Татьяна
Крещенская

* * *

...замедлиться, затихнуть, заземлиться
на быте, на прогулках, людях, птице,
на мысли и спокойной и простой,
что мы здесь все проездом, за постой
приходится платить, ну... кто чем может,
хотя иных повсюду совесть гложет...

...и да, конечно, выспаться слегка,
быть может, что хорошее приснится,
а наяву, где депрессивней лица,
январь, теплынь, а в небе облака,
снуют курьеры с коробами пиццы,
и солнце не погасло здесь пока...

и по сетям гуторят ясновидцы
о том о сём, что матрица крошится
у бога под рукой, и тьма ложится,
и, стало быть, что это есть покой,
который нам, по классику, лишь снится...

но есть надежда, бог махнёт рукой
на это всё, пусть крутится, как есть,
а что не так – пора бы знать и честь...

* * *

Смотришь на мир, где царит немота и усталость,
Сколько ему горемычному снова осталось?

Люди потухшие, словно потухшие свечи,
Всяк безрассуден, по-своему всяк изувечен –

Памятью, болью, сермяжною правдой, едою,
Голодом, страхом, поэзией или бедою...

На всё наплевать бы, пожить бы животною жизнью,
Как кто-то живёт... между болью, стыдом и отчизной,

Меж азбукой нотной и жизнью простого рассудка,
Жизнью животной – прекрасной, весёлой и жуткой...

Мир безутешен, безгрешен и этим он вечен,
Мир, он, как есть, не по нашим счетам, безупречен –

Вычет и чёт, здесь баланса никто не нарушит,
Что бы ни делал, каждый себя лишь разрушит...

Стой у развилок и слушай себя и подсказки,
Детям на сон не рассказывай страшные сказки.

* * *

Блажен, кто спит в ночи холодной
Среди бессонниц и разрух
Младенцем с памятью свободной
Во сне смирившихся старух...

И, может быть, кто, как в изгнаньи,
Не знает ничего о том,
Как страшен путь тщеты познанья,
Где сад заглох, разрушен дом.

Блажен и тот, кто без снобизма
Жуёт всё то, что подают,
Кому уже остаток жизни
Считать не принято за труд...

Мембраной быть между мирами
Не пожелаешь никому,
И то, что в нас, что правит нами,
Известно Богу одному.

И жизнь свою припоминая,
А память врёт или не врёт,
Средь ада, что зовётся раем,
Лежишь, пока не рассветёт.

* * *

Ведь когда-то закончится гнойно-осенняя топь,
Этот жёлтый дурдом, эта жалкая спесь умирания,
Эта боль и тщета, и тоска, эта оторопь, чтоб
Кто-то знал наперёд об итогах здесь жизни заранее.

Чтобы помнили здесь – это золото гномов лишь желчь
Этих выживших, видно, давно из ума лепреконов,
А тоска умиранья на земле превращается в смерч,
Униженье тоской никогда и нигде не законно...

* * *

Нам неспроста даются имена...
Цветаева, Ахматова – два кода,
Что вписаны в природу, как погода,
То молния, то мрак и тишина...

Две женщины, где матриц виден сбой,
Две страшные судьбы, где два поэта
Переплывали жизнь свою, как Лету,
И не делили мир между собой.

Два лика есть у мнимой простоты,
Где узнаются божие черты,
Цветаева – поэзия без дна.
Ахматова – на вырост нам дана.

* * *

В этих окнах фонари, фонари,
Так сияют до зари, до зари...
В этих окнах тихий дождь – сон-вода,
Где настанут холода, холода...

И метели будут мимо нестись,
И в оконце будет биться лузга,
И ты будешь называть это – жизнь,
Потому что жизнь – вода и снега...

В этом доме, как всегда, ночь да тишь,
В этом доме по ночам ты не спишь,
Потому что знаешь, когда
Все бессонницы слетают сюда.

14 января 2024

Прекрасный Осип, ты шёл за звуком,
У звуков тайная есть наука –

Позвать поэта куда-нибудь,
Где всё – запреты и страшен путь...

Где лесом с бесом да в чисто поле,
Где с богом-слогом всю жизнь в неволе,

А звук заводит в такие чащи,
Где морок смыслов мани́т всё чаще...

Где жизнь мерцает, где травы гнутся,
Где нимфы ночью в ветвях смеются,

Где звуки ма́нят и тут же тают,
Запретность ноты в рассвет вплетают,

В иные смыслы, в иные звуки...
Где сны с землёю всё ждут разлуки...

* * *

Леденцовая ночь,
Небо видно до камешков дна...
А. Иванников

Леденцовая ночь, холода,
Лёд тебя как свою опознает,
Не воруй леденцы никогда
Из кармана у Бога, у края
Той невидимой глазу межи,
Где лишь звёзды над всеми мерцают,
Где уже нет ни правды, ни лжи,
Только ночь леденцовая тает.

Нас таких, что, как тех леденцов,
В том кармане, нас много у Бога,
Очень разных душой и лицом,
Но по сути – основа для слога,
И одна леденцовая ночь
Есть у каждого, видно, поэта,
Что прозрачна бывает точь-в-точь,
Где избыточна явленность света.

* * *

Когда возвращается звук, эта тонкая вязь,
Как будто бы прервана с миром тягучая связь,
У чистого звука такой неуёмный каприз,
Когда он идёт, как по нотам, наверх или вниз.

Такая работа, такая, быть может, стезя,
Нельзя ему вправо и влево, пожалуй, нельзя...
Такая задача, такая морока времён,
Нельзя здесь иначе во время больших похорон.

В расшатанность мира уходит привычная связь,
Твой мир лишь квартира и в окнах февральская грязь,
Но будут снега, а за ними, быть может, весна
Всей правдой истерик, которая в сути честна.

И нет здесь дороги прямой и такой кривизны,
Чтоб стали однажды свободны мы все и честны...
И всё замирает, когда возвращается звук,
И мир, словно яблоко, вновь выпадает из рук.

* * *

Что знаем мы, когда идём на круг,
Всё тот же круг, что страшен повтореньем?
Где брат не брат и друг тебе не друг,
И ты убит своим стихотвореньем...

И что на самом деле в нас, в крови?
Мы все всегда у вечного порога, –
Начётничество в вере и любви
Отвергнуто, не принятое Богом...

* * *

Энергии мало, когда забирают вживую,
Не жалуюсь я, но мне страшно, и горько, и мрачно,
Когда эта жизнь стрекозиным крылом не прозрачна,
Я словно забыла, зачем я теперь существую.

Зачем просыпаюсь, ведь дню, словно ночи, не рада,
Ничто здесь не ждёт, и здесь ничего мне не надо,
Зачем мне остаток такой моей жизни в реале?
Мы кем-то здесь были, но быть этим, видно, устали.

И рвётся реальность всем грохотом в стихотворенье,
И Лета – сквозь нас, а не лето, не сладость варенья,
И ангелы мира слетелись, у них все ключи...
И голос был Музы: «Отравишься явью. Молчи!»

От грохота слов все оглохли, а может – хлопушек,
Мерцают, как души, на ёлках ночные игрушки,
Реальность лишь то, что внутри, что притихло в ночи,
И Ангелы скоро на ниточках спустят ключи.

* * *

Низкое солнце. Высокое небо. Холод по коже.
Незримого бархата волны, воздух осенний.
И в этом нехитром пейзаже мы вписаны тоже,
И в этом, быть может, последнее наше спасенье.

Здесь всё предугадано. Где-то ведь есть расписанье,
Кто перепишет его и внесёт измененья?
Кто его сверит с часами, с Великим Писаньем?
Кто зачеркнёт, разомкнёт эти адовы звенья?

Ночь наступает. Высокие звёзды над нами.
Будут дожди и осенней листвы полыханье,
Всё, что нас ждёт за великими здесь холодами,
Снилось уже и разбилось о наше дыханье.

* * *

...дышать было нечем, а солнце всё так же всходило,
но было не легче, и звук, словно в слове знобило...

он то исчезал, то являлся, и снова
не мог воплотиться, пробиться, звучать через Слово...

...и кто-то не выдержал этой бессмысленной гонки,
дрожали, метались в машинах на нитке иконки...

молчанье как будто сливалось с иной тишиной,
с иными мирами, со страшной какой-то виной...

...и ужаса пламя стояло пред словом стеной...
слова не звучали, в них мир был как будто иной...

...всё было раскатано в плоскость единой печали,
молчали деревья и травы, и люди молчали...

но что-то, но что-то утерянный звук стерегло,
и ночью оконное оком смотрело стекло...

* * *

Акаций грозди виснут над землёю,
Сирень в окне вот только отцвела,
Немыслимой преградою и злою
Тень между нами в мире пролегла.

Зло посылает нам свои открытки,
И тают свеч горячие слова,
Попытка жить бывает просто пыткой,
Когда у смерти есть свои права.

Не сладок хлеб с похлёбкой чечевичной,
И трудно подобрать всему слова,
Попытка жить бывает неприличной,
Когда у жизни отняты права.

* * *

И снова здесь порою вешней
За окнами, где стаял лёд,
Напоминая звук не здешний,
Другая пеночка поёт.

Когда идёт природа к лету,
Как будто свет здесь не умрёт,
Весной, когда иных уж нету,
Всё так же пеночка поёт.

* * *

Серый, тоскливый день,
Свет приглушён в оконце,
Где-то на самом дне
Мира пылает солнце,
Всё может быть теперь,
Кто это понял сразу,
Тот и откроет дверь,
Ту, что не видно глазу,
Тот соберёт любви
Пазлы, что есть основа,
В некой другой крови
Жизнь возродится снова.
Тёмный, холодный дождь,
Мокнет на ветке птица,
Эта земная дрожь
Где-нибудь воплотится.

* * *

Расстаёмся, уходим, прощаемся,
Покидая здесь всё навсегда,
И всё время сюда возвращаемся,
Но не помним себя никогда.

И когда наше время кончается,
Это только отрезок пути,
Что, свернувшись, опять распрямляется,
Не давая отсюда уйти.

* * *

Дай терпенья мне
На моём веку
Быть спокойной здесь,
Не беречь щеку,
Просто силы дай
Сохранить, что есть,
Мне не надо в рай,
Просто дай мне весть,
Как ещё мне здесь
Эту жизнь прожить,
Не впадая в месть,
Не впадая в лесть,
Когда будет честь
Мне глаза смежить.