Татьяна
Литвинова

* * *

В окаянных местах тридевятых
Кажет время свою голизну,
Наши лица, как битые карты,
Собирая в колоду одну.
Все мы строили дом из ладоней
И сердец на приречном песке.
Дом утонет и берег утонет
В неглаголящей вечной реке.
Эти воды нездешнего цвета
Смажут лица пристрельной волной,
От Айдара плеснувшей до Леты
Узловой.
Слёзный скарб, рядовые пожитки
День уносит ко дну, и над ним
На летейские воды ложится
Кожей Каина пахнущий нимб.

* * *

В очертаниях бывшей любви
Только рытвины да пустыри.
Словно вытравлен след сулемой –
Твой и мой.
Ни окна, где огонь да герань –

Пошехонье, обрыв, глухомань.
Как и не были наши азы.
Ни горошинки, ни стрекозы.
Ни какого-нибудь воробья.
И ни жажды ничьей, ни ручья.
В очертаниях бывших времён
Не берет частоту телефон.
Да и воздуха там не возьмёт
Чёрный год.
Это смерть, это время подмен,
Пустоты моросящий рефрен.
На библейский смотри монитор:
Дунул ветер – и стёр.

Вавилонская ода

Алфавитов идущих колонны

Возгоняло в юдоли земной

языка вавилонское лоно,

Словно лук с раскаленной стрелой.

И летели, вибрируя стрелы

В запредел Заполярной Звезды...

... Языка вавилонское стремя

Неделимо для Певчей Орды.

Пробивали заросшие люки

Корни звуков - великое сквозь.

Языка вавилонская люлька

Их качала в черед и вразброс.

И, как спирт вавилонский, горело

И прочесывало века

Языка вавилонское древо

Для не изгнанных из языка.

В жилах Запада, в стеблях Востока

Кровь единою магмой текла.

Языка вавилонская топка

Тягу в русских печах создала,

Дерн пространства и времени вереск,

Лабиринт вариаций и тем...

Языка вавилонская ересь

Пропитала истоки систем.

Тектонический сдвиг алфавитов!

В блеск чернил превращаемый прах!

... Языка вавилонские плиты -

Панцирь держащих мир черепах.

Детских ванночек парус вчерашний

Вырастал в вертикальный ковчег.

Языка вавилонская башня

На свободу отпущена вверх.

Раструбили о смете бессмертья,

Расплескали по лицам вино

Языка вавилонские ветры -

До "Арго" - золотое руно.

Перекличками камня и меха

Нас по гончей спирали вело.

Языка вавилонское эхо

В перемычках секунд залегло.

И в другое смело измеренье

Жизнь саму, как творение-блиц,

Языка вавилонское зренье -

Огнеток зажигательных линз.

Принимала вселенной сетчатка

То, что ныне прияла моя.

Языка вавилонская хватка

Поглощала пустыни в моря.

И единой жемчужины ради,

Раздробившейся по словарям,

Языка вавилонские хляби

Разверзались крылатым устам.

Меж лицом божества и химеры

Мир, как ангел ютился босой -

Языка вавилонские меры

Для наперсточных мер и весов.

Из дырявой воздушной посуды

Хоть по йоте воруй и даруй!

Языка вавилонские губы

Демиургов продлят поцелуй.

И - по родине вечной тоскуя -

Я на лестничной клетке небес

Языка вавилонский окурок

Раскурю, новоявленный Крез.

Звук и знак не стираются в носке,

Словно парные крылья стрекоз.

... Языка виноград вавилонский

Обираю с прельстительных лоз.

* * *

Вдали от наших беглых зим и вёсен
Мой стол и крест.
И облаков летит кончерто гроссо,
Как в твой приезд.
На майские жара сбивала с толку
Пчёл и цикад.
Надень свою зелёную футболку
N лет назад.
Достань весну из рваного кармана,
Скажи ей кыш
На перекрёстках воздуха и камня
Кривых отчизн.

* * *

Двоящимся ангельским телом

На язвы ложатся земли

Два ангела: черный и белый,

Два сфинкса египетской мглы,

Два смысла корней извлеченных -

Широк черно-белый охват...

Два ангела: белый и черный,

Обняв мою душу, стоят.

Меняясь пером и свирелью,

Вторгаясь в снега и пески,

Два ангела: черный и белый

Кладут на чело две руки.

С поверхности горной иль сорной,

Друг другу то ль брат, то ли Брут,

Два ангела: белый и черный

С собою меня заберут.

Поделят меня неумело

На две половины свои

Два ангела: черный и белый,

Последние вспышки любви.

Их крылья уже поредели,

Прах века в просветы проник, -

Два ангела: черный и белый,

Отрады и смерти язык,

Пространств, до конца изреченных,

Времен, до конца прожитых, -

Два ангела: белый и черный

На тысячи высей пустых.

Два странных небесных могола,

Насущный двоящийся хлеб, -

Два ангела: голый и голый,

Ристалище душ и судеб.

Два ангела: белый и черный...

Я лгу, да простит меня бог, -

Есть ангел один, обреченный

На гибель в сдвоенье дорог.

Демон

Ты Узришь новые миры.

Александр Блок

Незаметно, бесшумно, бесшовно,

В поры всех твоих солнечных дней

Я проникну и стану душою,

Кроветворною сутью твоей.

Стану целым в тебе, а не частью,

Перестану молиться - впусти!

В каждом вдохе твоем, в каждом часе

Настигающе стану расти.

И гремучие вечные крылья,

Уносившие тонны времен,

Опылят тебя певчею пылью

И последним отравят огнем.

Рот, доселе бесстрастный и сжатый

Для великих соблазнов огня,

Станет сам воплощенною жаждой,

В каждой жизни сжигавшей меня.

Ты устами изучишь моими

Бег и память колес мировых,

Смерти долгоиграющий иней

На запястьях горячих живых.

Жизнь пригубишь моими перстами,

Новой кожей почувствуешь ты

Воздух тверже алмаза и стали,

Что небесные держит мосты.

Ты предашь этот воздух окрестный,

Мир, где грезят волхвы и холмы,

Для моей искупительной бездны,

Для моей ослепительной тьмы.

Посреди перевертышей боли

Я в себя превращаю тебя,

Возведя тебя в небо любовью,

В ад любовью тебя низведя.

Нету Кастора - есть только Поллукс.

Нету Поллукса - есть лишь второй.

Неминуемо мною наполнясь,

Улыбайся летящей душой.

Все транзит - даже райские кущи,

Даже смерти посмертная ложь.

И моею улыбкой зовущей

Ты теперь меня дальше зовешь.

* * *

Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоём,

Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты,

Мы спокойно, классически просто идём,

Как попарно когда-то ходили поэты.

Георгий Иванов

И погашен ночник, и метель отмела

И погашен ночник, и метель отмела,

И оплаканы Сена с Невой, и воспеты,

И уже никакие не лгут зеркала,

Кроме зеркала Леты.

Да и это не лжёт. Катерок вдалеке.

Век разъят крушенья, пропажи, исходы,

И Георгий Иванов бредёт налегке

От Монмартра в нездешние стылые воды.

Мелкой рябью в глазах Петербург и Нева,

Нет ни зла, ни добра в синеве лапидарной

Над могилою Сен Женевьев де Буа

За классической Летой – отдельной, непарной.

* * *

И тот, кто в нас глядел, как смотрят в воду,
Где были на ладони я и ты,
Кто видел всю тектонику с исподу,
Разломные горючие пласты.
Чьё цейсовское зренье знает то, что
Не раз пройдётся кучевой песок
Безбожно от ключичных до подвздошных,
Заляжет под двойным упором стоп
Безумной перевёрнутой воронкой,
Где сгрудились железно облака, –
Тот ведает, как мятликом на кромке
Мятётся жизнь в чистилищах песка,
Где еле дышит звательная стяжка,
Клоня лицо к любимому лицу,
Где наша смерть гадает по ромашке,
Гася пыльцу.
Где сдует под библейскую сурдинку
Эолов злак, недлительную плоть…
Где тщится наш верблюд – в ушко песчинки,
Да не пропустит ни на час Господь.

Иов

Михаилу Гофайзену

Трава, небеса, оливы -

Пейзаж хорош для мессий.

И молча страдает Иов,

Пока в нем хватает сил,

И молча живет, и молча

В суме своей ищет грех,

Пока то ли днем, то ль ночью

Не вырвется мука вверх,

Как искра, гласит страница

Библейская - текст смотри,

А может, как божья птица,

Сожженная изнутри.

Ты примешь ли, боже правый,

Страданье земных орбит,

Чтоб с мукой пребыть на равных,

Чтоб с болью - «на ты» пребыть?

Чисты от мук небосклоны,

Как ты от них, мой господь, -

Песчинкой в твои ладони

Страданье мое падет

Иль бисером - мимо дланей,

Но мне не видать отсель

Душой, что полна страданьем,

Как будущим - колыбель.

Ты ж полон, как шар, собою,

Пока я кричу у врат,

Я, посох земных любовей,

Носитель земных утрат,

Что, впрочем, одно и то же…

И лишь на тебе - броня.

Спасибо тебе, мой боже,

Что бросил, как всех, меня,

Как после оставишь сына,

Не зная, что значит боль.

Но я тебя не отрину,

Я - рана твоя и соль.

Я знаю цену утрате,

Я, ропщущий иудей, -

Не ты, мой небесный брате,

Отрекшийся от скорбей.

Услышать ответ не чая,

Я позже хвалу спою…

Но как без моих печалей

Явил бы ты мощь свою?..

* * *

Иосиф, где твои одежды из виссона?

В Вирсавии их ткут? В Египте? А смит-вессон

Забвения - в тебя пуляет сонно

И попадает вроде... Смерть немного весит

В сей жизни... А что образ дурен, пистолетен -

так в смерти есть плебейское начало,

Почти что срам, почти что неприличье...

Мир после будет говорить с тобой по-птичьи,

По-травьи и по-божьи... А ночами,

Когда цветут библейские маслины,

Но вестника не шлют из Пэнуэля,

Мир вспомнит все... И вечности долины

Продлят юдоль твою и долю. И свирели

Вздохнут, и певчие пространств рессоры

Проснутся, а смит-вессон... впрочем, бог с ним...

Надень свои одежды из виссона,

И, может, будешь будущим опознан...

* * *

Ловишь скудные крохи

Над земной глухоманью –

Неумелой эпохи

Очумелую манну.

Что, любовь моя, сумно?

Что, печаль моя, горько?

С листопадом в подсумке

По зиме-крохоборке,

Где безумным моголом

Гонит в шею пространство.

…Бесконечным  глаголом

Полустанков и  стансов.

* * *

                                                                                  Маме

1

Мир крошками рассыпан
Над суетой сует…
…Воздушные носилки,
Воздушный лазарет.
Там ждут иные брашна,
И мамина рука
Почти как боль прозрачна,
Почти как свет легка.
Неделя за неделей
Всё пристальнее миг
Далёких  асфоделей
И лилий полевых.
И в спрятанном за ними
Приюте ювенильном,
Где тихо и тепло,
Вдоль пульса нити хрупкой
Уже летит голубка
Взять душу на крыло.
 

2

…И почти до небесного устья –
На виске, на руке, налегке –
Докатилась горошинка пульса
И теряется там, вдалеке,
Где не нужно ни жеста, ни слова –
В той неведомой, вечной, иной…
Лишь последние сбросить оковы –
Горстку тела в сорочке ночной.

* * *

Олегу Сону

Мы делали ретивые уроки,
Мы пили пионерское ситро,
Когда следил стареющий Набоков
С прищуром льнущим бабочку в Монтрё.

Накручивали вязкие педали,
Фантастику читали до утра.
Над нами голубянки пролетали,
Но что нам крестословия детали,
И камеры обскуры контригра,
И Лужина не спасшая тура.

Ещё наставят крылышки алькона
Чернильных мет в набоковском раю,
И даже размахайчик Иванова
В таком же, не пойми каком, строю.

Что толку христарадничать: вернитесь.
Всё в боговой закрытой кладовой –
Почти флюидный чужестранный идас –
Твой аргонавт с агатовой каймой –
И повсеместный аргус рядовой.

Тут вся родня: предкрылки, жилки, мелос,
Черёмухой наполненный овраг.
В подножье гор на кладбище в Кларенсе –
Тот, с ноготок, melissa samuelis, –
Отточием поманит, нежно так…

* * *

Не батистовые глуби –
Неба жёсткая кирза.
Дотянись, мой ангел любый,
Поглядеть глаза в глаза.
С мёдом, с кофе, днём ли, нощью –
В мой притулок угловой.
…Призрак жизни, что ж ты вьёшься
Над моею головой?

* * *

Ну, покажись павлиноглазкой
С некамуфляжною окраской,
Чуть-чуть помедли на углу,
Зависни над последней встречей
И улетай к себе под вечер,
Пыльцой задев мою скулу.
И уноси к печали вящей
Дней разворот позавчерашний,
А мне пересекать одной
Всё, что стократ объяли воды,
Опресноки моей свободы,
Год, перечёркнутый войной.

Оттуда

1

Я не увижу смертного мгновенья

И дальше не увижу, как стена

Взойдет меж нами. Я в другое зренье

Бесповоротно буду смещена.

Я не увижу, солнце или слякоть, -

За мной ландшафты овцами уйдут.

Я не увижу, как ты будешь плакать,

Твердя "люблю" заклятой тверди губ.

Я не увижу, как ты будешь тщиться

Искать меня в меня забывшем дне,

И как оставишь все слова и лица,

Уйдя со мною, умерев во мне.

2

Я так зову тебя: приди ко мне.

Вся вечность - склеп бездонный и не боле.

Вся - затвердевший сон, что в тишине

По капле расправляется с тобою.

Я так зову тебя. Вся вечность - склеп,

Где сложены молчанья как попало.

Чтобы жевать черненный смертью хлеб,

Одной души непоправимо мало.

Лоза здесь не ветвится средь пустот,

И ангел слеп и схож с летучей мышью.

Создатель и хранитель сих высот,

Он вряд ли назван может быть всевышним.

Он, как и мы, так трогательно мал.

У тварей и богов один финал.

И нечем крикнуть в темной тишине:

Я так зову тебя. Приди ко мне.

И отвернул свои глаза и уши

Тот бог, попарно уносящий души.

* * *

Продлись моление о чуде,

Но день за днем идет, и вот -

Чью голову несут на блюде,

А чью - морской волной прибьет

К чужому острову, а в чью-то

Шипы терновые впились...

Продлись, моленье о минуте,

Сквозь смертный час ведущей в жизнь.

То ли в сосуде Магдалины,

То ль в лунных лилиях ручья,

То ль на горе, где сплошь маслины,

Разгадка скрыта бытия.

Продлись, моление о чуде

Ста переправ и ста дорог -

От жизни к смерти и оттуда

Плыви, египетский челнок...

* * *

Пустынность дней, пустынность губ и рук...
Всё выше чертит птица новый круг.
Не опереться на блаженный миг
Ни губ земных, ни памятей земных.
И примет сумасшедшую печаль
Ещё домоисеева скрижаль.
...Не видно через льдистое стекло,
Как небо между перьев протекло.

* * *

Раскинет крылья сердце –
Тетрадные листки –
И крылья в заусенцах
Шершавы от тоски.
Устал миров погонщик,
И грусти не учи
Прозрачный колокольчик
Зарёванной свечи.

Сафо

Я свой погасила ликующий факел,

Я дев позабыла нежнейшие лики.

Мой жар и мой дар, вы очнулись постфактум

В полдневнопылающем лике гвоздики,

И в пурпурной поступи розы имперской,

Весь мир обошедшей - от замков до келий,

И в сотнях ее лепестковых наперсниц,

И в сотнях любови взалкавших Алкеев.

Вакханкой-сиренью я мир истомила,

Я лбы пеленала терновою сетью.

Мой дар и мой жар на жаровнях жасмина

Трепещет, не тронутый тленом столетий.

Моих хризантем подвенечные луны

Всем небом моим над сердцами нависли.

Я ваши прекрасные губы целую -

Я вечное яблоко, миф без Париса.

В отчизнах руин я цветущая милость,

Пыльца и нектар для указки Киприды.

Плеяды зашли - я над ними раскинусь

Садами-созвездьями Семирамиды.

Любви и любви легкокрылая сводня,

Я лоно времен над могильным ущельем,

Я лотос Эллады, проросший в сегодня, -

Залог возвращения и приращенья.

* * *

Сильней господня гнева

Ты, певчий дурачок.

Пусть барахолка неба

Кромсает твой зрачок:

Роскошнейшая свалка,

Кашмиры облаков,

Где души спят вповалку

В закраинах веков.

И мира оболочка

До крайности тонка.

И боль - всего лишь точка

Прозрения сверчка.

* * *

Снова май сумасшедший сиренями хлещет
По щекам невозможные сны.
Не поможет любви, так бездарно ушедшей,
Формуляр правоты и вины,
Только света остаток – то зимний, то майский –
Пусть не тот, что гудел в тетивах.
…Кто на чём спасовал, устранился, сломался –
Всё починится в божьих садах.
Даже чашек дуэт костяного фарфора
С общей трещиной в тысячу лье,
Даже пагубы сдвоенного невермора
В их кромешном нещадном числе.

* * *

Струнный выверт небес, многоглазых снегов многогранник

Грянет в гости окрест и пространство рубцует и ранит.

Это полость времен, что распахнута вдруг без причины.

Это голость времен, что снимает на время личины.

В переулках без имени, вещей спеленутой птицей

Пролетает над нами все то, что случится, случится,

Пролетает над нами снегами закутанный случай,

И не сжат берегами его пируэт неминучий.

Это снег, продолжающий пальцы урода и бога,

Это мята небес, это белая в полночь дорога,

Это шайка испугов, провидцев и вымыслов шайка,

Это пайка бессмертья, холодная черствая сайка.

Это время снимает перчатки и в поле бросает:

Из отдельных шагов ваша жизнь в полумгле воскресает,

Из глубин голосов, из подспудных зияний и снега,

Из смычков переломанных, из рокового ночлега.

Это сходится все, что ни разу еще не сходилось,

В том ответе незрячем, где жалоб не тронута сырость,

И шагает пространство ослушником неба и соли,

Где случайную душу на куст ледяной накололи...

* * *

Тот до-минор, тот жёсткий стук,
Тот вот те Бог, а вот порог –
Как громко падает из рук
Отборных яблок декалог.
Как наутёк, в снега, в бега –
Всей нашей жизни недолга,
Счастливых утр, воздушных уз.
Из Пушкина мне наизусть
Скандирует песчаный цмин:
Живи один.

* * *

Уже остыл и чай, и взгляд
За этот долгий год.
И там, у Беллы… да, гепард –
Второго не найдёт.
Так не держись за край плаща,
За катанье-мытьё.
Прощай, любовь моя, прощай,
Сокровище моё.
Нам выпало немало ид
До крайнего столпа.
Пусть ангел твой тебя хранит,
И мой – хранит тебя.

Федра

Мы, стало быть, не чужды эллинизма.

Константин Кавафис

И плоти нет - одна любовь осталась

От плоти - и души дешевый стыд,

Как лишняя постылая усталость

Любви моей ненужной, Ипполит.

И жалобы любовной стон и ярость

Еще по небу твоему искрит.

Я тыщей рук тебя окольцевала -

Я тыщу рук, как хворост, изрублю.

Я тыщей губ тебя не целовала -

По ним веду я ласкою металла,

Чтоб было им невмочь сказать "люблю".

И плоти нет - лишь возрастанье платы,

Но не за плоть, а за другой огонь.

Любовь - не прелесть роз, а пряность плахи,

Усвоившей мелодику погонь

За той, кто бьется в страсти горлом птахи

В силках и ждет, как божия ладонь

Опустится пушинкою на темя

И прекратит мученья навсегда.

...И плоти нет. Есть только даль и время,

Текущие от полымя до льда.

Твой рог трубит - мой рок не умолкает.

Твоя охота в дальней стороне.

И я двумя последними руками

Еще держусь на бешеной волне,

Но небо надо мной глаза смыкает

И - как в земле - хоронит в тишине.

Я здешних терний и кругов беглянка.

Бог поведет меня, свою овцу,

Вверх по мирам, и времени изнанка

Зерном наждачным скрипнет по лицу.

И капюшон, надвинутый по брови,

С меня слетит - уже истлевший хлам.

Я стану вечным символом любови,

Подпиткой вашим душам и кострам

Своей неразделенной тягой крови.

О, Ипполит! Твое пустует поле,

Ни богом не засеяно, ни мной!

И семена моей кромешной боли

Взвиваются меж твердью и луной

И мечутся меж мною и тобою.

Живи, мой мальчик, и лови оленей,

Их и меня собаками гони!

Любовь пред мною встала на колени,

Когда я отделилась от любви

Обмолвкой высочайших повелений

Для истин недомолвленных земли.

Последней нежностью в тебя вонзаюсь -

Певучестью пронзительной стрелы...

И плоти нет - бессмысленная жалость

К очам вплотную подошедшей мглы.

...Ты не узнал, как сны мои теплы,

Как мир под одуванчиками пальцев

Что олененок замирает вдруг,

И сбрасывает небо ложный панцирь

Нежнее мирта над цветеньем рук,

Но я одна пройду за кругом круг,

Уже себя в себе не узнавая,

Уже себя во времени избыв.

О, Ипполит, узором застывая

Морозным, я еще тепла извив,

И Греция - не греза золотая

Грядущих дней. Откликнись, мое сердце, -

Я новый миф над старым надпишу

Надвременным безумным палимпсестом,

Подвластным богу и карандашу.

* * *

Хоть за небо держись, хоть за землю держись,
Грустный вождь облаков и долин, –
Убегает меж пальцев, торопится жизнь,
Как вода с отраженьем твоим.
Отражений немеркнущих влажны следы,
И волна за волною опять…
Слишком много воды, слишком много судьбы –
Не вобрать, не понять, не догнать…

* * *

Что над песком, что над ягелем
Чуют хребта позвонки,
Как меж звериным и ангельским
Тропы узки.
Что ж, антрополог, хозяйничай, –
Жалок веков экстерьер:
Дикий тростник, проползающий
Между музыками сфер –
Весями, стогнами, градами
Странноприимной земли.
Полупещерной монадою
В нетях любви.

* * *

Это детство, это снег,
Мандариновые шкурки,
И цигейки мягкий мех,
И на валенках снегурки.
День последний декабря.
Санок блёсткие полозья.
Холм за домом что гора.
Щёки в цвет парнасской розы.
Старый клуб, сугробный сквер,
Леденистое крылечко.
И зачитанный Жюль Верн
У ещё горячей печки.
Мама с папой, младший брат,
Пирожков не счесть в духовке,
Оливье и лимонад
На мережковой скатёрке.
Пахнет хвоей, и царят
Сто шаров наизготовку,
Звёзд, фонариков, гирлянд.
…И стеклянный космонавт
Улыбается на ёлке.
Это детство, прошлый век –
Не унять, не убаюкать.
Я гляжу на первый снег.
Мандарины чищу внуку.