Вадим
Мельников

Лампочка

А страсти сегодня по ком?
Откуда я знаю.
Вот лампочка под потолком,
как невыездная
душа, напоследок мигнёт
и тихо погаснет.
А что же там после неё?
И есть ли? Неясно.
Ушла вереница страстей
по нити вольфрама.
И так тяжело в темноте
домашнего храма.

А.Д

Скрипка, вросшая в артерию,
сквозь крахмал воротника...
Так легко выводит – верую,
вдохновенная рука.
«До» высоким – Anno Domini
до сердечной трескотни.
До надрыва, до оскомины,
до «спаси и сохрани».
Плачь, трахея пережатая,
вдох надломленный – стони.
Стань божественным глашатаем
в неприкаянные дни
под смычком. Читай – под лезвием
в перепуге струнных жил...
Ну, артерия болезная,
ноты кто в тебя вложил,
жилкой рваной в горле цокая...
Пой до страшного суда
Anno Domini – высокое
«до», летящее сюда...

Сердце колотится...

Сердце колотится. Знаешь, а я уже
даже не помню, что там, на дворе.
Окна светлы, и шумит обещающе
жизнь у пока неоткрытых дверей
где-то снаружи. Откроем – наладится,
воздуха свежего – хоть отбавляй.
Тонкое деревце, лёгкое платьице,
хрупкая нежность в конце февраля.
Холодно, холодно, южная девица,
утро туманное – классика, бредь.
Сердце колотится, что ж это деется,
можно ведь запросто и помереть.
Выдержим? Выдержим. Нам ли, отчаянным,
это впервой – промерзать до корней?
Кухня, плита с выкипающим чайником,
жизнь за окном. Но не будем о ней.

Двор, голуби, собака
и немного одиночества

Ворчишь, но курточку напяливая,
идёшь во двор, потом на улицу.
Там голуби, собака палевая,
и клён трясётся и сутулится.
Ты видишь в этом что-то знаковое,
необъяснимое, весеннее.
Окошки, стёклами позвякивая,
высказывают опасения –
простудишься – забота искренняя
таится в тёмных помещениях,
но свет проскакивает искорками.
Бочком подходит сука щенная
и лижет руку, так поглядывая
в глаза и в душу, прямо хочется
сказать – пошла ты прочь, догадливая,
не трогай носом одиночество
моей ладони, что в ней вкусного-то,
не вой, теплее станет вскорости.
И лягут под ноги, похрустывая,
все наши радости и горести,
как будто листья облетающие
под клёнами и под акациями.
А жить так хочется пока ещё,
братцы.

* * *

Уходишь подлодкой в запой,
на дне отоспаться.
Раздавленный, полуслепой,
царапаешь пальцем
на стенке отсека – спаси,
стучишь в переборки.
Эй, кто-нибудь на небеси,
есть мальчик для порки,
способный отстукивать SOS
гранёным стаканом...
и что-то сегодня срослось
на дне окаянном –
он жив, не сдаётся пока,
такая падлюка,
и нет для него тупика,
закрытого люка.
Такие в побоях тверды –
пройдут по бутылкам
и выйдут,
поверхность воды,
ломая затылком.

Просто жизнь

Будем жить. Такая незадача –
вежливая манкость городов
тянет от фазенды или дачи,
но закат немыслимо бордов.
Красит кровью небо грозовое,
вот и остаешься на ветру,
думаешь – а может быть усвою
эту бесконечную игру –
там денёк и здесь денёк. Меж ними –
пыль столбом и скука за рулём.
Будем живы, Господом хранимы,
горькую по стопкам разольём.
Где – неважно. В садиках ли, в скверах,
в городе, в деревне, на пути.
Под закат всегда приходишь к вере,
если больше некуда идти,
зная – Бог рассудит очень строго,
скажет – что предписано – свершись.
А пока что – долгая дорога.
Просто жизнь. Ты знаешь – просто жизнь.

Прицел

Отгородившись газетой от смертной скуки,
от надоевшего выпуска новостей,
куришь украдкой и держишь в кармане кукиш,
предпочитая жить, а не плестись в хвосте

непримиримой колонны людей галдящих
что-то об истине, вере и о творце.
Ты их не терпишь, играющих в телеящик,
и близоруко разглядываешь в прицел –

дырку в газете. Отверстие на фасаде
скуки. Стреляем? Не против? Скорее – за.
В этот момент появляется ангел сзади
и от газеты отводит твои глаза.

* * *

взял шампусика по случаю,
по дешевке кто б не взял...
влага ласково-колючая
потянула на вокзал.
провожаю, хоть не проводы,
сам себя, плевать на дождь.
хочешь выпить, ищешь повода –
обязательно найдёшь.
о себе, любимом, плачешься,
набираешься в пути...
эх, удача, ты удачища,
где теперь тебя найти?
здесь, в тени, под шелковицами?
в подагрических ветвях?
на фасадах окна выцвели,
взгляды тусклые мертвя.
всё косятся недоверчиво –
до вокзала далеко.
и туман разлился к вечеру,
как для кошки молоко.
на часы не удосужился
кинуть взгляд... и опоздал.
и упали звёзды в лужицы,
будто с неба поезда...

Там

там не отмажешься расхожими «здравствуйте» – «до свидания»
им подавай подробности да так чтобы чётко до мелочей
вот ты и выблёвываешь собственные воспоминания
сбрасывая неподъёмную тяжесть с плечей

на которых сидят и вкрадчиво в твоё ухо мол будет легче
нам ли не понимать что жизнь была не пожелать и врагам
нам ли не знать как ты себя самозабвенно калечил...
вежливо посылаешь их к изумрудам и жемчугам

ты бесподобно подобен немецким изысканным классикам
мало кто знал об этом возможно никто и не знал
правда там твоей мордой все проспекты украсили
там и такое бывает когда тебя выпьют до дна.

Незаметный

Уходя от вокзала впотьмах
со своим небольшим чемоданом,
не ищи ни улыбку, ни взмах –
не предписаны в случае данном.
Ты же прибыл инкогнито, ты
незаметный и не голосистый,
просто падай в провал пустоты,
просто знай, что разденут таксисты.
Что завидя кепчонку и плащ,
сунет бабка букетик сирени,
и что лаем дворняга зашлась,
одурев от твоих озарений.
Что прохожая стала бледней,
но ни слова тебе не сказала...
Просто ты не запомнился ей,
уходящий впотьмах от вокзала.

Эта улица

Эта улица, глянь, завернула за угол,
затерялась за ним, оборвалась на нём.
Поздний вечер, трамвайчики с мордами пугал
огибают квартал. Вот и мы обогнём.
Удаляясь. Затем, исчезая из вида
в полутёмных проулках, дворах проходных,
улыбаемся – господи боже, не выдай,
мы совсем одиноки, молись же за ны,
огибая дома, омывая трамваи,
и деревья под осень раздев догола,
чтобы утром душа возвращалась живая,
незамеченной выскочив из-за угла.