* * *
...И кажется, что было так всегда:
Сентябрьская студёная вода,
Коричневая рябь опавших листьев,
От сока тяжелеющие кисти, –
И бабочка поигрывать крылом
Вдруг принялась, припомнив, что на нём –
Нечитаные яркие рассказы,
Доступные теперь людскому глазу...
И солнечный покой царит над всем –
Как будто и не заперт был Эдем.
* * *
Башни вымокших чащ,
Терпкие холода.
Осень снимает плащ
И полощет в прудах.
Тише и ближе – дом...
Осень стирает плащ.
Слышишь? Вновь за окном
То ли клич, то ли плач.
Бледный промельк лица,
Рыжих прядей каскад
И зрачков зеленца –
Ускользают в закат.
Вместе – морок и явь:
В трубах ветер гудит...
Осень, бэнши моя!
Помолчи... подожди...
* * *
Памяти А.
В Питер – только одной,
Ото всех ускользая
В раннеутренний рой
На Московском вокзале.
Чтоб никто не узнал,
И не ждал, и не встретил...
Разве только вокзал,
Затерявшийся в лете.
Одолеть бы перрон
И – пешком до проспекта,
Где у входа в метро
Ждёт – нездешнее лето.
...Плещет Летой – Нева:
Зачерпни – и не старься.
Элизея трава
И на выгонах Марса,
Не стесняясь, растёт –
А с чего бы стесняться
Ей того, кто идёт
Не искать, – а теряться?
Здесь – иной небосвод:
Ты готов к переправе?
Ты обид своих счёт
На вокзале – оставил?
Ты совал в рукава
Лебединые перья?
Элизея трава
Не растёт без потери –
А бессмертья родник
Густо пахнет Смоленкой...
Вот такие, старик,
Тут законы вселенной.
Твоему ли уму
Расплести её нити?
...В Питер – по одному.
Провожающим – выйти.
Венеция
Град – обречённый
На синюю зелень
И солёные губы лагуны,
Целующей нижние подоконники...
Здесь – не место
Тому, кто по водам идти не обучен:
Ходули свай,
Которые прямо с морского дна
Оголённым тянутся лесом, –
Тебя ли вынесут,
Если воду шагами не мерил ни разу
Или хотя бы не пил шампанское марки «Стикс»?
Град обречённый
Смотрит в мутный залив и не видит там неба,
Отчаянно плещет
Перепончатыми крыльями ставен –
Не в силах сорваться с места:
Только натягиваются и гремят
Обручальные звенья мостов.
Град обручённый…
Незрячим ликом
Повернутый к любому и каждому,
Кто входит с пометой «чужой», –
Город ныряет в тёмно-красные переулки,
Убегает и рассыпается
Стиснутой руганью,
Пряча
Свою глубину
За тряпками мокрых теней.
Град – разлучённый
С твердью
И страхом.
…Под негромкий мотивчик уличного торговца,
Уносящего с набережной
Не сбытые за день радости, –
Синяя зелень лагуны
Поднимается и плывёт к горизонту,
И город
Со сваями, ставнями, крыльями
Тихо уходит
На дно заката.
* * *
Ветер шатается с перепою,
В травы швыряет обломки сна…
Нет направлений – бери любое!
Сто поворотов – земля одна.
Выговор ветра, как сон – бессвязный,
Кроме меня, не поймёт никто:
Если ты ищешь – не жди подсказок,
Если найдёшь, то узнаешь – что.
Сон мой бежит по хребтам и кряжам,
Путая сроки и времена…
Горная цепь обмоталась дважды,
Стёсана кожа о стремена.
А на губах – золотист и горек –
Запах полынный чужой тоски…
Снова я с собственной жизнью спорю –
Снова спрямляю изгиб реки.
* * *
Для беды не нужны домофоны,
Притворяется горе нежданным,
И ещё до начала сезона
Созревают Иудины планы.
Или мать от тебя это скрыла?..
Ничего – ты ведь тоже Иуда:
Обмакни свою корку в солило,
Говори откровенно и грубо.
И не прячься – чего там! Смелее!
Вся интрига и кошке понятна:
То, что делаешь, – делай скорее,
Постарайся уйти аккуратно.
Ночь густеет...
Ступай уже к двери.
Потерпи – тут осталось всего-то...
...Пуст кошель твой и адрес потерян
Меж трухлявых домов Кариота.
* * *
Я спасу нас двоих, ангел мой...
(из песни)
Ты кричал о ветрах – но горе тому,
Кто подставил тебе паруса...
(БГ, «Укравший дождь»)
Если ты ангел, зачем тебя надо спасать?
Если ты ангел, зачем тебя надо спасать?
Ты же семи капитанов мудрее;
Ежели так, – поднимайся на рею
И не теряй ни минуты – шагай в небеса:
Слышишь? – уже рукоплещут тебе паруса.
Если ты птица, – зачем тебе море, скажи?
Если ты рыба, – зачем тебе воздух, скажи?
Или ты просто великое Нечто
И для тебя зафрахтована вечность...
Если ты нечто, – зачем тебе имя, скажи?
(Крылья – на всякий – потуже к рукам привяжи.)
Ах, это ты, похититель дождя и ветров...
Помню тебя, похититель дождя и ветров.
Старая песня – и надо же, вот он:
Не изменился, подлец, ни на йоту,
Не постарел – и как будто по виду здоров...
...И не дрожит ни один из его флюгеров.
Из писем Толкиена… и не только
«Говорят, есть такое место – «небеса» называется,
Там несбывшиеся надежды – берут и сбываются,
У историй ненаписанных есть продолжение,
А нача́тое здесь добро – обретёт завершение...»
Другой добавляет: повторится – неповторённое,
Возвратится и крохотная серёжка, в волну обронённая,
Не считая обитателей дна – их сотни и тысячи,
Но волна отходит – и море готово к выдаче...
...Мудрецу – мудрецово, кесарево – уйдёт кесарю.
Знаете, господа, – а я верю Профессору:
Оно есть – то место, где сбудутся сны поэтовы
(Если он поэт – то должны хотя бы поэтому!),
И ведёт по направлению к этой местности
То ли мост, то ли жёрдочка... а может, лестница?
Точно, лестница! А что высоченная – не смотри:
Просто считай ступени – один, два, три...
Исход
В календарной лжи – зреет торжество
Сроков и часов.
Время – щит богов: кто прочней кого?
...На дверях – засов:
Время прячет ключ – и берёт в тиски.
(В щель бы... и ползком...)
Сзади Вавилон. Впереди пески.
Умирать легко.
Уходить легко, – замыслы свои
Бросив на пути.
Ни один рубеж здесь не устоит –
Зря не возводи.
Ты и без того подошёл к черте:
Самый воздух густ,
Словно чья-то кровь... и трепещет тень,
И пылает куст,
И угаром слов за спиной трубят
Высохшие рты...
Выбирай теперь – самого себя,
Пасынок воды.
...Лгут календари. С неба – тишина.
– Вот я, господин!
Сзади фараон. Впереди волна.
Выход – лишь один.
* * *
Камень падает на дно
Озера...
Обрастает тишиной
Прозелень.
Всё покроет жирный ил
Толщею:
Кто швырнул да кто носил –
Хто ж его?..
Капля катится с куста
Сонного...
Молчалива чернота
Донная.
Но края-то у камней –
Острые...
Тяжело тебе на дне,
Озеро?
Кассандра
Я – творение, не обученное творить.
Я умею лишь говорить
О том, чего не видит больше никто,
О том, во что не верит никто –
Но каждый разделит.
Они твердят, что я и сама никому не верю,
Кроме своего странного зрения
И странных речей.
Мол, я пессимист, прагматик и циник.
Ну а кто вам сказал,
Будто что-то хорошее ожидается
От этого пастуха,
Похожего ликом на юного Леголаса?
Изображал бы себе Леголаса и дальше,
Ведь у него получается –
Так нет же...
Место ему отныне в троянском дворце,
Этому двоечнику по математике –
За двадцать лет не усвоил, паршивец:
Нет в природе такого числа,
На которое делятся яблоки и красивые женщины.
Но этот пацан еще может верить,
Что всё будет гуд
И как-нибудь утрясется.
Да и прочим троянцам
Не занимать беспросветного оптимизма –
Даже когда ахейские копья,
Выйдя из конского брюха,
Упрутся им в подбородки...
... Выше голову, дочь Приама:
Ты одна способна смотреть в неизбежное,
Не отводя глаз от наступающей катастрофы
В надежде отвести её самоё.
Так могут смотреть только те, кто правы –
и кому умирать
легче.
* * *
Когда в стихах всё «просто и понятно», –
Читателю, увы, не достаётся
Ни реплик, ни догадок, ни открытий,
Ни двери, что в нарнийский лес ведёт.
Хоть кулаком стучи, хоть бейся лбом,
Но это – только дверца – только шкафа.
Табличка с надписью «Нарнийский лес»
Не превратится в пение дриады...
Мохнатых ног задорный перестук,
Звон молотков по кузницам подземным
И золотистой гривы ореол –
Все это недоступным остаётся,
Как будто вовсе и не существует, –
Когда слова исчерпаны словами,
Когда перед тобою – платяной
Старинный шкаф – и больше ничего.
* * *
Когда открываются небесные окна,
То в маленьком дворике космоса
(Говоря по-простому, на планете Земля)
Раздаётся голос,
Но сумеет его услышать
Лишь кто-то один:
– Саша, домой!
– Миша, домой!
– Витя, домой!
И они уходят.
Домой.
Как послушные дети.
А оставшиеся во дворе
Удивляются:
Ну зачем же так рано?
Ведь можно ещё играть и играть...
Но кто-то один
Стоит и смотрит
В небесные окна
В надежде, что те откроются снова –
И тогда он тоже услышит:
– Домой!
* * *
Кроется в мёрзлом апреле нездешняя искренность,
В сером запазушье неба таит он её.
Нет, не весна, – а босая бездомная истина
Поздних сугробов подтачивает забытьё.
Все мы здоровы одною весенней заразою,
В мёрзлом апреле – едва кто узнает себя...
Ветер продрогший справляет поминки по Лазарю,
Пряди ветвей у растрёпанных верб теребя.
* * *
– Кто позволил тебе трепать моё доброе имя?
Кто позволил тебе трепать мое доброе имя?
– Это ночь, из которой ты никак не вернёшься,
Ночь пустила по́ ветру твоё имя.
– Как осмелился ты бегущей подставить ногу?
Как осмелился ты бегущей подставить ногу?
– Это очи твои слепые, добыча обрывов,
Очи твои, не видящие впереди леса.
– Почему ты не даёшь мне идти к тому свету?
О, пожалуйста, отпусти меня к тому свету!
– Это чудища из болот мерцают зрачками,
Ты от них помчишься, не разбирая дороги.
– Для чего ты меня так крепко, так больно держишь?
Ты уже моё имя отдал ворам и синицам!..
– Если б только мог – сторожил тебя неусыпно
От тебя самой – со слепыми очами,
с ногами, не чующими дороги...
* * *
Лебединые шеи японских ирисов,
Лебединых ладоней полет прощальный...
Белым сумраком пали на берег илистый
Лебединые крылья твоей печали.
…В стройных стеблях прячется – там спокойнее –
Лишь одна из сотен таких историй:
О давно и навеки ушедшем воине –
И его возлюбленной белопёрой.
Небесный лучник
Тускнеет на горизонте ртуть
Коротких зимних лучей.
Небесный лучник выходит в путь,
Колчан звенит на плече.
Легко рисует звенящий бег
Прерывистую черту
Вдоль всех поворотов небесных рек,
Стекающих в темноту.
А там, где гневен речной изгиб
И ненадёжен мост, –
Небесный лучник, беги, беги
По белым камешкам звёзд:
Давно истомилась твоя стрела,
Готова твоя мишень!
Пока охраняет ночная мгла
Ещё не наставший день,
Пока не сброшен её покров, –
Добычу клади в суму:
Пожар и смуту, слезу и кровь,
Бескормицу и чуму.
Уже выходят твои враги
Из логова тишины.
Небесный лучник, беги, беги:
Ворота отворены...
О верлибрах
Не знаю я, какие фибры
Во мне затронуты и кем:
Всё чаще тянет на верлибры
И на неправильность в строке.
Таков язык земли пустынной:
Её молчащей наготе,
Ещё безвидной и безвинной, –
Не до пропорций стройных стен.
Свирели Авелевой ритмы
Лучом струятся сквозь туман...
А в камне проступают рифмы –
Острее, чем обсидиан.
* * *
Он стоял у заснеженных окон дома,
Где играют ясноглазые дети,
А потом засыпают, прильнув
К подушке, набитой желаниями, –
Каждую ночь он встречался
С их убитыми на войне братьями,
Спешащими в чужие сны,
Оставляя ему по дороге
Связку забытых ключей, –
Охрипший на холоде, он припомнил
Любимую песню их матери,
И в словах, и в мотиве напутав, –
Зная при этом, что у него
Нет для них ничего, кроме песни –
И сказки, в которой лучший скакун
Непременно достанется брату,
Чтобы к дому его примчать.
... И у ангелов крылья сминаются,
И они устают на земле...
Но почему-то – остались.
* * *
Отчего ты смотришь так неотступно,
Ребёнок чуждого мне племени?
Не бойся – я не из тех, кто топит
Селенья в ненужной крови,
Хотя и похож на них, знаю:
Столько дорожных трещин
Изгрызли мои сапоги,
Столько дорожной грязи
Проглотили они в непогоду –
И столько горных крутизн впереди
Оставят следы на подошвах, –
Ты слышишь? – опять походная флейта
И опять гудит барабан.
Он говорит, что будем глотать мы
Горячую пыль и воду с песком,
А мой меч станет жалить собратьев,
Ища себе, вечно голодному, корм, –
Что мы минуем городов без счёту –
Никто и не вспомнит, как здесь прошли...
Но почему же – именно твой
Взгляд меня встретил,
Ребёнок чуждого мне племени?
Я бы тебя не обидел, поверь.
Твои бы пригладил я русые...
Но мы идём – всё мимо и мимо.
Ты слышишь? – флейта стихает в дыму
И стонет дорога.
* * *
Питерская весна!
Скромная фея с характером мачехи!
Я помню, как отражали твои глаза
тусклую зелень
Нарвских ворот,
где мы с тобою кружили
в поисках то ли ближайшей кофейни,
то ли времени,
обронённого, словно туфелька...
А ты всё норовила куда-то вперёд
и нахально плевалась
льдинками в Екатерингофку,
такую чёрную,
что захочешь топиться – и передумаешь.
Питерская весна!
Зачем ты пугала меня, притворщица,
снегом из окон поезда,
льдом на каналах
и всякой такой ерундой, –
но ни словом не намекнула,
что уже первые крокусы в рукаве спрятала
и огладила бронзовых кошек
от хвоста до загривка?
Вот все вы, феи, такие:
«нельзя» да «нельзя», –
ещё и волшебную палочку
дома забудет на тумбочке...
А глядишь – вместо сырости, серости, плесени –
предпасхальной голубизной на тебя сияет,
и закатного алого шёлка
у неё столько,
что пяти королевам на мантию хватит, –
не считая обрезков,
которые
для другой пригодятся сказки.
Портрет без подписи
Лукавый шут! Пришлец непрошеный!
Гвоздь под стопой, оскома рту!
Скажи-ка, – душ, на землю сброшенных...
Ну, сколько на твоём счету?
Лукавый шут! Язык отточенный,
Молчит-то даже с ехидцой.
Уже привык, что всем настойчиво
В гримасах – видится лицо.
Лукавый шут! Припрятал жало бы!
Ведь вижу – ранишь не всерьёз...
А если обронил бы жалобу, –
То кто поверил бы в неё?
Лукавый... а зрачки печальные:
Природа в них не солгала.
Небесный Мастер дел зеркальных
И тут расставил зеркала.
Лукавый шут! Давай же, ёрничай,
Всем влёт глаза запороши!
Ну а мои – тобой повёрнуты
К изломам собственной души.
Посторонним вход…
Не знаю, много ли реального
В задуманной тобой вселенной, –
Но принимают неприкаянного
Из бреда слепленные стены.
Без корня-якоря, без имени,
Всем лихоимцам и каба́лам
Себя запро́давший – за гривенник...
Да, я таким тебя узнала.
И от такого ли потребую
Того, что и в других не нужно?..
...А что там скажут – шут их ведает.
Виднее им: они снаружи.
И как положено-поставлено –
Извне, конечно же, яснее...
В твоей вселенной – всё неправильно.
И в ней, выходит, – не извне я.
*
В окна ластятся каштаны...
Май заполнил до отказа
Все скамейки в тихом сквере,
Всё пространство переулков,
Где в тени старинных стен
Загулялось моё время.
Мне навстречу – я иду.
В школьной сумке – под обложкой
Светло-серой – целый мир,
На ходу ещё десятки
В голове моей творятся...
А в глазах моих – ко мне –
Безответные вопросы:
Почему – к чему – за что.
– Будет всё, моё дитя,
Будет всё и даже больше,
Но не так, как пожелалось –
Не на тех путях, какие
В недожитые семнадцать
Набросал твой карандаш.
Под обложкой светло-серой –
Ни ответов, ни пророчеств,
Ни следов того, что будет:
Там не жизнь – а только вечность
Намечается твоя.
Ты одно с другим не путай...
...Льнут каштаны к старым стенам.
Целый город полон маем –
Словно в серой той тетради...
* * *
Расскажи эту байку досужей сороке –
О весёлой поре, о диковинном сроке,
Когда я, не боясь, – приняла тебя братом...
Расскажи – может, вправду так было когда-то.
Ты скорми эту сказку сороке досужей,
Да смотри не забудь, коли бес не закружит,
Как меня не по лжи называл ты сестрою,
Как стояли мы рядом – гора за горою...
Раздари эту басню бездельным трещоткам,
Пусть несут на хвосте да дерут себе глотки,
Пусть о том верещат человеку и зверю –
Вдруг случится, что кто-то возьмет да поверит...
Сёстры Остин
– А вот бы представить, Кэсси,
Что мы проживем ещё двадцать три года –
Уже под разными крышами
И под разными именами.
Мы нарожаем друг другу
По десятку племянников
И разорим мужей на чернила и перья,
Рассыпая по листу почтовой бумаги
Тысячи мелких бусин,
Из которых сплетается счастье
Домашней жизни...
... Я плохая пророчица, Кэсси.
О том, что вне моих знаний, –
Я не буду больше писать.
Обещаю.
– А можно ли сделать так,
Чтобы в книгах всё было правильно?
Ну пожалуйста, Джейн!
Чтобы «Генри плюс Фанни» –
И роскошная свадебная карета
(Что их ждёт по приезде
И куда – никого не волнует),
Чтобы Эмма сбавила обороты
Ещё до конца первой части,
А Уиллоби
Благополучно спился –
С целью ликвидации остатков совести,
Но оправдываясь «кризисом среднего»...
– Ты ничего не понимаешь, Кэсси...
Ты, похоже, плохой читатель,
Да и психолог из тебя неважный...
Но лучшей сестры
Даже я не сумею придумать.
... Ты не забудешь почистить камин
От золы моих писем?
Эпилог
Жизнь – никого – не учит – ничему.
Лишь в виде исключения – тому,
Что люди к обученью неспособны.
Иначе этот домик над рекой
(«Смотри, как просто в нём найти покой»)
Едва ли был бы раю уподоблен.
Здесь новый день и старый – близнецы,
Здесь могут и до вечера жильцы
Промаяться в засаленном халате.
Здесь утреннего действа ритуал
От плана никогда не отступал:
Расшатанной, облупленной кровати
Покинув бесполезный траходром,
Хозяин в колпаке скрипит пером,
«Творя свою нехитрую работу»,
И столько дней прошло под этот скрип,
Что звук его к мозгам уже прилип –
До тошноты (хотя и не до рвоты).
А за спиной хозяина всегда
Стоит подруга...
Ах, подруга... да...
Он даже иногда припоминает
(Но ненадолго), как её зовут –
И стонет: «Выйди! Хоть на пять минут!..»
(Настырней бабы – и в аду не знают.)
... Исписанные мастером листы
Наутро вновь становятся чисты –
И новую чернильницу приносят.
И вечный гарантирован уют,
И возле дома вишни всё цветут,
Цветут... но никогда не плодоносят.
* * *
Юноша бледноликий со взором, который
Таким бледноликим иметь положено, –
Ограждённый от бедствий строевой жизни
Нежной заботой
Подсуетившихся родственников,
Стеной корешков и вкладышей с подписью ректора –
Впрочем, оно неважно:
Главное – это мечты
Книжного парня,
Прошедшего сотни войн
По учебникам и на «Яндекс.Дзен».
Главное – метить в грудь
Кулаком комментариев:
«слава тем и другим» (на конце восклицательный) –
И обязательно что-нибудь в рифму
Про долг бойца до конца,
Про гранаты и огнемёты,
Откормленные для безликих врагов
В личном профиле
И на «Яндекс.Дзен».
Мальчик
Со взором горящим
(Чубайса на тебя нету!), –
Два последних десятилетья
Двадцатый век не тебе отрезал.
Да, мы сами не дети войны,
А только племянники;
Но когда мама кормила нас кашей,
Страна ещё рифмовала
Далёкие южные горы
С северной кровью, –
Когда сжималось кольцо Джохара,
То жизни твоей проект
Ещё лежал неподписанным
В дальнем ящике у Господа Бога, –
И бомбы Белграда
Летели мимо твоей коляски…
Порядковый номер на рукаве
Отсутствует.
Юноша бледный,
Сам выбирай заветы (какие хошь!), –
Но только прошу тебя: не громозди
Картонных стихов,
Склеенных чужой кровью.
* * *
Я – винодел.
Я делаю вино
Из урожая действий и событий –
Все гроздья яви на него идут.
Я превращаю их в броженье слов,
В букет метафор и оттенки смысла
С неявным терпким привкусом того,
Что не должно словами называться –
Ведь их покамест не изобрели.
А если у кого-то голова
Закружится от этого напитка –
Пускай простит, что хлеб не подала...
Но печь его – не мне.
Я – винодел.