Вадим Кракович

Вадим Кракович

Все стихи Вадима Краковича

Глоток

 

Земную сферу, словно комара,

Вперёд влечет энергия господня.

Кафе, где расставались мы вчера,

В аптеку переделали сегодня.

 

Туда ты входишь ото всех тайком,

Кладешь рецепт на вытертую стойку,

И девушка в халатике с крестом

Тебе вручает лотоса настойку.

 

Пускай домой примчит тебя ландо,

Пусть серый кот придёт и ляжет возле.

Ты пей. И существующее «до»

Ты не ревнуй к таинственному «после».

 

Всего глоток – достаточно вполне.

Сместятся чуть полутона в пейзаже,

И станет всё и в яви, и во сне,

Как было до меня и лучше даже:

 

Вновь засияет твой иконостас,

И будет горизонт восходом вышит.

Но так, как я тебе пишу сейчас,

Тебе никто так больше не напишет.

 

Место встречи

 

...И я когда-то числился солдатом,  

Товарищей в окопах хороня.  

Но в трижды опоганенном двадцатом  

Году родился мальчик у меня.  

 

И мне, как терпеливому Иову,  

Господь назначил дьявольский удел;  

Как злой дракон, по заклинанью-слову

К нам на деревню рухнул артобстрел.  

 

Разбит коровник, два кола от тына

Остались лишь. Я быстро по двору  

Несу жену и крошечного сына 

В подвал пустой, в холодную дыру.  

 

Лишь пять шагов, порог уже недолог,  

Но вздрогнул шаром огненным тротил,  

И сыну предназначенный осколок,  

В меня войдя, хребет переломил.  

 

Покинув ограниченный палатой  

Больничный мир, я вышел в новизну,  

И жизнью перекошенной горбатой  

Решил я мстить за сына и жену.  

 

И нёс я страх: любая молодуха, 

За толстыми дверями и замком, 

Чуть шёпотом в подставленное ухо  

Пугала мной детишек перед сном  

 

Топор и пистолет, и нож в кармане, –

С такими же, как я, но в старшинстве,  

Я смертью был в Ростове, Магадане,  

Одессе-маме, Питере, Москве.  

 

И всё казалось, голову давило,  

Что подземелье, словно приговор,  

Где жизнь мне и хребет переломило  

Я так и не покинул до сих пор,  

 

Я чувствую – я стены не разрушу.  

Конфеткой сладкой между смрадных жвал 

Не отпускает, держит мою душу  

Слепой Ваал, мой памятный подвал.  

 

Взглянуть не даст, промозглый и жестокий,

На свет давно не виданного дня –

И делается, тёмный и глубокий  

Ещё темнее, глубже для меня.  

 

Услышал ли Господь мои моленья,

Иль Сатана прислушался ко мне,  

Но через четверть века преступленья  

Мой люк открылся, сорванный извне.  

 

И вновь январь – снаряд продолговатый –

Под сердце бьёт осколками из слов.  

Кричит:  

             «Горбатый!  

                               Я сказал –  

                                               горбатый!» –  

Товарищ Глеб  

                         Егорович  

                                          Жеглов.  

 

Иду сдаваться. Ныне отпущая,  

Мой Бог, подвал, мой жизненный предел,  

Сейчас меня дыра моя чумная  

Родит на свет, на смерть и на расстрел.  

 

Про сына вспомнил, чуть вздохнул устало,  

Подумал, стал считать и вспоминать:  

Ему вчера, так время подгадало,  

Исполнилось бы ровно двадцать пять.  

 

Жены лицо давным-давно в забытьи…  

Её менты затмили и жульё.  

Пришла лишь по какому-то наитью  

«Шарапова» – фамилия её.

 

 

Несмотря

 

У месяца на небе златотканом

Чуть вверх и вправо выгнуты рога.

Река мостом и под мостом туманом

Свои соединяет берега.

 

Век дан земле, земля покорна веку.

С веранды дачи светло-голубой

Ты видишь месяц, мост, туман и реку

И понимаешь с ясною тоской,

 

Так абсолютно, телом и душою,  

Что, несмотря на лиги и года,

Я не с тобой. И не был я с тобою.

И я с тобой не буду никогда.

 

Новый сон

 

Так недавно, всю душу вложив в щепоть,

Как язычник, без оправданья,

Я молился на кровь твою и на плоть,

И на звук твоего дыханья.

 

Мне казалось, что солнцем ты светишь на

Полушарий земных экстазы,

Мне казалось – проходит тобой луна

Через лунных пульсаций фазы.

 

Не любовь, не влюбленность, а что – бог весть,

Но сильнее их – вдвое, втрое.

Я не верил, что ты – это ты и есть

И что я заслужил такое.

 

Но, ужален тоской по иным мирам,

В новой жажде иной свободы,

Я ушёл. И тебе посвященный храм

Я сменял на чужие своды.

 

Я причастья вино здесь другое пью,

Здесь другие дают облатки,

Здесь отверг я как плоть, так и кровь твою

И всё то, что там есть в остатке.

 

Тут мне снится, что счастлив я и согрет,

Что никто меня не разбудит,

Что тебя в этом мире не только нет,

Но и не было. И не будет.

 


Поэтическая викторина

Рыжие женшины

 

Плывут, как по небу, по разным местностям,

Идут – по Москве и её окрестностям,

Правнучки Геи, внучки Юпитера,

Идут – по Нью-Йорку, Парижу, Питеру,

Путями-дорогами сонными, бодрыми,

Идут, качая волшебными бёдрами,

Как пятна цвета средь масс белёсых –

Женщины Клана Рыжеволосых.

 

Идут в зелёной своей короне,

Сияют линии их ладони

В разное время суток посменно

Дискретностью, но и одновременно –

Парадоксальностью постоянства.

Идут, искривляя вокруг пространство

Телами спринтера, сердцем стайера.

Они – королевы аквы и аэра –

Наполнив перстень смолой анчаров,

Сойдя с кобылы ночных кошмаров,

Раздевшись перед слепым конюшим,

Стоная, стоят под дождем и душем

В блаженстве смеси воды и тела,

Юдифь, Афродита, Пандора, Гелла.

Идут, поражая сладчайшим ядом,

Стрелою, смехом, мечом и взглядом.

Идут, на мгновенье в себя вбирая,

Объяв, проникнув и прорастая

Запахом ладана, крови, серы –

В детях игниса, детях терры.

 

Их телом души животных дышат,

И кто внимателен – тот услышит

В их походке копытный рокот.

Другие, если хотят, то могут

Их тело и дух получить на время,

Сделаться рыжей, схватить их стремя,

Одним лишь способом – маскарадом.

Для нас их рай является адом.

Ангелом-стражем с полным колчаном,

С луком и лазерным ятаганом,

В воротном проёме, посередине,

Они допущены к той долине

В пространстве запретном и междуречном.

Сердцебиеньем звенящим вечным

Дрожит в одном многомерном целом

Физическое с их астральным телом.

 

Нет у них и не будет хозяина,

Рыжие женщины – дочки Каина:

Как и положено их сословью

У них горит над летящей бровью

Предупреждающий след ожога –

Родинка круглой печатью Бога.

 

Неуправляем и неуставен,

Громок, бессмертен, внерасов, явен

Их древний клуб, но закрыто членство.

Их ад для всех остальных – блаженство.

Когда-нибудь, в полдень солнцестоянья,

В зеркальный мир самосозерцанья,

Они, истаяв, обезголосев,

Уйдут, и взгляда назад не бросив.

В своих таинственных рыжих красках

Уйдут, оставшись лишь в снах и сказках

Вместе с химерой и мандрагорой,

Ильменьской рыбой золотоперой,

Фата-морганой, Лилит, дриадой,

Грёзой, русалкой, Иродиадой.

Они уйдут тропою беспечной,

А мы останемся жертвой вечной

В войне сознанья и подсознанья,

Охвачены судорогой желанья,

С удушьем медленным лишь сравнимой,

Неутолённой, неутолимой…

 

Сфинкс

 

Сфинкс – судия. Земля – его арена.

Он возлежит у мира на краю

У пирамид Хеопса и Хефрена

В таких, как он, невидимом строю.

 

Глаза слепы, всевидящи, раскосы.

И я, стряхнув заклятье немоты,

Шепчу хрестоматийные вопросы:

Скажи, кто я? Скажи, кто бог? Кто ты?

 

Безмолвен идол миллионотонный…

И что я верил в это волшебство?

Сейчас уйду, уйду непросветлённый,

Как все ушли, кто спрашивал его.

 

И пусть. Не надо. Без его ответа,

Под ветром, градом, солнцем и дождем,

Я буду сам последним чудом света,

Неизречён в безмолвии своём.

 

Не буду я сидеть и ждать прилива,

Я буду Слово, буду я Число...

И дрогнула, сместилась перспектива.

Исчезла жизнь, бессмертие вошло.

 

Гляжу я вниз как божество с киота,

Теперь я царь, теперь уже не раб,

На человека, ждущего чего-то

Меж каменных моих гигантских лап.

 

Иллюзий растеряв свои остатки,

Вздохнув, уходит, сам себя кляня,

Не отгадав моей простой загадки,

Как все ушли, кто спрашивал меня…

 

Трое

 

Меня зовут Эстанислао.

Мою жену зовут Милена.

В бассейне вечностью-восьмёркой

Скользит пятнистая мурена.

 

Я знаю, что когда-то в прошлом

Мы жили далеко, в Макао…

Я был муреной, та – Миленой,

Милена же – Эстанислао.

 

А через жизнь на круге мира

Деленьем новым встанут спицы:

В меня мурена, я – в Милену,

А та – в мурену обратится.

 

Мы смотрим, словно выжидая,

По вечерам неоднократно

В глаза друг другу, не желая

Понять, что всё давно понятно.

 

Четвёртый

 

Ладонь мою держа, промолвил прорицатель,

По линиям судьбы водя рукой своей:

«Тебя простят за всё и люди и Создатель,

Живи как хочешь ты, лишь умереть сумей.

 

От гнева всех богов дана тебе защита,

Лишь смерть твоя важна, живи же как живёшь,

Тебе подвластно всё, и всё тебе открыто:

Насилие, игра, убийство и грабёж».

 

Ни варвару, ни греку и ни иудею

В подарок не дана подобная мораль!

Живу я как хочу, а умереть сумею,

Ведь умирают все, невелика печаль.

 

Я первым был среди безумцев бесноватых,

Ходил по всей земле в заглавных бунтарях.

«Бери топор и нож – и к ногтю всех богатых!» –

Так толпам я орал на главных площадях.

 

…И вот я в кандалах, с колодкою на шее,

Бумаги утвердил печатью прокурор.

«Я жил так, как я жил. Уж умереть сумею», –

Спокойно думал я, прослушав приговор.

 

Сложилось в жизни всё пока беспрекословно,

Как мне и прорекли до этой вот черты:

«Живи как проживёшь. А проживёшь греховно.

Но в смерти обретёшь в раю блаженство ты».

 

Так почему, зачем и в честь какого права

С меня снимают цепь и, кандалы рубя,

Мне тихо говорят: «Иди, живи, Варрава.

Сегодня на кресте нет места для тебя»?