Татьяна Виноградова

Татьяна Виноградова

Четвёртое измерение № 10 (214) от 1 апреля 2012 года

Любовь долготерпит

  

In Prag
 

Go, Golem, ходи гоголем…

 
Тёмный, сумеречный
(рабби Лёв заколдовал его, не иначе),
пражский день без конца.
Тяжкие шаги по брусчатке.
Голем? Или просто – папаша Кафки?
 
Свет тускнеет вокруг Пороховой башни,
наливается свинцом,
   замещается лицом,
      чистым листом,
          газовым фонарём…
Свет устал. Ему хочется стать вчерашним,
затеряться в толпе.
 
Но рыцарь Брунсвик бдит на столпе.
Озирает пространство и время.
Не одобряет. Однако – долг есть долг.
А бедного львёнка у рыцарских ног
и не видно почти.
 
Добрый король Карл Четвёртый
ни за кем не скачет в ночи,
в отличье от коллеги Петро Примо.
Ему не до того. У Карла – бремя.
Ему необходимо
о людях думать.
Чем завтра подданных кормить?
 Да у него и лошади-то нету…
 
…Но ангелов здесь больше, чем людей.
Они повсюду – на крышах (кыш!)
и на карнизах (нанизаны),
и на фронтонах (тонны! тонны!),
и на пилястрах (пляшут! страх!), –
они везде, везде: на окнах, на дверях…
 
Иные держат фонари,
задумываясь, что же у людей внутри
(а день всё длится, длится, дли…)
И вот уже брусчатка под луной
отсвечивает тёмным серебром.
Нет, это всё не кончится добром.
 
…Здесь разминулась с Францем дивная Марина.
А то она б такого натворила
под сенью снисходительных небес…
Вот именно.
А у него – процесс
туберкулёзный.
Вы говорите, рифма? Рифма тоже здесь.
Вот: «поздно». Слишком поздно.
 
…Здесь Оттокары, Яны Гусы, Венцесласы
турусы разводили на колёсах
так долго,
что поданные, поумнев, давно не задают вопросов.
И только голуби голубят статуи и парапеты.
Здесь есть История. А будущего нету.
 
Здесь Смерть на площади, при всех,
звонит в свой вечный колокольчик чумовой1,
и всё кивает, всё кивает головой –
мол, не забудь, друг, встретимся с тобой,
и там уж поболтаем без помех.
 
…Снежинок тихий вальс вплетается в барокко.
Ах, этот пражский день, без солнца и без срока…
На чердаке спит Голем одиноко,
и башни грезят о весне далекой.
_____
1. Куранты называются «Орлой».
 

2011

 
Павел (дорога в Дамаск)
 

ГОРИ ВАВИЛОН

ГОРИ СИСТЕМА

граффити на стене таун-хауса

 
Павел идёт сквозь пепел.
Аллилуйя. «Любовь долготерпит».
Он был Савл, он стал Павлом,
он для этого мира ослеп,
Но в глазах его – Свет Невечерний.
 
Мегаполис не спит никогда.
В огнедышащем небе – звезда.
Из пепла – Полынь-звезда.
(«Зажигай!» – Аллилуйя! –
попса в пятом круге,
заседание Думы в седьмом
и ток-шоу – в девятом).
 
Павел упрямо идёт
сквозь скрежет и скрип тормозов,
сквозь нимбы рекламных щитов,
возвещающих: «Да любите друг друга!»
(Копирайт: Иисус Назарей,
Редактор: Денница aka Люцифер).
 
Павел плевал на редактора и на пепел.
Павел будет любить этот мир,
стиснув зубы.
«Любовь долготерпит».
 
Огненосная мгла
полнит тёмным сиянием стогны.
Мегаполис тонет истомно
в искрящихся волнах.
(Тучные агнцы сидят в колесницах,
влекомых златыми тельцами).
Мегаполис тонет в смеющемся пламени,
пропадает в сверкающей мгле,
в ослепительной, сладостной мгле.
 
(На совете директоров
Иоанн Богослов убеждает Денницу,
что «Жена, Облечённая в Солнце» –
лучший слоган для сети бельевых бутиков).
 
Павел молча идёт в свой Дамаск.
Павел слепо идёт
сквозь сияющий ласковый пепел.
Павел знает одно: рассвет.
Скоро наступит рассвет.
Аллилуйя. «Любовь долготерпит».   
 

2008

 
Петербургский текст
 
1. ***
 
Город, спящий среди отражений,
среди старых и сумрачных снов,
где
облака льются в черной воде
сквозь окна домов,

где
на закате дворцы
сами не знают,
явь они или сон,
и тяжело взлетает Грифон,
и статуи смотрят слепыми глазами
в закат, –

Город...
– Вернемся назад?
– Нет.
Бледное небо
с золото-зыбкой
и умирающей детской улыбкой
больше не выпустит взгляд.

– Что ж, - наугад,
мимо оград, –
чугунных, летящих, ненастоящих, –
мимо коней, мчащихся над
леденящей, манящей, тяжелой
и черной водой...

Город! Возьми нас с собой
в твой неразгаданный ад!..
 
...Вдруг – Летний Сад.
И старые липы
бесцельно и нежно
гладят плечи грязных богов.

– Город!
Страшна мне твоя
любовь!..


1992

 
2. Петербургский текст

Бесконечное небо.
Бесконечный ветер.
Зеркало города.
Нева.
– Никто не вернётся назад.
 
2002

3. Тоска по Питеру

Здесь разбавленный Севером воздух,
влажный, плоский финляндский покров
беглых слов, белых снов, островов...

Долгий закат в розоватом растворе,
в створе Гороховой улицы,
где дразнит утонченностью вдали
игла Адмиралтейства.
Закат догорает
над Невским, Литейным, Летейским...
Летит – и льнёт, и слёзы льёт,
не в силах оторваться от земли.

...Здесь всё так неизменно,
так протяжённо и зыбко,
всё подёрнуто выцветшей царственной дымкой.

Этот город с вокзала приемлет в объятья,
приникает к тебе, проникает в тебя.
Это небо, немеркнуще-близкое,
эти воды и своды, и хляби,
эти перистые облака,
эта вечная, злая река...
 
Эта бедная, тайная радость
в достоевских трущобах...
И в морозные сумерки дому Мурузи
Венеция снится – ещё бы!..
Эти лики и блики в канале –
и  грифоны над рябью поводят златыми крылами.

...Отражения стынут в Фонтанке.
В сетке веток, на жёлтой стене
дома Анны Всея Руси
тени качают луч.
А усталый Бог сохраняет всё,
даже наши стихи.
Даже вздох
затонувших, угасших, вчерашних...
Даже тленный, мгновенный, имперский
всплеск на прощанье.
Всплеск небес –
и недальнего моря всплеск.

Этот странный, пространный,
ростральный, расстрельный, астральный
Город!
Здесь, среди снега, тоски и дождя,
призраки вечно толпятся,
выхода не находя.

...В дацане на Приморском проспекте
тихо-тихо звенят колокольцы.
Я хочу пить разбавленный Севером воздух
и не ведать, что будет после.


2012

 
Моей подруге Марине Бабенко
 
Помнишь, мы взялись подсчитать,
сколько же всё-таки дружим.
Оказалось, с шестого класса,
то есть – больше тридцати лет.
«Столько не живут», –
очень серьёзно сказала ты,
и мы дико заржали.
 
Мы могли не видеться по полгода,
но писали друг другу:
сначала письма,
потом факсы,
потом эсэмэски.
О, эти твои эсэмэски: 
«Я еду в Африку. Привезти тебе пигмея?»
…А встретившись наконец,
хохотали как сумасшедшие,
кричали друг другу: «А помнишь?» –
и, чинно прогуливаясь по парку,
могли, пугая прохожих,
вдруг грянуть «Yellow Submarine».
 
А потом ты делала большие глаза
и начинала: «А зна-а-ешь…» –
И дальше могло последовать всё, что угодно.
Что твоя дочка решила, по примеру мамы,
стать японисткой.
Что очередной художник написал твой портрет.
Что ты купила ёлочную игрушку:
«И угадай, в виде кого? В виде
гу-се-нич-ки!»  
 
Твои взгляды метали синее пламя,
твои волосы были цвета мёда и солнца,
и вся ты сверкала, сияла, летела,
и ты смеялась над абсурдом бытия.
 
…Наверное, в самом конце,
о котором никто ещё в зале прилёта не знал,
что это – конец,
в твоих удивлённых, огромных,
серо-синих осенних глазах
отразилась вспышка – и дым.
И – мгновенно рухнувший мир.
 
Осколки зеркал.
Осколки судеб.
Каждый человек – зеркало Бога.
Осколки людей.
 
…Он даже не крикнул «Аллах Акбар!»
Просто вспышка и дым.
И там была ты.
 
Знаешь, когда мне на мобильный
падает эсэмэска,
я вздрагиваю: а вдруг она
всё-таки от тебя?
 

19 февраля 2011,

27-й день после теракта в аэропорту «Домодедово»