * *

У соседки-дуры очи повело синевою...

Даже солнце не умеет устоять на краю.

По ночам все мои демоны выходят на волю

И скулят – корми, хозяин... А куда ж мне – кормлю.

И все кажется, что это не всерьёз, понарошку –

Вот сейчас пойму, осмыслю, докурю и начну.

Сколько раз ещё сумею пережить свою кошку,

Сколько слов ещё истрачу на другую весну...

Мне, бывает, снится музыка (жаль в нотах не шарю) –

Не заспишь – запьется «гиннесом» так, что не узнать...

Я смотрел – один мужик поднялся в небо на шаре,

Чтоб побить рекорды Гиннеса и крик обогнать.

Вот он рухнул, уподобившись лоху-Люциферу,

В дорогом своём скафандре, как большая сова...

А я в своей спецовке грежу – про свою страстосферу

И про то, как жутко падать, обгоняя слова.

Что ни сон – беззвучно вою над Землёю живою.

Но встряхнусь, хлебну из фляги, пресеку на корню.

По ночам все мои демоны скребутся – на волю.

Выпускаю их, сердешных, и чешу, и кормлю.

Как продлиться, если даже похоронки не к сроку –

Долетают с опозданием в мои ебеня...

Забрались все мои ангелы высоко-высоко.

Им с высот своих сияющих не слышно меня.

* * *

Этот город меня проворонит

Воронёным гранёным стволом.

Этот город меня похоронит –

Ну и пусть, поделом, поделом...

Жалкий прок состязаться в злословьи,

На сословья деля и слои,

Где чужие плюют в изголовье,

И глядят исподлобья свои.

От него не уйти, не напиться

До бездушья, как здешняя шваль.

Этот город – серийный убийца,

Он меня закатает в асфальт.

Ни следа не оставит, ни вздоха,

Разметёт по обочинам дней.

И какой бы я ни был пройдоха,

Он – сильней. Он сегодня сильней.

Нацыганившись по свету белому,

Разбазарив свои ништяки,

Я гляжу в его серые бельма,

В раздвижные гнилые клыки.

И от знанья изнанка немеет –

Скоро кончится, кончится всё...

И кто хочет спасти – не сумеет.

И кто может – уже не спасёт.

* * *

Жизнь – пленительный торт.

Помнишь сказку Родари...

Всяк слизнёт себе то,

что тебе недодали.

Эй, не стой, проходи!

Но бедой наркоманьей

детский голод в груди,

взрослый кукиш в кармане.

По глазурному льду,

сквозь бисквитные норы

я пройду... Я пройду!

Не волнуйтесь, сеньоры!

Пусть дыханье скуют мне

цикорий и ладан,

и лодыжки повяжет

густым мармеладом...

Пусть хоть под ноги сто

вёдер патоки выльет –

я пройду этот торт,

будто пуля, навылет!

Зряшных слов не скажу.

Что ниспослано – свыше.

Лишь на взгляд задержусь

у порога из вишен.

...вот и все, что снискал –

вкус муската и манны,

да ваниль на висках,

да в глазах – марципаны...

Бендерное

Город с тенью старца.

Все улицы – криво.

Я бы здесь остался,

Но это не Рио...

Я ведь тоже, нах,

Не хужей Остапа –

Мне бы в белых штанах,

А потом – хоть гестапо...

Я ведь, видит Бог,

Расплачусь, как в банке!

Но чур – ночью любовь,

А потом – хоть бабки...

За свободу – «сэнкс»,

Здесь пей – хоть запейся.

Накось, выкусь, ксёндз,

Моё троеперстье!

Клялся ж – будь хоть в доску

Американцем –

От сумы жидовской

Не зарекаться...

Сам себе сломал

Что кровью добыто.

Вот она – сума

Из пота да быта...

Не «луи виттон»,

Как у здешних сучек...

Зося, что за [...]дон

Твой лакает супчик!?

Ты почём пошла-то,

Совсем без мозга,

По рукам мулатов

Из Черноморска...

Ты ж такою кисой

Случалась рядом...

Да любовь прокисла

И стала ядом.

Яд гуляет веной,

Смерть пузырится...

А мне не надо вечной

Иглы для шприца.

Не в мильоне счастье,

Эй, остолопы!..

Мне б достать запчасти

Для Антилопы...

* * *

Помедли, отрок, что за прок

стремиться в эту ложь...

Запри все чувства на замок

и «Фауста» не трожь.

Созревших дев тяни в постель,

но знай – они просты.

Тинувиэль, Тинувиэль...

и песни, и банты.

Их чудный хор, их бледный сонм

закончится, как сон.

Но вдруг восстанешь, как КарлсОн,

из боевых кальсон...

Таких ты раньше не встречал,

и скажем без прикрас –

её весёлую печаль

ты проклянёшь не раз.

В конце ж готовься повстречать

ту, что всегда в конце.

И вырождения печать

на девственном лице

тебя, надеюсь, убедит

не сдаться до конца.

Формальдегид, формальдегид...

скелеты и сердца.

Когда ж ты, мудр и нелюдим,

останешься один –

в себе сомненья не буди,

но очи возведи!

Нас учат скопища светил

и росчерки комет –

бывает связь небесных тел,

но звёзд двуглавых – нет.

И ты стоишь, как идиот,

и смотрят с высоты

forgivemenot, forgivemenot –

бессмертные цветы.

* * *

Нет под рукою карандаша.

Высохла паста в ручке.

После «ночной» в забегаловках США

Радио говорит по-русски...

Нервно мусолю вспотевший стакан

С отраженьем пиита на обороте.

Из стакана в меня протекает тоска –

Квинтэссенцией «Пьеты» Буаноротти...

А когда я был стар, мне хотелось покоя –

Чтоб никто не пришёл, никуда не позвал.

А потом оказалось, что под рукою –

Никого, ничего – лишь колен коленвал.

А когда я был юн, я всегда бывал сверху.

От меня за версту несло любовью к человеку.

А потом на любовь набежали люди...

Коль не любишь всех – и тебя не любят.

И никто не увидит, прозрев облака,

Не исследует взглядом подробным –

Как надрывно и суетно два дурака

Бесподобное лечат подобным...

И знакомый бармен позабыл про меня –

Перешёл на футбольную скуку.

И бровастый сосед – не любитель бесед.

Он подсел на поддатую суку.

И не вовремя кончилась зажигалка.

И не жалко. Не жалко. Не жалко.

Жить

Как вели меня к помосту –

пьяного, живого.

Да казнить меня по ГОСТу

не сумели снова.

Был палач вполпалаша,

пьяный в уматину...

Хоть ранимая душа,

все ж-таки скотина.

Как везли меня к погосту

на гнедой кобыле.

Крест срубили не по росту –

видно так любили.

Шла гнедая, как по стёклам,

по горячей пыли...

Отпевали всем посёлком –

да сперва забили.

Вдруг кобыла понесла –

наземь домовина...

Хоть красивые глаза,

все-таки скотина.

Эх, калина-калинА,

кАлина-калИна.

Налила б ты мне, жена,

нАлила-налИла...

* * *

Безысходны бесстрастные будни,

Ненасытный семейный бедлам.

Ты меня на рассвете разбудишь,

Чтобы всюду успел по делам...

Ты в деснице безвинного Бога –

Как синица в руках малыша.

Хочешь, я тебе сделаю больно,

Чтобы вновь научилась дышать...

* * *

Она летела, как умела.

Её по городу влекло.

Она вцеплялась, как химера,

В бетон, железо и стекло.

Внизу бедняга простодушный

Букетом тычет в облака –

Смотрите, как она воздушна!

Смотрите, как она легка...

Глупа привязанность к модели,

К её натруженным чертам.

Тебе-то, Брут, какое дело?

Пускай летит ко всем чертям!

Я сам парил, как дух бесплотный...

Теперь – вымериваю шаг

И сумрак пестую холодный –

Где раньше теплилась душа.

Ну, я-то, ладно, крайний пятый...

Мне что ни блядь, то – красота.

Но не лови её запястий,

Не пробуй горькие уста...

И пусть летящие за нею

Грехи банальны и просты –

Я и себя-то не сумею,

А Ты, Господь, её прости...

Толпа гудела и сновала.

Никто не помнил ни о ком.

И населенье продувало

Насквозь вселенским сквозняком.

Зевакам спуску не давая,

Мотая рыжей головой,

Летела баба надувная

Над болекаменной Москвой.

* * *

Все в мире зиждется на мелочах.

От высших причин – до самого низа.

Мой Бог-интерн от молчанья исчах.

Итог – обезбоживание организма...

Проснулся от боли в груди и спине,

Решил – ну, вот оно и начало...

Да вспомнил, что сердца давно уже нет –

И сразу же полегчало.

Чтоб выжить, любая мелочь важна,

Все смысла исполнено под небесами.

Один вон хотел сигануть из окна,

Но за карниз зацепился трусами.

И хрен бы с дырою, в конце-то концов,

Какое теперь до эстетики дело...

Но тело лежать без приличных трусов

За этот миг расхотело.

Не надо тщетно судьбу пытать,

И небо просить – ни всерьёз, ни в шутку.

Один вот мечтал, как птичка, летать,

А Бог его превратил в лошадку.

И что ему стойло и пойло, и сон...

И где КПД от мыслей о Боге,

Когда ему пусто настолько, что он

Рад и зубной боли.

Неровен час и неясен путь.

И день несносней золы под веком.

В каком уголке записал Господь

Срок годности человека...

К чему напрасно себя корю –

Как будто впрямь и себя не стою...

Как зацепиться на самом краю

За пустоту – пустотою...