* * *
Мир сошёл с ума –
Бесится с жиру.
В небе не Луна,
Это – Нибиру.
С каждым днём сильней
Грешному надо
Огненных камней,
Страшных торнадо.
Между пустотой,
Страхом и ланчем
Смерти непростой
Жаждем и клянчим.
Как за гранью сна,
Потного быта –
На миру красна
Смерть ваххабита...
Глупое кино.
Мудрое небо.
Хватит с нас давно
Зрелищ и хлеба.
Хватит с нас вранья,
Смерть – не конфетка.
И придёт твоя –
Без спецэффекта,
Без гранитных дат,
Лавров почёта...
Женщина предаст.
Сын отречётся.
И в столе навек
Сгинет тетрадка,
Будто человек
После теракта.
* * *
Какие мизансцены! Was ist los?!
Реальность – как витрина в магазине.
При жизни галстук заложить пришлось,
А помер – прокатился в лимузине...
Какое совпадение идей!
Он звал любовь, она – искала мужа...
Когда б вы знали, из каких блядей
Взросла поэта трепетная муза!..
Или ещё... Один купил билет
И обманул проклятых террористов.
Который год ему отбоя нет
От ФБР, от прессы и туристов...
Жизнь длится, как червяк на турнике.
Вдруг – бац! Ну, что поделаешь, раз надо.
И человек, пугаясь быть никем,
Кричит – я слесарь третьего разряда...
* * *
Бог не выдаст – свинка съест.
Хоть пятьсот икон повесьте...
Я уеду в свой уезд,
Помещусь в своё поместье.
Где типун на языке?
Не божись, что ты не рада –
Вон, сарайчик на замке,
Вон – тесовая ограда.
Здесь кладбище всех сует.
Тусклый блик на самоваре...
Бог не выдаст, свинка съест,
Ведь и свиньи – Божьи твари.
Здесь неможно об ином –
Так незыблемы и вески
Эти розы под окном,
Эти тюли-занавески.
Голод терпит, город ждёт.
Под уютным и банальным
Смерть Алискою бредёт
Казематом ювенальным.
Что вдогонку, что сперва...
Может, май меня замает?
Жаль, что пишущий слова
Часто слов не понимает.
Бог не выдаст. Свинка – съест.
Хоть крестом меня пометьте...
Я уеду в свой уезд,
Помещусь в своё поместье.
Не отложишь на потом
Жизнь с налогом подоходным.
...это ж надо быть скотом –
Чтобы скот держать голодным.
* * *
Ой ты, боль-хвороба,
Жирофле-Жирофля...
Как учил воробышек
Летать журавля.
Ой вы люли-лёли,
Растуды-твою стать.
Мне-то в подземелье
Что ходить – что летать...
Кто смолчит, кто скажет,
Кто расставит силки.
Кто на память свяжет
На словах узелки.
Сколь словам ни виться,
Да багрова щека.
...как пошла девица
Да за гробовщика...
И теперь у бабы
Все путём-чередом.
Как в округе мор,
Так у неё – полон дом...
На одном тулупчик,
На другом – кардиган.
Знамо, знает лучше –
Кто встречал по деньгам.
Чтобы в рамках жанра
Удержать этот сюр –
Эй, доярка Жанна,
Не носи от кутюр...
Чтоб потом не жалко –
Рыбкой в общий котёл,
Лучше ярко, Жанка,
Полезай на костёр!..
Сучка-оперетта
На сюрпризы щедра.
Коль не отпереться –
Пусть хоть в крыше дыра...
Хрен кому невольно
Здесь в груди запечёт.
Публика довольна –
Остальное не в счёт.
* * *
У соседки-дуры очи повело синевою...
Даже солнце не умеет устоять на краю.
По ночам все мои демоны выходят на волю
И скулят – корми, хозяин... А куда ж мне – кормлю.
И все кажется, что это не всерьёз, понарошку –
Вот сейчас пойму, осмыслю, докурю и начну.
Сколько раз ещё сумею пережить свою кошку,
Сколько слов ещё истрачу на другую весну...
Мне, бывает, снится музыка (жаль в нотах не шарю) –
Не заспишь – запьется «гиннесом» так, что не узнать...
Я смотрел – один мужик поднялся в небо на шаре,
Чтоб побить рекорды Гиннеса и крик обогнать.
Вот он рухнул, уподобившись лоху-Люциферу,
В дорогом своём скафандре, как большая сова...
А я в своей спецовке грежу – про свою страстосферу
И про то, как жутко падать, обгоняя слова.
Что ни сон – беззвучно вою над Землёю живою.
Но встряхнусь, хлебну из фляги, пресеку на корню.
По ночам все мои демоны скребутся – на волю.
Выпускаю их, сердешных, и чешу, и кормлю.
Как продлиться, если даже похоронки не к сроку –
Долетают с опозданием в мои ебеня...
Забрались все мои ангелы высоко-высоко.
Им с высот своих сияющих не слышно меня.
* * *
Этот город меня проворонит
Воронёным гранёным стволом.
Этот город меня похоронит –
Ну и пусть, поделом, поделом...
Жалкий прок состязаться в злословьи,
На сословья деля и слои,
Где чужие плюют в изголовье,
И глядят исподлобья свои.
От него не уйти, не напиться
До бездушья, как здешняя шваль.
Этот город – серийный убийца,
Он меня закатает в асфальт.
Ни следа не оставит, ни вздоха,
Разметёт по обочинам дней.
И какой бы я ни был пройдоха,
Он – сильней. Он сегодня сильней.
Нацыганившись по свету белому,
Разбазарив свои ништяки,
Я гляжу в его серые бельма,
В раздвижные гнилые клыки.
И от знанья изнанка немеет –
Скоро кончится, кончится всё...
И кто хочет спасти – не сумеет.
И кто может – уже не спасёт.
* * *
Жизнь – пленительный торт.
Помнишь сказку Родари...
Всяк слизнёт себе то,
что тебе недодали.
Эй, не стой, проходи!
Но бедой наркоманьей
детский голод в груди,
взрослый кукиш в кармане.
По глазурному льду,
сквозь бисквитные норы
я пройду... Я пройду!
Не волнуйтесь, сеньоры!
Пусть дыханье скуют мне
цикорий и ладан,
и лодыжки повяжет
густым мармеладом...
Пусть хоть под ноги сто
вёдер патоки выльет –
я пройду этот торт,
будто пуля, навылет!
Зряшных слов не скажу.
Что ниспослано – свыше.
Лишь на взгляд задержусь
у порога из вишен.
...вот и все, что снискал –
вкус муската и манны,
да ваниль на висках,
да в глазах – марципаны...
Бендерное
Город с тенью старца.
Все улицы – криво.
Я бы здесь остался,
Но это не Рио...
Я ведь тоже, нах,
Не хужей Остапа –
Мне бы в белых штанах,
А потом – хоть гестапо...
Я ведь, видит Бог,
Расплачусь, как в банке!
Но чур – ночью любовь,
А потом – хоть бабки...
За свободу – «сэнкс»,
Здесь пей – хоть запейся.
Накось, выкусь, ксёндз,
Моё троеперстье!
Клялся ж – будь хоть в доску
Американцем –
От сумы жидовской
Не зарекаться...
Сам себе сломал
Что кровью добыто.
Вот она – сума
Из пота да быта...
Не «луи виттон»,
Как у здешних сучек...
Зося, что за [...]дон
Твой лакает супчик!?
Ты почём пошла-то,
Совсем без мозга,
По рукам мулатов
Из Черноморска...
Ты ж такою кисой
Случалась рядом...
Да любовь прокисла
И стала ядом.
Яд гуляет веной,
Смерть пузырится...
А мне не надо вечной
Иглы для шприца.
Не в мильоне счастье,
Эй, остолопы!..
Мне б достать запчасти
Для Антилопы...
* * *
Помедли, отрок, что за прок
стремиться в эту ложь...
Запри все чувства на замок
и «Фауста» не трожь.
Созревших дев тяни в постель,
но знай – они просты.
Тинувиэль, Тинувиэль...
и песни, и банты.
Их чудный хор, их бледный сонм
закончится, как сон.
Но вдруг восстанешь, как КарлсОн,
из боевых кальсон...
Таких ты раньше не встречал,
и скажем без прикрас –
её весёлую печаль
ты проклянёшь не раз.
В конце ж готовься повстречать
ту, что всегда в конце.
И вырождения печать
на девственном лице
тебя, надеюсь, убедит
не сдаться до конца.
Формальдегид, формальдегид...
скелеты и сердца.
Когда ж ты, мудр и нелюдим,
останешься один –
в себе сомненья не буди,
но очи возведи!
Нас учат скопища светил
и росчерки комет –
бывает связь небесных тел,
но звёзд двуглавых – нет.
И ты стоишь, как идиот,
и смотрят с высоты
forgivemenot, forgivemenot –
бессмертные цветы.
* * *
Нет под рукою карандаша.
Высохла паста в ручке.
После «ночной» в забегаловках США
Радио говорит по-русски...
Нервно мусолю вспотевший стакан
С отраженьем пиита на обороте.
Из стакана в меня протекает тоска –
Квинтэссенцией «Пьеты» Буаноротти...
А когда я был стар, мне хотелось покоя –
Чтоб никто не пришёл, никуда не позвал.
А потом оказалось, что под рукою –
Никого, ничего – лишь колен коленвал.
А когда я был юн, я всегда бывал сверху.
От меня за версту несло любовью к человеку.
А потом на любовь набежали люди...
Коль не любишь всех – и тебя не любят.
И никто не увидит, прозрев облака,
Не исследует взглядом подробным –
Как надрывно и суетно два дурака
Бесподобное лечат подобным...
И знакомый бармен позабыл про меня –
Перешёл на футбольную скуку.
И бровастый сосед – не любитель бесед.
Он подсел на поддатую суку.
И не вовремя кончилась зажигалка.
И не жалко. Не жалко. Не жалко.
Жить
Как вели меня к помосту –
пьяного, живого.
Да казнить меня по ГОСТу
не сумели снова.
Был палач вполпалаша,
пьяный в уматину...
Хоть ранимая душа,
все ж-таки скотина.
Как везли меня к погосту
на гнедой кобыле.
Крест срубили не по росту –
видно так любили.
Шла гнедая, как по стёклам,
по горячей пыли...
Отпевали всем посёлком –
да сперва забили.
Вдруг кобыла понесла –
наземь домовина...
Хоть красивые глаза,
все-таки скотина.
Эх, калина-калинА,
кАлина-калИна.
Налила б ты мне, жена,
нАлила-налИла...
* * *
Безысходны бесстрастные будни,
Ненасытный семейный бедлам.
Ты меня на рассвете разбудишь,
Чтобы всюду успел по делам...
Ты в деснице безвинного Бога –
Как синица в руках малыша.
Хочешь, я тебе сделаю больно,
Чтобы вновь научилась дышать...
* * *
Она летела, как умела.
Её по городу влекло.
Она вцеплялась, как химера,
В бетон, железо и стекло.
Внизу бедняга простодушный
Букетом тычет в облака –
Смотрите, как она воздушна!
Смотрите, как она легка...
Глупа привязанность к модели,
К её натруженным чертам.
Тебе-то, Брут, какое дело?
Пускай летит ко всем чертям!
Я сам парил, как дух бесплотный...
Теперь – вымериваю шаг
И сумрак пестую холодный –
Где раньше теплилась душа.
Ну, я-то, ладно, крайний пятый...
Мне что ни блядь, то – красота.
Но не лови её запястий,
Не пробуй горькие уста...
И пусть летящие за нею
Грехи банальны и просты –
Я и себя-то не сумею,
А Ты, Господь, её прости...
Толпа гудела и сновала.
Никто не помнил ни о ком.
И населенье продувало
Насквозь вселенским сквозняком.
Зевакам спуску не давая,
Мотая рыжей головой,
Летела баба надувная
Над болекаменной Москвой.
* * *
Все в мире зиждется на мелочах.
От высших причин – до самого низа.
Мой Бог-интерн от молчанья исчах.
Итог – обезбоживание организма...
Проснулся от боли в груди и спине,
Решил – ну, вот оно и начало...
Да вспомнил, что сердца давно уже нет –
И сразу же полегчало.
Чтоб выжить, любая мелочь важна,
Все смысла исполнено под небесами.
Один вон хотел сигануть из окна,
Но за карниз зацепился трусами.
И хрен бы с дырою, в конце-то концов,
Какое теперь до эстетики дело...
Но тело лежать без приличных трусов
За этот миг расхотело.
Не надо тщетно судьбу пытать,
И небо просить – ни всерьёз, ни в шутку.
Один вот мечтал, как птичка, летать,
А Бог его превратил в лошадку.
И что ему стойло и пойло, и сон...
И где КПД от мыслей о Боге,
Когда ему пусто настолько, что он
Рад и зубной боли.
Неровен час и неясен путь.
И день несносней золы под веком.
В каком уголке записал Господь
Срок годности человека...
К чему напрасно себя корю –
Как будто впрямь и себя не стою...
Как зацепиться на самом краю
За пустоту – пустотою...
© Валерий Дашкевич, 2011–2013.
© 45-я параллель, 2013.