Валентина Ботева

Валентина Ботева

Четвёртое измерение № 18 (43) от 1 июля 2007 года

Другая одиссея

 
Гости
 

«Гости съезжались на дачу…» Но не было дачи,

Не было лип одряхлевших и лейки в саду,

Забытой хозяйкой с вязальною спицей в придачу,

И не было лодки в подёрнутом ряской пруду.

И не было пруда, и не было дачных романов,

Ни самоваров, ни городских новостей…

Быть может, покажется это кому-нибудь странным,

Но надо признаться, что не было даже гостей.
 

Хозяйка – была. И жизнь ей сулила удачу:

Вот лето наступит – и съедутся гости на дачу.

 

1985

 

Украина

 
Пустуют в полдень подворотни,

Заплёванные шелухой,

И вол ленивый – день субботний

Гремит телегою по сходням,

Плывет, качаясь, в жар сухой.
 

Там тополя пирамидальны,

Пыль мягче, чем руно овцы,

И к азбуке первоначальной

Никак не сводятся концы.
 

Брань куреня и гонор Польши

Уловит в мове московит,

Родство двоюродное больше

Разъединяет, чем роднит.
 

На избы не похожи хаты,

Побелкой празднично свежи,

Рачительны и скуповаты

Подковоусые мужи.
 

Они последний рубль с размаху

Не бросят под ноги – гульба! –

И в пляске не рванут рубаху

От ворота и до пупа.
 

Другая кровь – от половчанок,

Тишь в карем омуте очей,

Но грохот бешеных тачанок

Не стёрся в памяти ночей.
 

Чумацкий шлях блестит от соли,

А что не соль, то сплошь – полынь,

И чем не прапор – Гуляй-Поле

Да неба выцветшая синь.

 
1998
 

Брейгель

(Деревенская свадьба)
 

Уродец на волынке и калека

на скрипке – даже уши в канифоли -

наигрывают в середине века,

а может быть, в конце – не всё равно ли.
 

Не всё равно ли, если жар от печки

доносит запах скорого обеда,

и воздух завивается в колечки,

и зазывает музыка соседа.
 

Идёт вино по кругу, пересуды

смолкают – что за музыка такая? –

звенит на полках медная посуда,

волынка плачет, скрипке помогая.
 

…О чём, о чём… О том, что всё пропало,

что есть душа – и ей легко без тела,

и дымом – дом, и времени так мало! –

хоть свечку бы поставить, да сгорела.
 

Как будто вьюга закружила в поле,

чепцы мелькают в белой пене кружев.

…О чём, о чём… О нашей тайной боли,

что никогда не вырвется наружу.
 

А утром будут старые заботы:

– Прощай, урод! – Где твой костыль, калека! –

И снова в путь – до будущей субботы,

а может быть, до будущего века.

 
1992
 
* * *
 

Я знаю, что время не лечит,

Овидий порукой,

Я знаю, что платят за встречи

Калёной разлукой,

Клеймом несмываемым платят –

Сердечным ожогом,

Я знаю – за каждым объятьем

Клубится дорога.
 

Я знаю – как в стёкла губами,

Как лбом – в крестовину,

Я знаю ещё, что мы сами

В разлуках повинны.

Но, друг, не ищи виноватых,

А лучше утешь их –

Как много на свете распятых,

Как мало воскресших…

 
1996
 
Очаг
 

Благословенна скука очага –
тепло пространства, сжатого квадратом,
там в угольях скребётся кочерга,
гремят горшки в согласии с ухватом.

Ангина. Не топтаться во дворе,
коричневым бруском не мазать лыжи,
перебирать листки в календаре,
рассматривать страницы умных книжек.

Покалывает шею тёплый шарф,
на печке чайник начинает песню,
и чайный гриб, раздувшийся как шар,
нас пользует от всяческих болезней.

Уже пушится ёлочка в углу,
она ещё дичок и пахнет лесом,
и на зубок всё пробуешь иглу
с кислинкою смолистого подмеса.

Пора снимать коробки со шкафов,
рассматривать забытые игрушки
и продышать стекло, чтобы волхвов
не пропустить случайно на опушке.

Смеркается. Пылит снежок – пурга.
Чуть страшновато от печного гуда...
Благословим же скуку очага
и снова будем ждать, как в детстве, чуда.

1998

 

Китайский мудрец
 

Китайский мудрец всё на свете узнал понемногу,

Глаза прикрывая, встречал он китайской улыбкой

И путника, что приходил к нему зимней дорогой,

И путаника, что ошибку лепил за ошибкой.
 

Китайский мудрец полоскал свою кисточку в туши,

Чертил на бумаге ему лишь понятные знаки,

Он мог вызывать на беседу ушедшие души,

Он поздно ложился, поужинав боком собаки

И чашечкой риса. Дрожали бумажные стены,

Империя тешилась непреходящей войною.
 

Китайский мудрец засыпал не спеша, постепенно,

Он знал всё на свете. А свет завершался – Стеною.

 
2000
 
Встреча в пустыне
 

Пером павлиньим расцветают дали,

И радугой ложится свет на лбы,

Волхвы спешат, верблюды исхудали,

Обвисли опустевшие горбы.
 

Но надо торопиться – мимо, мимо –

Оазисов с их сладкою водой,

С барашком над пахучим жирным дымом…

– О, мудрецы, куда вы?

– За звездой!

– Как вас понять?

– А понимать не надо,

Иди – и всё. Ты видишь этот свет?..

Пастух согнал разбредшееся стадо,

Собаку кликнул и пошёл вослед.
 

И на ходу, из тихих разговоров,

Он понял, что родиться должен тот,

Кто мир спасет, и это будет скоро.

Шуршит песок. Потрескивает лёд.
 

Чем ближе к месту, тем скупее речи,

Ни лая и ни блеянья овец…

– Но кто Он, – Божий Сын иль человечий?

– Он человек, но Бог – Его Отец.
 

А дальше – тишина. И под ногами

Ни треска льда, ни шороха песка…

– О, мудрецы, и я пойду за вами!

– Иди. Откуда ты?

– Издалека…

 
2001
 
Трёхпрудный
 

В переулке Трёхпрудном пенье –

Час сольфеджио и рулад,

Остановимся на мгновенье

И отступим на век назад.

И увидим тот шоколадный

Деревянный сгоревший дом,

Тополя у крыльца парадной

И двух девочек за окном.
 

Что здесь было, гадать не надо,

Только шире раскрой глаза:

Вот ступени и балюстрада,

Уходящие в небеса –

В мир заоблачный и заочный,

Нам неведомый до поры,

Может быть, там такие ж точно

Переулочки и дворы.
 

Что сгорело, то вышло дымом,

Не пропал ни единый вздох,

Это небо над Третьим Римом,

Будто матрица всех эпох…

Ночь наступит, под звёздной бездной –

Город – россыпь огней в золе,

Сохрани его, Царь Небесный,

И на небе, и на земле.

 
2001
 

Ремизов
 

Чудак, отшельник, он сказал давно,

Что человеку человек – бревно…

Сидел в углу, поблёскивал очками,

Как ёжик – и смешон, и неуклюж.

С кем он дружил? – наверно, со сверчками,

Но вёл подсчёт и обезьяньих душ.
 

Он не забыт, хотя не слишком читан,

Но что ему до славы? – всё равно! –

Ведь истина была ему открыта,

Что человеку человек – бревно.

 
2001
 
* * *
 

Забыть курные избы, спёртый дух

Овчин и кислых щей, куда петух

Не попадал ни днесь, ни отродясь,

Уехать в Рим – и оборвётся связь

С пространством неподъёмным и глухим,

Слепорождённым… Да, уехать в Рим!
 

Но всё смешалось – средь цветущих роз

Сам по себе опять гуляет нос,

По виа Аппиа несётся тройка вскачь,

А вслед ей – точно душ загробный плач –

То ль вьюги вой, то ли латынь псалма…

Уехать в Рим – и там сойти с ума.
 

Узнать, что все пути ведут назад,

И рукописи всё-таки горят.

 
2002
 

Из цикла «Перечитывая Гёте»
 
Из записок молодого секретаря

Старик стал неумерен в пище
да и в вине,
он ни минуты не был нищим,
и на войне
не метил в этот лоб упрямый
зрачок ружья,
к нему благоволили дамы
и их мужья.

Он вечный баловень Фортуны –
всё дело в ней!
Знал, как затронуть наши струны
знаток камней
и человеческого сердца,
не без причин
пожаловал поэту герцог
высокий чин.

Советник Тайный! – как он важен,
отменно сух.
И лишь огонь из черных скважин –
из этих двух,
что даже не назвать очами, –
вас обожжёт,
но тем надменней и печальней
запавший рот.

Как он устал... Был долгий ужин,
вино, коньяк...
Сидит он, натянув поглубже
ночной колпак.
Окно раскрыто – веет август
дурманом трав,
и знает одряхлевший Фауст,
что Вертер – прав.
2002
 
Баллада о потерянном письме
 
В ночные часы мы другие. Мы сами

себя не узнаем, взглянув поутру

в пустое пространство, застывшее в раме,

но чёрным пером промелькнув над горами,

двойник начинает другую игру.
 

Он сядет в карету бесплотною тенью,

он будет услужлив и вкрадчив, и тих,

попросишь – и он остановит мгновенье

одним только взмахом – как кучер гнедых.

Но хватит о нём… Где сургуч и печатка?

Почтовый рожок протрубил и умолк.

Из горного Гарца – Саксонией гладкой,

Вестфалией сонной – клубками дорог

летит голубая бумажная птица –

журавлик, стремящийся в руки тому,

кто прежде был рядом, а ныне лишь снится,

но где же ответ? – ничего не пойму.
 

И май отцветёт, и закончится лето,

и осень наступит. И вот, наконец,

рожок у ворот протрубит, и гонец

почтовый, как ангел в сиянии света,

протянет не лилию – белый конверт,

увидишь меж пальцев знакомое «Верт...»

Ах, Вертер! Как долго ждала я ответа!
 

«Как долго я ждал… Как напрасно! Прости.

Молчанье твоё – приглашение к смерти.

Будь счастлива, а обо мне не грусти…

Твой Вертер»

 
2003
 
Пенелопа
 
Дни идут без толку и без цели,

Нитки режут пальцы, что осока,

Надоело ткать и надоели

Женихи, галдящие у окон.
 

Вот и сын рванулся прочь от юбки –

Видно, кровь отцовского замеса.

Где-то ты теперь, в своей скорлупке?

Может, за столбами Геркулеса…
 

Двадцать лет прошло, разбилось в пену,

Двадцать лет как нет в дому веселья,

У тебя цирцеи и сирены,

У меня другая одиссея.
 

Днём клонюсь над бесконечной пряжей,

А ночами распускаю нитки

И, как верный пес, стою на страже

У скрипящей попусту калитки.

 
2001
 

Прощание с сурком

 

В час, когда кресла двигают к очагам

И набивают кнастером трубки впрок,

Мы с тобой знали: значит, пора и нам,

Если все в дом – мы из дому, мой сурок.
 

Пыль улеглась, и в поле такая тишь,

Только и слышно – колокол вдалеке,

Птицы уже умолкли, но ты свистишь

Старый стишок о мальчике и сурке.
 

Весело нам с тобою бродить вдвоём,

Если устанем, свежий отыщем стог,

Дрогнет звезда в ресницах, и мы уснём.

Помнишь рассветы летние, мой сурок? -
 

Для горизонта нам не хватало глаз,

Посохом Моисея цвела строка…

Но как охотник, время стреляет в нас,

Я обернулась – нет моего сурка.

 
2006
 
Небо в алмазах
 

Купить бы заводик свечной

И жить где-нибудь под Торжком,

Дышать бы прохладой речной,

Гулять то верхом, то пешком.
 

И век себе выбрать такой,

Чтоб в нем ни войны, ни чумы.

Шумит самовар под рукой.

Веранда. И вечер. И мы.
 

– Как пахнет сегодня жасмин!

– Вот кто-то к нам на огонёк,

– Не Астров ли?

– И не один...

– Но кто же с ним?

– Мне невдомёк...

– Да это же гость из Москвы!

Он, кажется, доктор... в пенсне...
 

– Comment allez-vous?

А как Вы?

– Я видел Вас нынче во сне...

– Сон в руку... Хотите лимон?

Попробуйте это вино...
 

Затих с колоколенки звон.

И небо в алмазах – давно.

 
1999
 

© Валентина Ботева, 1985-2007.
© 45-я параллель, 2007.