Из цикла «Бубновая дама»
Не для тех, кого люблю, а от тех, кого люблю.
* * *
От лжи твоей, глухая и немая,
Сквозь вязкий бред в сознание придя,
Как данность и лекарство принимаю
Прохладную суспензию дождя.
Яснеют неба мерклые вершины,
В листве ничто ещё не ожило.
За всё, что из любви я совершила,
Выздоровленье будет тяжело.
Забвеньем пахнет крепкая гвоздика.
Ни в чём я никого не упрекну.
Как души у Аида – погляди-ка –
Крапивницы слетаются к окну.
Легки во мраке контуры предметов,
Воспоминанья сладостно бледны.
Я к небу возвожу глаза, а Это
В разряд твоей искупленной вины.
* * *
Подарил мне возлюбленный друг
К двадцать третьему дню рожденья
Исцеленье души как недуг,
От которого нет исцеленья.
Знобкой правдой меня уберёг
От кошмара любви великой.
Нежно вьётся цветной мотылёк
Над душистой сухой повиликой.
На воздушных громад синеву
Я гляжу с прямотой иноверца
И теперь с лёгким сердцем живу,
Словно вовсе утратила сердце.
Зримый мир постигая с азов,
К очертаньям вещей привыкаю.
Лишь порой померещится зов
Птицы, вдаль увлекающий стаю.
Ум нехитрых исполнен забот,
И как будто совсем по-иному
Меня лёгкая тропка ведёт
Меж взволнованных лиственниц к дому.
Ночная песенка
Сухо лопаются ветки
В липовом бреду.
Мимо сгорбленной беседки
В темноту иду.
Там обрушившейся арки
Пристальный проём
И сочится месяц яркий
В чёрный водоём.
Где блестит на склизлом камне
Изумрудный ил
И шуршит волна, пока не
Выбьется из сил.
Где прошли бы не дыша вы,
Обратившись в слух.
Лижет ноги мне шершавым
Языком лопух.
Я ещё могу другое
На ночь нашептать:
Что за мной плетётся горе,
Жадное как тать.
Что ношу с собой на счастье
Горстку желудей.
Что пришла тебя украсть я
У живых людей.
* * *
М. А.
Попросил его не беспокоить
Без особенной на то причины.
Весточка в пути: недалеко ведь
До моей спасительной кончины.
Все мои мольбы и все обеты
Мне её по капле приближали,
Вписывая страшные куплеты
В будущего смутные скрижали.
Шелестят тревожные ракиты,
Скоро ждать амнистии последней.
Мне завеса тайны приоткрыта
Той, что всех древней и заповедней.
С каждым днём безлюднее дорога,
Чётче свет, пронзительный и узкий,
И к окну слетаются помногу
И клюют рябину трясогузки.
* * *
Струился мрак, истомно свеж,
На дёрн снежок ложился ранний.
Я шла, задумчивая, меж
В дремоту углублённых зданий.
Ночной превозмогало сон
Одно окно, под самой крышей.
Там ждал спасенья Робинзон,
Огонь, рачительно хранивший.
Степенно сух и долговяз,
Вдруг замер, притворившись спящим,
В замысловатой позе вяз
Для убедительности вящей.
В карманы руки опустив
Я шла, и был никто не нужен.
Какой-то простенький мотив
Почти до слёз мне тешил душу.
И в просветленье затяжном
Мне тайный голос пел о чуде:
Я поняла, что всё прошло,
Что ничего теперь не будет.
* * *
Расставанье явилось нам,
Как и смена любых сезонов;
Предавали листву кострам
На изрытых сухих газонах.
У чугунных балтийских львов
Помню наш променад вчерашний,
Гулкий оклик колоколов,
Белый бивень портовой башни.
Стали выше у берегов
Грозовые кривые воды.
И, как лесть, веял вдоль висков
Неживой холодок свободы.
Ты шёл подле, чеканя шаг
И руки мне не подавая.
А меня занимал пустяк,
Что мне вряд ли поспеть к трамваю.
* * *
Сколь ни мало – эмали вдоль –
Струй воздушных движенье зримо,
Исказится неумолимо
Через миг облаков юдоль.
К ней осанистая ольха
Распростёрла в асане ветки –
Эбонитовой статуэтки
Грациозней, нежней стиха.
Рубежи безоружных дней,
Как страницы, сухи и хрупки.
Бытия моего зарубки
Всё поверхностней, всё длинней.
Терпче тёрна цежу питьё,
А о смерти теперь ни слова.
К ней давно я уже готова
И беззвучно зову её.
* * *
Анданте в грандиозной тишине:
Медлительное ниспаденье снега.
Легка луна в ажуре ришелье
И светит в окна моего ночлега.
Сегодня отчего-то не уснуть.
А, значит, лёжа буду множить бодрость
И вглядываться в памятную муть,
Как в чёрную неведомую пропасть.
Нелепый выкликая свой товар,
Будь то кривой чубук и томик тощий
Рембо иль канделябр и самовар, –
Пошёл в разнос души моей старьёвщик.
И новыми снегами с вышины
Ложатся строчки плавно, без нажима, –
Особой тишиной предрешены
Как дар, который я не заслужила.
* * *
Беззаветно живу, не жалуясь,
Древ безлиственных не тревожней:
Вдохновение ли, пожар – небось
Разрешится по воле божьей.
Выхожу каждый день на люди я
Вместе с солнцем, чей путь к притину.
Это проигрыш, интерлюдия
Перед счастьем неотвратимым.
Лишь ночами – влажна, внимательна,
Ждёт душа низверженья чуда.
Буду счастлива. Обязательно.
Не сойти бы с ума покуда.
* * *
Оставлю всех, пойду по черепкам
Пустынной и извилистой дороги.
Свистит чирок, где в вереске река.
В подьём до апогея дюжат ноги.
Где муравьиные чернеют пни,
Как разорённой памяти останки,
Приду туда, расположусь в тени
Вьюнком увитой парковой альтанки.
Вдохну нутром живую горечь хвой,
Отринув лицемерных дней ярема.
Ещё здесь слышен тайный голос твой
И здесь бессильны мужество и время.
Во сне
Северен воздух. Стволы облепихи
Ранним больны янтарём.
Там, за голбцами, неспешный и тихий,
Кто-то прошёл с фонарём.
Не угадать в голубом полумраке
И не упомнить примет.
Сеет забвения сонные маки
Веющий анахорет.
Ямы задумчиво широкороты,
Поле в рассветном дыму.
Милый, чужой и таинственный кто-то,
С чем ты пришёл и к кому?
Путник усталый со светочем бледным,
Вышедший из ковылей,
Перекрестился и молча помедлил
Возле могилы моей.
* * *
Вступил в сады инееватый март,
Не знающий тщеславия и спеси.
Вдоль грубых брёвен, ржавчины оград
Иду одна, вдыхая стынь и плесень.
Взлохмачен тальник дряхлый, и за ним
На шестаке воздвигнута скворечня,
Как бельведер, как птичий мезонин,
С парадностью и стройностью нездешней.
Кругом сиротство, дыры, неуют,
Несносный дождик вкрапился в пространство.
Здесь, мною возведённый в абсолют,
Да обретёт мой отдых постоянство.
Под монотонный, гулкий скрип сосны,
Как лагерная вышка, одичалой
Пошли мне, бог, забвенья новизны
Иль сделай так, чтоб память замолчала.
* * *
Заронилось зёрнышко горчичное.
Слепо и жестоко, как сорняк,
Сквозь сердечный панцирь безразличия
Прорастает стебель натощак.
Терпеливо острие зелёное,
Хохолком нацелено на свет,
И горьки, и алчущи влюблённые,
Хрупкий дар взлелеявши в ответ.
Примирюсь с апостолом весенним я
В чёрном каменном мешке груди:
Силой воли и землетрясения
Плен взорви и в полный рост взойди.
Напою побег слезами талыми,
Жалобу, как рану, зашепчу –
Вдруг ему чуть-чуть посильней стало бы
В бездне мрака восставать к лучу?
* * *
Искомое – в расколе темноты,
А мне тратаки выпал фант от бога:
Атакой зренья, вплоть до слепоты,
Мной зажжено созвездье Козерога.
Сияет ясным сдержанным огнём...
Громаден воздух, чёрный и отвесный,
И будто наэлектризован в нём
Весенний листик – пасынок древесный.
Мне б лодку на отлогом берегу,
Худую и глядящую раскосо,
Привычную к песку и бочагу,
С почтенным видом – покорившей космос.
Тернист сиротства пепельный венок,
Прохладен, молчалив скуластый ясень.
А поиск мой и пеш, и одинок,
Слепою вервью-верой подпоясан.
* * *
Где цвет планктонно-странствующий сброда
И города тускнеет апплике, –
В бутылочное горло перехода
Запрелое спускаюсь налегке.
Там не цыганка с рыбьими глазами –
Русалка тянет жалостный куплет,
И, как свечное сало в мрачном зале,
Скафандры ламп чадят тщедушный свет.
Весь мир поверхности второстепенен,
Цель всплытия томительно бледна,
А восхожденье по крутым ступеням
Похоже на поднятие со дна.
По мрамору взойдя, явлюсь из пены
Бурлящей гулко, вздыбленной толпы –
Потомством Зевса, греческой Еленой
Под липами, что бледно голубы.
* * *
Липкий сок прозрачных виноградин
Пальцев смуглых кончики обрызнул.
Для чего с рождения мне даден
Сладковатый признак эгоизма?
Отстрелялась сойка-богомолка,
Разомлела тень на дальних склонах,
И шмеля гудение негромко
В пышных, бланжевых, как крем, пионах.
Опустела лёгкая беседка,
Диким хмелем доверху увита.
Ты теперь ко мне приходишь редко –
Мне не надо твоего визита.
Как скажу, светло и ядовито,
Что тебя не помню я, не знаю, –
Если горько спросишь о любви ты
Или взглянешь терпкими глазами?
* * *
Опьяняет пряный запах пижмы,
В обмороке прелые луга.
В лихорадке холодея, лишь бы
Быть тебе как память дорога.
Кажется, короче стали сутки.
Слаб и откровенен на ветру
Полый cтебелёк пастушьей сумки.
Не жалей, что в горести умру.
До осенних флейт совсем немножко.
Близкое томленье утоли
Завитком душистого горошка
И сухою дудочкой вдали.
© Татьяна Половинкина, 2009–2011.
© 45-я параллель, 2011.