Татьяна Литвинова

Татьяна Литвинова

Четвёртое измерение № 2 (350) от 11 января 2016 года

Слишком много судьбы

* * *

 

Не батистовые глуби –
Неба жёсткая кирза.
Дотянись, мой ангел любый,
Поглядеть глаза в глаза.
С мёдом, с кофе, днём ли, нощью –
В мой притулок угловой.
…Призрак жизни, что ж ты вьёшься
Над моею головой?

 

* * *

 

В окаянных местах тридевятых
Кажет время свою голизну,
Наши лица, как битые карты,
Собирая в колоду одну.
Все мы строили дом из ладоней
И сердец на приречном песке.
Дом утонет и берег утонет
В неглаголящей вечной реке.
Эти воды нездешнего цвета
Смажут лица пристрельной волной,
От Айдара плеснувшей до Леты
Узловой.
Слёзный скарб, рядовые пожитки
День уносит ко дну, и над ним
На летейские воды ложится
Кожей Каина пахнущий нимб.

 

* * *

 

Вдали от наших беглых зим и вёсен
Мой стол и крест.
И облаков летит кончерто гроссо,
Как в твой приезд.
На майские жара сбивала с толку
Пчёл и цикад.
Надень свою зелёную футболку
N лет назад.
Достань весну из рваного кармана,
Скажи ей кыш
На перекрёстках воздуха и камня
Кривых отчизн.

 

* * *

 

                                                                                  Маме

 

1

Мир крошками рассыпан
Над суетой сует…
…Воздушные носилки,
Воздушный лазарет.
Там ждут иные брашна,
И мамина рука
Почти как боль прозрачна,
Почти как свет легка.
Неделя за неделей
Всё пристальнее миг
Далёких  асфоделей
И лилий полевых.
И в спрятанном за ними
Приюте ювенильном,
Где тихо и тепло,
Вдоль пульса нити хрупкой
Уже летит голубка
Взять душу на крыло.
 

2

…И почти до небесного устья –
На виске, на руке, налегке –
Докатилась горошинка пульса
И теряется там, вдалеке,
Где не нужно ни жеста, ни слова –
В той неведомой, вечной, иной…
Лишь последние сбросить оковы –
Горстку тела в сорочке ночной.

 

* * *

 

Это детство, это снег,
Мандариновые шкурки,
И цигейки мягкий мех,
И на валенках снегурки.
День последний декабря.
Санок блёсткие полозья.
Холм за домом что гора.
Щёки в цвет парнасской розы.
Старый клуб, сугробный сквер,
Леденистое крылечко.
И зачитанный Жюль Верн
У ещё горячей печки.
Мама с папой, младший брат,
Пирожков не счесть в духовке,
Оливье и лимонад
На мережковой скатёрке.
Пахнет хвоей, и царят
Сто шаров наизготовку,
Звёзд, фонариков, гирлянд.
…И стеклянный космонавт
Улыбается на ёлке.
Это детство, прошлый век –
Не унять, не убаюкать.
Я гляжу на первый снег.
Мандарины чищу внуку.

 

* * *

 

Хоть за небо держись, хоть за землю держись,
Грустный вождь облаков и долин, –
Убегает меж пальцев, торопится жизнь,
Как вода с отраженьем твоим.
Отражений немеркнущих влажны следы,
И волна за волною опять…
Слишком много воды, слишком много судьбы –
Не вобрать, не понять, не догнать…

 

* * *

 

Пустынность дней, пустынность губ и рук...
Всё выше чертит птица новый круг.
Не опереться на блаженный миг
Ни губ земных, ни памятей земных.
И примет сумасшедшую печаль
Ещё домоисеева скрижаль.
...Не видно через льдистое стекло,
Как небо между перьев протекло.

 

* * *

 

Что над песком, что над ягелем
Чуют хребта позвонки,
Как меж звериным и ангельским
Тропы узки.
Что ж, антрополог, хозяйничай, –
Жалок веков экстерьер:
Дикий тростник, проползающий
Между музыками сфер –
Весями, стогнами, градами
Странноприимной земли.
Полупещерной монадою
В нетях любви.

 

* * *

 

И тот, кто в нас глядел, как смотрят в воду,
Где были на ладони я и ты,
Кто видел всю тектонику с исподу,
Разломные горючие пласты.
Чьё цейсовское зренье знает то, что
Не раз пройдётся кучевой песок
Безбожно от ключичных до подвздошных,
Заляжет под двойным упором стоп
Безумной перевёрнутой воронкой,
Где сгрудились железно облака, –
Тот ведает, как мятликом на кромке
Мятётся жизнь в чистилищах песка,
Где еле дышит звательная стяжка,
Клоня лицо к любимому лицу,
Где наша смерть гадает по ромашке,
Гася пыльцу.
Где сдует под библейскую сурдинку
Эолов злак, недлительную плоть…
Где тщится наш верблюд – в ушко песчинки,
Да не пропустит ни на час Господь.

 

* * *

 

Ну, покажись павлиноглазкой
С некамуфляжною окраской,
Чуть-чуть помедли на углу,
Зависни над последней встречей
И улетай к себе под вечер,
Пыльцой задев мою скулу.
И уноси к печали вящей
Дней разворот позавчерашний,
А мне пересекать одной
Всё, что стократ объяли воды,
Опресноки моей свободы,
Год, перечёркнутый войной.

 

* * *

 

Тот до-минор, тот жёсткий стук,
Тот вот те Бог, а вот порог –
Как громко падает из рук
Отборных яблок декалог.
Как наутёк, в снега, в бега –
Всей нашей жизни недолга,
Счастливых утр, воздушных уз.
Из Пушкина мне наизусть
Скандирует песчаный цмин:
Живи один.

 

* * *

 

В очертаниях бывшей любви
Только рытвины да пустыри.
Словно вытравлен след сулемой –
Твой и мой.
Ни окна, где огонь да герань –

Пошехонье, обрыв, глухомань.
Как и не были наши азы.
Ни горошинки, ни стрекозы.
Ни какого-нибудь воробья.
И ни жажды ничьей, ни ручья.
В очертаниях бывших времён
Не берет частоту телефон.
Да и воздуха там не возьмёт
Чёрный год.
Это смерть, это время подмен,
Пустоты моросящий рефрен.
На библейский смотри монитор:
Дунул ветер – и стёр.

 

* * *

 

Уже остыл и чай, и взгляд
За этот долгий год.
И там, у Беллы… да, гепард –
Второго не найдёт.
Так не держись за край плаща,
За катанье-мытьё.
Прощай, любовь моя, прощай,
Сокровище моё.
Нам выпало немало ид
До крайнего столпа.
Пусть ангел твой тебя хранит,
И мой – хранит тебя.

 

* * *

 

Ловишь скудные крохи

Над земной глухоманью –

Неумелой эпохи
Очумелую манну.

Что, любовь моя, сумно?
Что, печаль моя, горько?

С листопадом в подсумке

По зиме-крохоборке,

Где безумным моголом
Гонит в шею пространство.
…Бесконечным  глаголом
Полустанков и  стансов.

 

* * *

 

                                             Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоём,
                                             Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты,
                                             Мы спокойно, классически просто идём,
                                             Как попарно когда-то ходили поэты.

                                                                                          Георгий Иванов

 

И погашен ночник, и метель отмела,
И оплаканы Сена с Невой, и воспеты,
И уже никакие не лгут зеркала,
Кроме зеркала Леты.
Да и это не лжёт. Катерок вдалеке.
Век разъят крушенья, пропажи, исходы,
И Георгий Иванов бредёт налегке
От Монмартра в нездешние стылые воды.
Мелкой рябью в глазах Петербург и Нева,
Нет ни зла, ни добра в синеве лапидарной
Над могилою Сен Женевьев де Буа
За классической Летой – отдельной, непарной.

 

* * *

 

                                                                               Олегу Сону


Мы делали ретивые уроки,
Мы пили пионерское ситро,
Когда следил стареющий Набоков
С прищуром льнущим бабочку в Монтрё.

Накручивали вязкие педали,
Фантастику читали до утра.
Над нами голубянки пролетали,
Но что нам крестословия детали,
И камеры обскуры контригра,
И Лужина не спасшая тура.

Ещё наставят крылышки алькона
Чернильных мет в набоковском раю,
И даже размахайчик Иванова
В таком же, не пойми каком, строю.

Что толку христарадничать: вернитесь.
Всё в боговой закрытой кладовой –
Почти флюидный чужестранный идас –
Твой аргонавт с агатовой каймой –
И повсеместный аргус рядовой.

Тут вся родня: предкрылки, жилки, мелос,
Черёмухой наполненный овраг.
В подножье гор на кладбище в Кларенсе –
Тот, с ноготок, melissa samuelis, –
Отточием поманит, нежно так….

 

* * *

 

Раскинет крылья сердце –
Тетрадные листки –
И крылья в заусенцах
Шершавы от тоски.
Устал миров погонщик,
И грусти не учи
Прозрачный колокольчик
Зарёванной свечи.

 

* * *

 

Снова май сумасшедший сиренями хлещет
По щекам невозможные сны.
Не поможет любви, так бездарно ушедшей,
Формуляр правоты и вины,
Только света остаток – то зимний, то майский –
Пусть не тот, что гудел в тетивах.
…Кто на чём спасовал, устранился, сломался –
Всё починится в божьих садах.
Даже чашек дуэт костяного фарфора
С общей трещиной в тысячу лье,
Даже пагубы сдвоенного невермора
В их кромешном нещадном числе.