Татьяна Скрундзь

Татьяна Скрундзь

Все стихи Татьяны Скрундзь

* * *

 

снежный покров согревает набухшее семя

к марту проклюнется

так

произнесённое имя

пустоту наполняет взрывом

в миг обратившихся в звёздную пыль смыслов

руки твои – пуповина, питающая меня в час

когда тёплые рты говорят.

 

Honey-moon

 

Остался только путь вперёд…

В посёлке тьма, луна и мёд.

И пожелтевшая листва

Под сапогами.

Платаны дышат и молчат

О том, что в эту ночь зачат

Поэт, а может быть, и два,

И оба – нами.

На парапетах спят коты,

На набережной – я и ты.

Мы греем белое вино

И видим звёзды.

И кто бы мимо ни прошёл,

Он не был никогда влюблён,

Иначе разве мог бы он

Бродить так просто?

Глядят платаны сверху вниз,

А свежий предрассветный бриз

Шепча, снимает сон с лица,

И бьются волны

Во тьме о галечечный вал,

И космос, дрогнув, рассказал

Секрет начала и конца –

Безмолвно…

 

Гурзуф, ноябрь 2015

 

 

* * *

 

«Леворукость нередко встречается

у сумасшедших, преступников и у гениев»

Чезаре Ломброзо

 

В зеркале ты видишь того, кого принимаешь за себя.

В мире все наоборот:

мир написан «почерком Леонардо».

Глаз отражает отражения.

Многократные, они создают бесконечность

и спираль,

по всей длине скрученную в петлю Мёбиуса,

где одна грань – мир,

а другая – человек.

Не найти источник

самого первого образа.

Ты приговорён

порхать и метаться, как мотылёк у керосинки,

из макрокосма в микрокосм

и обратно.

Если повезёт, загляни за край, удивись:

чтобы понять вселенную,

достаточно знать человека,

чтобы понять человека,

нужно хотя б на мгновение встретиться с вечностью...

 

* * *

 

В ладони месяца луна, как в колыбели

Лежала. Свечи на столе горели.

Горели свечи, а в боках бокала

Фигура, сотканная из огня, плясала.

Холодные лучи пыль серебрили,

И подражая дамам, что чернили

Из века в век бесстыдные, как черти,

Глаза... вступала ночь в права.

Я мог быть откровенен с ней, когда

Совсем один не спал на белом свете.

 

Мое видение на дымчатом стекле –

Мой личный куш от истины в вине –

Смущало взор и сердце раздражало.

И мысль, как скрипка, плакала, визжала

Под черепом, рождая жар и бред,

И воскрешала призрак прошлых лет.

Так борются друг с другом лёд и пламень –

Прощание с прощеньем... Я, живой,

Так расставался навсегда с тобой...

В любви и смерти одинаково бездарен.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

В моей психической реальности

Не умолкают ни мгновения

То озаренья, то банальности

Субъектов эгодопущения.

В неочевидном бессознательном

Шипят ужи, воркуют горлицы.

И кажется глаголом дательным

Предлог невроза богомолицы.

 

Вербное воскресенье

 

Были, а может быть, не были.

Сказаны все слова.

Сшиты вербными ветками

Дыры на покровах.

Воскресные, вещие, вешние,

Крестный сплетают ход.

В Ерусалим пришествие

Бездумный поёт народ.

Как волны моря в безвременье,

Не зная неба и дна,

Качает народное пение

Флюиды тонкого сна.

Сыплются вербные почки,

Благоухая весной.

И я не прошу отсрочки

У смерти своей простой.

 

Весна

 

Черно-былый в бело-чёрном

Март глядит из-подо льда.

Вечный старый мудрый ворон

«Nevermore» шифрует в скорбном

Вое северного ветра

Над поверхностью пруда.

Камыши скрипят, страдальцы,

Февралём истощены.

Сонным рыбам рыбьи старцы

Наказуют оставаться

В глубине, лишённой света,

Верным жизни до весны...

Друг мой, старый мудрый ворон,

Ветры не перекричать.

Север обернётся скоро

Югом. Разве разговором

Мрачным ты не сыт по горло

В час, когда пора встречать

Воскресенье?

Утром ранним,

На рассвете, на заре

Треснет лёд смертельных ран, и

Бездна вод, родник желанный,

Сдержанный тобою гордо,

Разольётся по земле.

 

* * *

 

Всё пройдёт, пройдёт и это,

Это – то, что было там,

Где невольником отпето

И переродилось в спам.

Кто-то вынужден зачем-то

Чем-то быть порабощён.

Но однажды станет бетой

Альфа, в общем-то, прощён.

И не в том причинность будней,

Что кому-то невдомёк,

Просто чем сиюминутней,

Тем отчётливей намёк

На безхозность, безучастность,

Бесполезность, прочих без...

Но и это только частность.

Все пройдёт, Христос воскрес.

 

* * *

 

Всё это было однажды,

Всё это будет потом –

Лето осенью каждой

Оборачивается в фантом…

Жухлой старостью зелени

Пропахла вуаль дождя,

Окутывая бульвар, и

В лужах на тротуаре

Рассматривают отражение

Ясени и тополя.

Мимо озябший прохожий

Бежит – торопливая тень –

В день, как двойник похожий

На прошлый и будущий день.

Серый рассвет застаёт

Людей на пути куда-то…

Но вечером, при свечах,

Когда ночь сидит на плечах,

Кто-то кого-то ждёт

Там, где тепло и свято.

 

 

* * *

 

выплёскивая горечь бытия

в слова, я истолкована превратно

хотелось возвратиться бы обратно –

туда, где плодоносит мать-земля

где не пропитана еще она свинцом

где нет войны, где царство и держава

мы говорим с сердитым праотцом

но остаётся глух он, а варавва

освобождён, когда христа избив

ведут его убийцы к исполненью

пророчества в божественный мотив

озвученный синхронно избиенью

так на голгофе на исходе дня

свершается кошмар в последней фазе

агапэ – сублимация огня

что заточён и мечется в экстазе

 

* * *

 

Галечный берег полупустой

Море окутывает волной

И шепчет напутствия мне, словно я –

Ребенок смышлёный.

Рыжий закат, будто шёлковый флаг

Ложится на голый хребет Аю-Даг,

Ветер порывом срывает листву

С платанов и клёнов.

В бухте смолкает навязчивый крик

Чаек, а розовый солнечный лик,

Как щёки девицы, впервые познав-

шей эрос, краснеет.

Восходит луна, и под ней холодней

Клубится туман в лабиринте аллей.

Но всякая жизнь, безотчетно дыша,

В бессмертие верит.

 

* * *

 

Глазами провожу строку в строку,

клавиатура бьётся между пальцев.

Чему – я? И кому – пишу? –

Ловя с десяток бегающих зайцев.

Лежать. Не двигаться. И глубоко дышать –

хорошее лекарство от поноса.

Ах, чёрт возьми, как хочется рожать!

Но – помним – кони, избы...

Папиросы

В кармане смяты, и табак – в труху.

Я завожу будильниковый счётчик.

Была я женщина. Теперь – налётчик –

воруя слово, граблю шелуху.

 

* * *

 

Говорила мне мать – не связывайся с глупцом.

Говорил отец – доверяй лишь тому, кто любит.

Я связала жизнь свою с

1. подлецом,

2. лицемером

3. лжецом,

Родила трёх детей – трёх коней трёх судеб.

 

Тех коней зовут изысканными именами.

Не прощают мне люди их необычный вид.

Говорила мне мать – не связывайся с глупцами.

Говорил отец – доверяй только верности и любви.

 

Кони, кони мои, расцвели их седые гривы.

И несут мои кони меня выше всей земли.

И родительские слова,

        знаю, знаю теперь,

                            правдивы.

Только дети мои – точно кони любви мои.

 

Гость

 

Мой гость, входи, я хлеба дам

и соли.

Право, не на раны!

Мы выпьем за здоровье дам

и их мужей.

Не слишком рано?

Но вот – нас больше, чем один!

Очнётся сомкнутая радость.

Рассвет и чай –

Какая сладость!

И колыхание гардин.

Скажи мне, где теперь живёшь?

Скажи, какие актуальны

тебе слова?

Ты всё поймёшь,

Ты не сочтёшь меня банальной,

Когда я снова о любви

заговорю, наполнив душу!

– Мой гость, мы разве не одни?

– Чей гость? Кем сужен?

 

Гуттаперчевый мальчик

 

Минимум страха – максимум боли.

Из мазохизма плюю в эгоизм!

Полные вены отравлены кровью:

жизнь – эвфемизм.

Я – акробат, гуттаперчевый мальчик,

вдруг соскользнувший с шеста.

Мне осьминожки рисуют овальчик

вместо лица.

 

* * *

 

Красной кистью…

Марина Цветаева

 

Души бездомных

Поэтов-девиц

Похожи на клоны

Самоубийц.

Гроздья сирени.

Смертная страсть.

В морок весенний.

Я родилась.

Ты не для многих.

Я – нелюбима.

Молитвы убогих –

Наши, Марина.

Ты не догрызла

Горькую кисть.

В поисках смысла

Мне её грызть…

Слушая пресный

Хор голосов.

День-то воскресный:

Иоанн Богослов.

 

 

* * *

 

Женщина не простит.

Мужчина – избави Бог.

Это как тайный скит,

Или как бабий слог.

Это как в полый рог

Выдудеть всю псалтирь,

Дешифровать итог

Через кресты пути.

Вить под землёй гнездо

Рождённому быть кротом.

И под святой звездой

До смерти жить скотом.

До смерти жить с котом,

Или с собачкой шпиц.

Девочкою с веслом,

Царицею дьяволиц.

Цезарем Юлианом,

Мальчиком Кибальчишом.

Или гнилым и пьяным,

Торгующим гашишом.

Время, как верный пес,

Залижет и исцелит.

Мужчина задаст вопрос,

Женщина промолчит.

 

Информационные войны

 

Как страшно, даже и смешно,

что можно жить, когда всё в мире

шкварчит и в сети льёт дерьмо,

и проповедует – в эфире.

А полуношники молчат,

впиваясь взглядами в экраны.

Кому-то ещё слишком рано,

кому-то поздно выйти в чат.

И год за годом, глубже, глубже

засасывает суета,

и вспоминается едва,

как прыгалось весной по лужам:

ни телефонов, ни машин,

ни войн в пространстве монитора

(оружье – лозунг на заборах).

Живу с пристыженностью вора,

Вся праведность – в сети морщин.

 

* * *

 

Истинной встречи миг

На тысячи лет разлуки.

Если всё зря, сожги

Мосты, отруби мне руки!..

Если всё зря, порви

Книги стихов руками.

Если все зря – ты – камень.

Но, если и так, не лги!

 

Тысячелетий разлуки

Бывают страшнее муки:

Несбывшихся слов перестуки

В сердце, лишённом любви.

 

Исход

 

Среди бесконечных и знойных камней

Бредёт караван в ханаанские земли.

И воздух дрожит от стенаний людей,

Шатёр небосвода горячей геенной

Над ним полыхает. В усталых глазах

Сверкает мираж ледяных океанов,

Гроздей виноградных в зелёных садах,

Величественные силуэты храмов,

И самый ничтожный потомок адамов

Лелеет спасение в радужных снах.

 

Их взор – одичавший от скорби и мук,

Их губы спеклись под сухими ветрами,

По кругу идут, и не видят, что круг

(Сокрыты следы их седыми камнями),

И бредят, дрожа сиротливо, ночами,

Египетских вспоминая подруг.

 

Иссохли надежды, что где-то ковчег

Обещанный ждёт на границе пустыни.

Восстал иудей и прокля́л свой побег.

Он ропщет к Отцу и мечтает о Сыне.

Взывает о доме, покое и сне,

И молит раскрыть, что уму неподвластно:

«Глухи́ небеса и суров Моисей,

Печать богоизбранности угасла!».

Мольбы бесполезны, он стонет напрасно,

И слёзы напрасно бегут из очей.

 

Сакральные годы назначил Судья:

Четыре десятка кольца по спирали.

Догонит первейших конец бытия,

Последним оставлены будут скрижали.

Неверные, бросьте хвальбы на кимвале,

Некуда деться вам от себя!

 

Пророком ведомые, манной сыты

По горло, исторгнуть готовое пищу,

Идут, присмирев, как слепые кроты,

Смерчем клубится пред ними Всевышний.

Открыты значения истин простых.

Синай обращён будет в пепелище.

Но на обломках тельцов золотых

Новый восстанет народ из погибших –

Пламенный, духом свободный и нищий –

Племя отчаянных и святых.

 

* * *

 

как встретимся в раю?

похлопаем друг друга по плечу,

обнимемся,

сольёмся воедино?

а кто-то взгляд опустит, не узнав

родных, которые насквозь всю вечность

необозримую в мытарствах провели

печальных домыслов своих,

и вот

тихи и покалечены – идут,

не оборачиваясь,

мимо, мимо, мимо...

 

Когда нет любви

 

когда нет любви

вместо свободы скрытность

вместо искренности лесть

вместо близости пренебрежение

вместо почитания насмешка

вместо сочувствия жалость

вместо верности узы

вместо движения смерть

 

когда любовь

радость вместо страха

откровение вместо суда

интерес вместо любопытства

простота вместо рассужденья

нежность вместо раздражения

труд вместо скуки

правда вместо лжи

 

* * *

 

Когда-нибудь меня положат в гроб,

Украсят речи небылью и былью.

Но речи смолкнут, прах развеет Бог.

И сделается прах обычной пылью.

Пройдут дожди, осыпятся снега

С размашистых кладбищенских растений.

Меня забудут. Вспомнят лишь тогда,

Когда отступят тени сожалений.

И так светло, как будто я – дитя,

Однажды упорхнувшее на волю

Из вечного трагизма бытия,

Где смерть переплелась с любовью.

 

 

* * *

 

Когда-то компьютеры и деревья были большими.

Я маму любила, и папа любил меня тоже…

Но время идёт, девяностые мрачные сшили

Судьбу мне, пытаясь впихнуть на прокрустово ложе

Уверенных планов на «светлое Б(э)», где последней

Войной почитали Вторую, ушедшую в Лету,

Где добрая вечность над злом торжествует победу,

Где мама и папа целуются над колыбелью.

 

Коэн

 

Искусство видеть лишь круги

Воды от брошенного камня –

Как власть карающей руки,

Как не открывшаяся ставня

Окна, в которое стучит

Продрогший нищий в ночь крещенья.

Читай, коэн-гадоль, левит

Открыл страницу для прочтенья.

Ещё неоднократно взор

Метнётся в сторону порога...

Читай, коэн, всё это вздор.

Пророк иль нищий – дело Бога.

Молчанье будет предстоять

Как еретическая туча

За алтарём, но ты опять

Читай, сомненьем дух не мучай.

Пусть не откроется окно.

Пусть измельчат левиты реку.

Читай, читай, ведь всё равно

Рок не подвластен человеку.

Пророки лгут, и глубина

Расходится кругами снова,

Тобою вычтенное слово

Проглотит навсегда она.

 

Любовь

 

Выходила к тебе из парадной

с ребёнком на руках.

Посмотри – это

рождённая тобою любовь!

Отворачиваешься,

плюёшь под ноги:

«Могилу готовь.

Ей не жить,

больно нескладна».

 

* * *

 

Мирно горит лучина.

Кромешная тишина.

Предстань предо мной без чина,

Сними свои ордена!

Точно простой урядник

Встань, обнаженный царь!

Удобри свой виноградник

И возложи на алтарь

Спелые кисти и колос,

Питающие миры.

Вслушайся в тихий голос

Что предлагает дары.

– Нам предлагает дары?

– Да, золотые дары…

 

Мураками в Петербурге

или сны по Фрейду 3

 

Белым по черному – шьёшь друг ко другу недели,

дни, месяцы, годы – времени лоскуты.

Накинешь на плечи тяжесть отцовой шинели,

выбежишь из дому, изжёванным от духоты

квартирной, чтоб шляться по-над облаками,

глядеть за Неву, где невозмутимый сфинкс

мурлычет обнявшему шею его, рыдающему Мураками

о кошках, червях, колодцах и механизмах птиц.

 

Сглотнёшь свой инсайт, этот очередной плацебо,

расплачешься, точно еле живой пиит,

чайка пронзительным вскриком распорет небо,

рыба задохнется пеной, бросившись на гранит.

А по границе слышимости промчатся кони –

несколько важных слов, – только и след простыл.

Съёжишься как ребёнок, спрячешь лицо в ладони…

И проснёшься, укрытый шинелью – отец накрыл.

 

* * *

 

На горе гора – среброликий град:

Шелестит по крышам дождливый град.

Покрывается коркою льда собор.

На горе гора, выше всяких гор.

Мне шептали стены про то, как тень

Человека из ночи входила в день,

Что таился под тенью сугубый лик,

Что тот лик, как гора велик.

Погляди теперь, как старинный град,

До сих пор под снегом, и все же рад,

Что пришел сюда и остался здесь

Человек – целиком и весь.

Он прошел по пустыне и по воде,

Чтобы здесь распятым быть на кресте,

Чтобы я могла из ночи, как он,

Выйти в день, и остаться в нём.

 

Иерусалим, февраль 2016

 

* * *

 

На стык предполагаемых времён,

Как на алтарь, смиренно возложён

Сам Логос – прародитель бытия,

Его заря.

Был прошлый век мучительно влюблён

В себя. А нынешний – смешон.

Застыли музы в капле янтаря.

И бунтаря

Всегда журят «пиджак» и «борода»

За то, что лопухи и лебеда

И одуванчик – жмутся под забор,

Что грязен сор…

Проходит всё. Течёт, течёт вода.

Проходит всё. И горе – не беда.

Нетленны – исповедный разговор

Да горний хор.

 

 

* * *

 

Не пишет письма, не ходит в гости.

Гитара молча стоит в углу.

Сковало ноябрьским холодом кости.

И кажется, что никогда не умру.

Часы пустые, как вражья сила,

Стучат ежечасно всё больше раз.

И небо, днём ещё синее-синее,

Черно, и даже фонарь погас.

Как будто хочет, чтоб я ослепла

Душой и телом, чтоб солгала,

Чтоб закопала под груду пепла

Вместе с мучительностью рассвета,

Гитару, письма, любви слова.

 

* * *

 

Ночные музы – точно души поэтов, мёртвых сто веков. Не спи, художник, слушай, слушай! Не спи! Мне столько не одюжить от сумасбродных стариков! Так одинокий в поле воин стрелой случайной поражен – тем, кто назначен Божьей волей, величествен или достоин и грамотно вооружён. От Полозковой до Гомера – толпа пророков и слепцов – шизофреничная химера, бессонной ночи королева, прокорм фантомов гордецов. Пусть два из трёх – самоубийцы, поэты ангелам друзья (как пациенты психбольницы), и не вмещаются в страницы страдания их бытия. Слова текут вином из амфор, и хаос музыкальных фраз грохочет пафосом анафор, и оседает пыль метафор на лист рифмующего джаз творца. И в этом, всем известном, но позабытом языке, звучат интенции маэстро, и жизнь его так неуместно от смертности на волоске.

 

Ноябрь на канале Грибоедова

 

Стынут губы, стынут руки, стынет серая канава.
В той канаве кот остывший. На коте – приставший лёд.

Проплывает труп бродяги по каналу Грибоеда.

То ль дождинки, то ль снежинки – по спине холодный пот.

До моста всю жизнь – дорога. До грифонов тоже рядом.

Через броды и болота, через Невский и Тверской.

От потери до потери к обретенью обретенья.

Это кто-то правит судьбы сверхъестественной рукой.

Кривь асфальта, скользь брусчатки. Сквозняки из подворотен.

Отражения фасадов на поверхности воды.

За спиной осталось лето, за спиной осталась юность.

И на сердце – будто в льдину – вмёрзшие твои следы.

 

* * *

 

Ноябрьское солнце – старческое кокетство.

Небо – заиндевевшая бирюза.

В светской песочнице рушатся королевства,

Мироточат образа.

Господи, мир этот, кажется, обессилел.

Каждый из атомов хнычет, как старый дед.

Трансгенерациями насилия

Заволокло вертеп.

Песчаные бури с юга на север сдуют

Бесчисленные галактики с насиженных их орбит.

В светской песочнице дети перезимуют,

Врезавшись в неолит.

Время застыло в обманчивом солнечном свете.

Топот копыт глушит туман в ушах.

Старые, бедные, бедные старые дети!

В этой песочнице тлен, в этой песочнице прах.

 

Осень 13-го

 

Предвоенная осень правдива.

Серо-бордово-ультрамаринова.

Тишина перед бурею: кап, кап, кап.

Складываю стихи в шкап.

Складываю сердечную вязь в сундук.

Призраки юности в дверь мою: тук, тук, тук.

Кондук-

Тор вынимает топор:

«Платите, мадам! Саночки-то износили».

Музыка осени –

Requiem for a dream –

виолончелит по всей России.

 

* * *

 

Паутина разбитых стёкол.

Пью Любовь большими глотками.

Забытыми именами

разверзлась земля между нами.

Дай же мне сил

излиться

в бумажную пыль страницы!

Духом Твоим родиться!

Разлететься клочками слов

и ветрами

по-миру, по-миру.

Всё я знаю –

по лицу Голубь крыльями хлопал.

 

* * *

 

Повторяется мюзикл о нас с тобою,

Человече: родился, любил, рожал,

Поглумился жизнью своей простою,

От величия в ужасе сам бежал.

Было страстно весело, но недолго:

Было так же коротко наоборот.

Кульминация как положено. Только

Воистину неожиданный поворот:

Мы сидим не в партере, не на балконе,

Нам не спрятаться в суфлёрскую конуру,

Всякий раб цепной или царь на троне –

Своевольно вступают в игру.

И, глазея со стороны на чьё-то –

На её, на его (но в себя – ни-ни!),

Разлетались в небе, как самолёты,

Расходились в море, как корабли…

Но теперь, посмотри, это наши трупы

Гримированная толпа предаёт во тьму.

Видишь ли, все играют в составе труппы,

А со сцены сходят по одному.

 

 

* * *

 

Поиски вечной тайны

Не признают возврат.

Ответ, притворяясь случайным,

Скрылся в рыжий закат.

В пене прибрежной – ракушки

Да вспыхивают голыши.

Сумеречные ловушки

Готовит в парке самшит.

Профиль скалы – суровый

Новорождённый божок.

Падает лист дубовый.

На галечный бережок.

Навстречу гуляке праздной

Выходит истории век.

– Ну, – улыбается, – здравствуй,

Маленький человек.

И я, голыши пиная,

Отвечу своей судьбе:

– Я думала, ты иная.

И всё же, привет тебе.

 

Полнолуние

(Бахчисарай)

 

Растаяли минареты во тьме,

Как прогоревшие свечи.

То ль о суме, то ль о тюрьме

Поёт колыбельную вечер.

Глядит в постоялом дворе луна

За странствующими дурачками.

Метаморфозы некрепкого сна

Вещими ловит сачками...

 

* * *

 

После всех революций и всякой борьбы – утихнем.

Оглядимся вокруг, а вокруг всё цветёт и пахнет.

И торопится жизнь, и то осень горит и чахнет,

То вдруг летние ночи сменяются солнцем зимним.

Остановим неистовство в неразрешимом споре

О причине всего, и вслушаемся в мгновенье –

И услышим ветер, услышим грозу и море,

Откровение песни и трепет стихотворенья.

 

Потоп

 

«Бог умер». Ницше

«Ницше умер». Бог

 

Стало темно, и в кромешный дождь

Скрылась пристыженная луна –

Невестой,

Которая не влюблена.

Лопнула песнь твоя, как струна…

Так совершилась великая ложь,

И сделалась ночь солона.

 

Чашу заполнила, через край

Вылилась океаном, горча.

Слышишь? Звенит шаг палача –

По водной глади… Руби же сплеча!

Строй свой ковчег!

И сам – выбирай –

Кто будет спасён от бича.

 

А на земле… на земле человек

Оставшийся – ввергнет себя во тьму.

Муж на жену, брат на сестру

Восстанет.

И я...

Я тоже умру.

Но если увижу пустой ковчег,

Что прежде – ты умер – пойму.

 

* * *

 

Поэт – человек, который умирает,

когда теряет способность говорить... стихами.

Верлибристика – форма творческой эвтаназии,

медленной, как химиотерапия,

бесконечной, как океан,

сладкой, как последний сон смертника.

Поэт – это человек, который засыпает, когда не остаётся

ничего, достойного произнесения... стихами

 

* * *

 

Пришёл фанфароном к своей Лилит.

Но не кается он, не кланяется.

Пришёл, постучал в ворота́, стоит.

А душа не горит, не плавится.

Ворота́ закрыты, кричит она:

Уходи, мол, не смей тревожить.

Воротись назад, засучи рукава,

За топор берись да за ножик

И строгай, строгай, да руби, руби,

Отрезай всё лишнее к чёрту.

А потом, если сможешь опять приходи.

Если не буду мёртвой,

Открою тебе каморку,

Насыплю тебе махорку,

Закурим на двоих и поговорим,

Как положено человеку с человеком.

 

Прозрение

 

О прозрении думаю думу.

Невесёлую думу свою:

Как теперь кредиторскую сумму

Апостата восполнить в раю?

Пережитое горе смеётся

Над недавно чумной головой,

Но уже через торосы вьётся

Светозарная радость рекой.

И преклонная поза так кстати –

Сполоснуть от похмелья чело.

Да хлебнуть ледяной благодати,

Чтобы зубы от счастья свело.

 

 

Рыцарь

 

Последний лист, последний стих

и дивный вечер!

Ты неожиданно возник,

идёшь навстречу!

Неси шампанское, цветы,

отметим праздник!

Недавно конюхом был ты.

Теперь ты  – всадник!

А коль приехал убивать,

так пригодится:

цветы – могилу покрывать,

бутыль – напиться.

 

* * *

 

Сегодня особенно манят чужие края,

Где всё точно так же, но тише, теплее и чище.

Там лев золотой и широкоулыбчивый нищий

Играют со мною, как нежные кот и дитя.

 

Над нами цветут (одновременно) мандарин и сирень,

И сад шелестит под порывами свежего ветра.

Нас тянет плясать под чуть слышимую свирель

Божественного поэта...

 

Скрипач в баре

 

Скрипичные вопли

в звоне утопли –

в звоне бокалов, в грязи!

Господи, Господи, зри:

Это он! Он! Выдернул знамя

меню из рук;

Заставил плакать –

в салате лук.

Чёртов лук:

натянул струну-тетиву –

«Молчи!

Стой смирно!

Я пристреливаюсь...»

Целься, целься:

моё сердце не убежит,

оно звук лелеет и нежит.

Целься, целься.

 

* * *

 

Смотрит с крыльца часовни

Мозаичный лик святой

Словно зовёт безмолвно

В неведомое за собой.

О чём-то деревья шепчут,

Гробницы тайны хранят.

И взгляды увековеченных

Как будто со мной говорят…

Но если и впрямь так много

Вечно живых у тебя,

Откуда моя тревога,

Где средь могил – моя?

Птицы поют отважно

В зелёном царстве теней,

И чудится, будто каждый

Отведал любви твоей.

 

Петербург, Смоленское кладбище, июнь 2016

 

* * *

 

«Ну так что же ты?

Ну?

………Неси меня!

………А куда я тебя понесу?..»

(Е. Евтушенко)

 

Собака воет, воет пёс.

Неужто умер кто?

Весна спелёнута в мороз,

Как я – в твоё пальто.

Луна. И луч от фонаря.

Туман. И снег с дождём.

Но мы по лужам мартобря

Идём с тобой вдвоём,

Идём вдвоём, рука в руке,

Средь бездорожья гор-

о-да! и знаем – вдалеке

Нас ждёт дворец и хор.

Дворец и хор, тепло печи,

Чай, плед, луна и мёд,

Кастрюль немытых каланчи,

Иконостас – в слезах свечи...

И звёзды россыпью в ночи,

Влюблённой напролёт.

 

* * *

 

«Жизнь прожить – не поле перейти»

Пастернак

 

Собственную жизнь переживая,

Не забудь, младенец, ты не вечен

В мире, что от края и до края

Фарисейским почерком размечен.

В этом мире спутаны все тропы,

Каждый вдох исполнен миражами.

Жизнь прожить – прокладывать свой опыт

Сквозь забвенье детскими шагами.

Но за краем, глянь, колышет ветром

Волны хлеба – спелая пшеница,

И твоей бессмертности ответом

Улыбаются апостольские лица.

 

Стансы

 

слова теряют способность определять

суть вещей,

когда мы говорим о природе и естестве

материи, как о живом,

а о духовном и человеке –

как о предметах для пользования,

и недоумеваем, замечая неустойчивость

космоса.

 

несправедливые суждения разносят элементарные

частицы наших тел

по разные стороны вселенной,

а квантовый спин

навечно удерживает их в связи,

итак, мы лишаемся воли

и погружаемся в хаос истерики,

отчуждаясь,

переставая быть самими собой.

 

один мой старинный знакомец,

товарищ и друг,

ни разу не поссорился со мною

в течение нескольких поколений

(недавно родился его третий внук),

и я с ним, лишь оттого, что

переживание между нами о духе

и друг о друге,

а рассуждение – в действии

обстоятельств.

 

и, хотя он, старорежимный монархист

с сибаритскими наклонностями,

и я, обрусевшая чингисханка,

обожающая пляски у костра,

разговариваем на разных языках,

мы понимаем друг друга.

 

подобное случается раз в жизни,

а жизней у нас столько,

сколько единиц измерения вечности

прошло от сотворения мира.

вот, восьмой день, говорят, пошёл,

как иные в разлуке.

 

июнь 2017

 

 

* * *

 

Страданья души бытием не покрыть:

Время необратимо.

Но хочет и будет любовь моя жить.

В безвременье. Нелюбима.

Песни умолкнут. Но лишь до поры.

Когда же распустятся вишни,

Я выйду любимой из этой игры –

В объятья всевышние.

 

Тишина

 

Прошлое – черновик.

Будущее – за горами.

Непознаваем миг,

Происходящий с нами.

Глухо слепое пятно

В периферии взгляда.

Мне вовсе не всё равно,

Что вам ничего не надо.

Но даже если края

Есть у того, что было,

И даже если не я,

Вспыхнув едва, остыла,

И если даже не вы

Выстудили жилище...

Вся ценность на пепелище –

Мгновение тишины.

 

* * *

 

Е. Мякишеву

 

Ты Иов и я Иов,

мы Иовы оба.

Ты серьёзно нездоров,

тем же нездорова

я. И, кажется, поэт

ты, а я – поэтка

(человеческий портрет

уникален редко).

Но в культуре мертвецов

кто не болен – мертвый.

И страдает в нас Иов,

рифмой перетёртый.

 

Угли да зола

 

Все ушли. Остались только дети,

пироги и старый серый кот.

Я ещё не пожила на свете,

но уйду, не выставляя счёт.

Так бывало, что в санях каталась,

а бывало, и в упряжке шла.

Если же за мной что и осталось,

то сухие угли да зола.

Но хотя не голосят о долге

Кредиторы милые мои,

Знаю, что должна им ровно столько,

сколько задолжали мне они.

 

Художник

 

Как безмерно уставший провидец Шагал

Этой осенью он провожал журавлей.

О вселенной жизни рыдал. Рыдал

О любви, что смерти сильней.

 

На закат лицом выставлял мольберт,

Отходил на шаг, проверял тона,

И казалось, прошло уже много лет,

Но прошла минута одна.

 

Пил вино, по холсту рассыпал мазки.

Оживлял, выпукляя, гладь полотна.

И кромешную скорбь освещал эскиз

Как серебряная луна.

 

* * *

 

Человек на другой стороне реки

Изо льда, изо льда, бурунами

Замёрзшими вздыбилась мощь воды,

Человек на другой стороне реки,

Плачущий ангел с распахнутыми рукавами.

Тихо так, будто наваливаются кресты,

Лавиной, вывороченными сердцами.

Рождался на свет ребёнок, сосал сосцы,

Но в реку был выброшен восьмьюдесятью отцами.

Человек на другой стороне реки,

Человек на другой стороне реки,

Птица над бурунами.

 

Шизофрения

 

Туманны смыслы и идентичности,

Сметают бисер личины личностей.

Шизофрения рисует бабочке

Рассудок, и воздушной лампочке

Подобен шар, едва держащийся

За спины трёх слонов слонящихся.

И черепаха здесь, клюёт морожное.

И есть профессия – и невозможная.

Культурным снадобьем полнятся профили,

Вокруг то фаусты, то мефистофили.

А солнце светится для всех, товарищи.

Но отчего-то всех одаряющий

Грустит отец...

 

 

* * *

 

Это было не у моря,

Это было где-то там,

Где ни воли нет, ни горя,

Где не платят по счетам.

Это было там, где трудно

Выражать простую мысль;

Там, где патриот занудно

Лузгает либерализм;

Там, где либерал убогий

Патриота бьёт под дых, –

Там встречались три дороги:

Правых, левых и святых.