Ульяна
Валерьевна

* * *

Ты варишь кофе с имбирём –
Благословенны неизбежность
И осознанье – все умрём,
Останется лишь гуща в джезве,
И мы – в рисунках и стихах,
Расшаренный посмертный сборник...
Но вечны – пробки на Соборной
И этот, самый липкий, страх.
А я безмолвия боюсь
И лести глянцевых красавиц;
Что опоздаю к февралю
Покинуть Малоярославец,
И там осяду навсегда
(На берегу замёрзшей Лужи)
Неблагодарной и ненужной,
Как самиздат
И лебеда.

Перемены

и вроде бы горшочек не варил
и третий рим дождями был затоплен
распутная как эмма бовари
распутывала блюзы дженис джоплин

он целовал мизинцы на ногах
цитировал меня и полозкову
и таяли подлунные снега
под скрип матраса странно и раскованно

я заполняла синий молескин
от титула до шёлковой закладки
где в рифму умещалось не покинь
где жизнь казалась ласковой и сладкой

и верилось двоим что смерти нет
а если есть то может быть достойной
кипели мы и тени на стене
горчили губы хвойною настойкой

пожалуйста ещё!..

и с хрипотцой
наяривала блюзы крошка дженис
ей подпевал бессмертный виктор цой
на перемены в общем не надеясь

Горькое

Выцвело небо, высохло и горчит,
Как поцелуи.
Серые без причин
Спорят со штормом чайки и катера.
Белые ночи – сумрачная пора.
Снова пишу тебе, что, замкнувшись, круг
Сжался до бездны в некую точку ру.
Мы научились правильно вспоминать:
«Запись не найдена» – этим-то и ценна.
Тахикардия невских полынных волн
Не позволяет выйти сухими вон.
Врут, с...финксы, врут, даже когда молчат.
Мне твой пиджак как-то велик в плечах.
Лютики вянут.
Скоро начнёт темнеть.
Мёртв Мариенгоф.
Мы ещё вроде нет.

Примерочная

Примерим быт как ветхий палантин
Став пылью отражением в виниле
И в чём бы нас потом ни обвинили
Смолчим и обойдёмся без прости

Примерим смерть как жёлтый макинтош
Всем велика а нам пойдёт такая
В подсказки мирозданья не вникаем
Брак циников кабален для святош

Примерим жизнь и ну её любовь
Не купишь хеппиэнда на Удельной
И что лицом к лицу не разглядели
Расскажет внукам мёртвый Мариенгоф

смотрим в потолок

казалось бы исправить можно всё
пока мы живы и бумага терпит
свиданий тайных шок и нервный трепет
как раньше не вставляет не трясёт
и попадает мяч под колесо
но это колесо
велосипеда

а мы лежим и смотрим в потолок
перевернувшись с животов на спины
разглядываем люстру и лепнину
и муху никуда не уволок
паук
ворчат часы всё ок всё ок
да ок

на ум приходит старый анекдот
тяжёлым хрусталём сверкает люстра
и ты сжимаешь пальцы мне до хруста
представь а если люстра упадёт
мы два цыплёнка табака на блюде
о как же хрупки и нелепы люди
особенно
без линз и без трусов
как неудобно перед доном педро

ожидание мёда

пятистопный коньяк отдает аспирином с клопами
выдыхаем февраль и не ищем от брака добра
абажур в перепелках и тусклая лампочка в бра
нам бы в отпуск где можно тюленить с кампари под пальмой
во дворе снеговик на ковре выцветают медведи
будто кобра скольжу на ветру распушив капюшон
неуклюжий троллейбус к чужой остановке подъедет
и не нас отвезет в тридесятое «всё хорошо»
не хандри не хандрю это точно оргазм а не астма
ожидание мёда по-прежнему слаще халвы
переходим на Вы замерев между белым и красным
и никто ничего не забыл не заныл не завыл
так слагается жизнь и шифруются в строчки недели
то мороз то капель молоточки стучатся в виски
умножаем себя друг на друга и больше не делим
слишком часто наивны отчаянно редко близки

В моей весне

У вас на Маяковской гололёд,
И выложен на красном плиткой профиль.
У нас Башмет Стравинского даёт,
И спорят Берлиоз и Мефистофель.
У вас на Беговой свежа лыжня,
У нас – высотки, ставки, дамы в туфельках.
И на Ходынском поле без меня
Собаки ищут клады или трюфели.
На Достоевской мрачно и у вас.
И в пирожковых пышки дорожают.
На Молодежной – самый вкусный квас.
И Парк Победы глубже, чем Страстная.
Два города: не взбалтывать, смешать.
Над Чкаловской кружат бакланы-лодыри.
В моей Москве живёт твоя душа.
И огари оранжевы до одури.

Улун

Женщина злится на снег, потому что летит он,
Портит ей вид и лишает её аппетита.
Ну для чего он, такой неуместный в апреле?
Это кино мы уже в январе посмотрели.
Хочется вишен пьянящих и трелей стрижиных,
Чтобы спонтанно, раскованно, не по режиму,
Глупо, тепло, босоного, нелепо, подлунно...
Женщина верит, что снег прекратится к полудню,
В пряном улуне всенепременно растает.
Вместе со снегом злость растворится пустая.

Пуэр

Нас в правильную логику не втиснуть.
Настаиваешь? Приведу пример:
Заваривать в кофейнике пуэр
Лишь потому, что в чайнике – нарциссы.
И в воскресенье утром вместо сна
Идти смотреть на ивовые почки,
Где иволги по-своему лопочут.
Речь жёлтых птиц беспечна и ясна.
Весна вкусна. Весной трава нова.
Лимонницы летают. Снег растаял.
И пахнут свежим чаем из Китая
В кофейнике нарциссы
И слова.

Ройбуш

Вот и случилась... Солнце – хоть загорай.
Снег ноздреватый дышит, не спит ручей.
Ты говоришь: «Солнышко, чем не рай?»
Лаймы синичьи вторят: «Чем-чем, чем-чем».
Ройбушем пахнут ветки, стволы осин
тянутся к небу в утренних потягушках.
Так любопытно всё. «Ну, спро-си, спро-си», –
Щебетом подстрекают меня пичужки.
Нас накрывает трепетностью апрель.
Гомоном птичьим полнится лес и мир.
Если ты мне не веришь? Пора, поверь
или прими, просто, – «При-ми, при-ми».

Перелёты в Канзас

Он ей писал, что ад и есть Канзас,
что все в него вернутся после смерти,
и тысячи озёр в её глазах
однжды станут первозданным смерчем.

А девочка в нелепых башмаках
смотрела на лимонную брусчатку,
Тотошке наливала молока
и в смыслах исправляла опечатки.

Переставляла буквы «АД» на «ДА»,
и чудеса случались в самом деле.
Живущим в изумрудных городах
так не хватает смелости и Элли.

Брось меня

Брось меня
майкой на стул в детском саду.
Спи-отдыхай – выпущен из угла, прощён.
Я простая не сложенная вещь,
Сама не уйду.
Я свисаю со стула, испачканная борщом.
А потом,
когда закончится тихий час,
Ты оденешься, скажешь: «Моя, моя».
Будешь во мне.
Я – как твоя часть.
На нашей общей груди,
гляди,
нарисован маяк.

А после...
ты
меня
перерастёшь.
Маяк погаснет.
Если будет дождь,
мной вытрешь пол
там,
где ты наследил,
когда входил.

Осенняя весна

Когда у нас осенняя весна,
Тревожность остаётся в мрачных снах,
В хвосте кота, следящего за птицей
Сквозь стёкла облюбованной квартиры,
В «Что? Где? Когда?» при счёте пять-четыре.
И самый сложный выбор – выбор пиццы:
«Я помню, чтоб без лука и грибов».

Забота – это точно про любовь.

Надеемся на счастье без утрат,
Расслабленные, нежные с утра,
В глазах блестят сокровища сорочьи.
Мы вновь проснулись на одной подушке!
И в комнате так солнечно недушно.
Уютный запах глаженой сорочки
В кофейности мечтательного дня

Придумай повод обнимать меня.

В вечерний чай добавить розмарин.
Целуя, ничего не говори.
Всё пустяки: долги, затор на Трёшке,
Нечаянно возникшая неловкость.
А если вдруг споткнусь – держи под локоть.
Стоят по росту куколки-матрёшки,
Заплакана от радости свеча.

Быть вместе – это главное сейчас.

Котики бесспорно

А мы такие на серьёзных щах
Калории считаем в овощах,
А по ночам заказываем пиццу.
Хрипит нам Лебединский про года,
Которые бегут. И ночь седа.
И звёздным небом порознь не напиться.
Когда мешаем сны и алкоголь,
Наш Босх внутри – иного рода боль,
И пофигизм не равен эскапизму,
Где никакие власти не в чести.
Не выплеснуть, а значит, донести
И рассмотреть сквозь радужную призму.
Эй, менестрель рифмованных полей,
Ты не наглей – всем поровну налей,
Хорош болтать и разводить топорно!
Захлопнутся девятые врата.
Согреют мир любовь и красота.
И котики...
И котики бесспорно.

Под зонтиком оттенка авокадо

День укрывает сфинкса от дождя
Под зонтиком оттенка авокадо,
Танцуя, стёртых пяток не щадя,
Под радугой от Стрелки и до МКАДа.
Ночь врёт в лицо, что сажа не бела,
А раньше вот была бела, но бог с ней.
Всем страждущим воздастся по делам,
Сомнения страшней чудовищ Босха.
В глазах, что неба кисти Грабаря,
Расплёсканы чужие ожиданья.
Тревоги и без нас отговорят,
Метелями спеша за поездами.
Москву-реку неровный скроет лёд,
С Невы потянет корюшкой и хвоей,
И лучшее для всех произойдёт.
Молитвенное.
Мирное.
Живое.