Акцент-45:
В книгу «...В молчанье и в звучанье» известного русского поэта, не одно десятилетие живущего в Вильнюсе, вошли избранные стихотворные, а также избранные прозаические произведения.
По доброй воле Юрия Леонидовича публикуем его новеллу, связанную с прекрасным поэтом Арсением Тарковским.
Ещё один текст, посвящённый этому Мастеру, ждёт своего часа.
«Когда идёт бессмертье косяком…»
Я задумывался над этими строчками, когда во дворах, в Прибалтике и Подмосковье, близких сердцу Арсения Александровича, доцветали любимые им сирени. Лиловые, сизые, фиолетовые, белые, обыкновенные и махровые...
Уже десять лет они осыпаются без него, напоминая о минувших днях прошлых надежд, так стремившихся стать будущим.
Недавно А.А. мне приснился. И так явственно, что ощутил лёгкий запах холодноватого одеколона и пряного трубочного табака.
– Знаете, Арсений Александрович, – сказал я, сидя рядом с ним на одной скамейке Сада молодёжи и поглядывая на башню Гедимина. – Кажется, вы мне снитесь, а я точно знаю: вы умерли 27 мая 1989 года. Советский Союз распался, я живу будто бы в независимом государстве, и мне нужна виза, чтобы поехать к вам на могилу...
– Прекратите говорить пошлые и глупые фразы. Тоже мне сочинитель фантазийных мемуаров! Вы же мой ровесник. Вам сейчас ровно столько, сколько было мне в год нашего знакомства. Смерти нет. Я же объяснял ещё тогда. Есть только ничем не подтверждённое представление о ней. Нам всегда – четырнадцать, иначе бы и стихов не писали. «Я и сейчас, в грядущих временах, // Как мальчик привстаю на стременах». Недавно вот эти стихи папе, Александру Карловичу, прочитал, так он, прекраснодушный народоволец, рассмеялся: «Все мы – Тарковские – непокоримы и неукротимы. Быть нам поднадзорными от века до века и с властями в вечном споре жить, а потому у нас, Тарковских, для смерти времени нет...»
– Да какие там фантазии, Арсений Александрович, если напечатали ваше «Тянет железом, картофельной гнилью, // Лагерной пылью и солью камсы. // Где твоё имечко, где твои крылья, // Вий над Россией топорщит усы.»
– Ну напечатали и напечатали. Значит, никого они сегодня не задевают. Их бы тогда, в 46-м тиснули. Сегодня с вами не разговаривали бы... Пыль, знаете, она пыль и есть. Без следа разносится. Я, признаться, и запамятовал их.
– А вы поглядите. Вот они в книге «Белый день» на странице 124-й и помещены.
Арсений Александрович притулил трость к здоровому правому колену сбоку и взял в руки киноварного цвета томик с золотыми виньетками и загогулинами.
– Ай-яй-яй... Вот издали так издали. Будто купцу памятник. Верно вам кажется, что я помер. Они что ж, нынешние, и слова Ахматовой презрели?
– А что Анна Андреевна?..
– Анна Андреевна, мой друг, о сборничке «Перед снегом» такие слова подобрала: «Книга издана просто и изящно – без надоевшего всем золота. Стихи не любят, чтобы их рядили в очень нарядные одежды».
– Да, Господь с ней, с одеждой-то. Главное, что из содержания ничего не выцарапали. Жаль, что Книпович Евгения Федоровна до этих публикаций не дожила. Очень она вас, Арсений Александрович, ценила...
– Ценила, голубушка, ценила. Тогда, в 46-м, я со дня на день свою первую книжку ожидал. Уже и две корректуры прочёл, и вёрстку в руках держал, и сигналом ладони обжёг. Три штучки сброшюрованы были, и вдруг – ждановская речь, постановление ЦК о «Звезде» и «Ленинграде».
Тут-то внутренняя рецензия Евгении Федоровны и пригодилась, она меня к «Чёрному пантеону» вкупе с Ахматовой, Гумилёвым и Мандельштамом отнесла. Да ещё и Ходасевича вспомнила.
– Не желала, но к классикам причислила! Ввела в пантеон бессмертных.
– Да что вы сегодня всё о смерти и бессмертье? Все бессмертны, только подлецы его боятся. Страшно ведь, если при жизни разоблачат. Давайте я вам кусочек из стихотворения «Жизнь, жизнь» прочту: «Предчувствиям не верю и примет // Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда // Я не бегу. На свете смерти нет. // Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо // Бояться смерти ни в семнадцать лет, // Ни в семьдесят. Есть только явь и свет, // Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. // Мы все уже на берегу морском, // И я из тех, кто выбирает сети, // Когда идёт бессмертье косяком.»
– И не бойтесь не подавать подлецам и предателям руки. Живите в ладу с собой, но не страшитесь наживать врагов. Если у вас их нет, – вы людям безразличны, то есть не существуете. Не давайте себе поблажки: поэт только тогда поэт, когда не уступает ни в чём ни себе, ни давлению извне... И потом: «Знает это художник или не знает, хочет он этого или нет, но если он художник подлинный, время – “обобщённое время”, эпоха наложит свою печать на его книги, не отпустит его гулять по свету в одиночку, как и он не отпустит эпоху, накрепко припечатает в своих тетрадях».
Я глянул на сухую руку поэта, лежащую на кроваво-алом томике, и подумал во сне, понимая, что это сон: «Удивляюсь, как Арсений выжил с его характером», – бессознательно цитируя слова, сказанные матерью его детей, – Андрея и Марины – Марины Ивановны Вишняковой.
С его характером нельзя было выживать, можно было лишь пламенеть: «Вы, жившие на свете до меня, // Моя броня и кровная родня // От Алигьери до Скиапарелли, // Спасибо вам, вы хорошо горели. // А разве я не хорошо горю...»
Сиреневый куст, под которым мы сидели, внезапно качнулся и скрыл сидящего Арсения Александровича пятизвёздочным махровым облаком. Белое смешалось с фиолетовым. И, задыхаясь, я выдохнул: «Арс... Алекс... где вы? Что же это такое поэзия?..»
И прильнувшая к щеке ветвь прошелестела: «Это способ жить и умирать, это дело очень серьёзное, с ней шутки плохи, она и убивать умеет, как Лермонтова, как Цветаеву, как ещё очень многих других».
– Прощайте, Арсений Александрович, вы жили без поблажки.
«Сирени вы, сирени, // И как вам не тяжёл // Застывший в трудном крене // Альтовый гомон пчёл?»
И вспомнил, как когда-то в гостиничном номере А.А., отстёгивая левый протез и, не стесняясь одноногости, пошутил: «Знаете, Юрочка, о чём я прежде всего подумал после ампутации, придя в сознание и увидев проваленную простыню? Теперь никогда девушки на вокзале не попросят меня поднести чемодан до трамвая...» И, по-мальчишески улыбаясь, почти пропел: «Наплевать на уговоры нянины, // Только б свет оставила в палате. // И ногой здоровой каждый раненый // Барабанит польку на кровати».
© Юрий Кобрин, 1996–1999.
© 45-я параллель, 2024.