Таня
Просто

Горло Это Дышит

*Горло

Далеко от влажного юга
рыбы с чёткой чёрной каймой
торчат из-под стального люка
вверх ртом, изводятся юлой.
Вдали от устья Амазонки
спиной оливковой скребя
по горловине – слизкой кромке,
чешуйчатая жжёт пальба.

*Это

/Треугольные зубы пираньи

разрывают моментально

то, что кажется жертвой.

И поступательность терзанья

лупцует вольер сознанья

какофонией концертной,

и неважно, кто встанет за гранью

к грани – фронтально

/предсмертно/посмертно/.

*Дышит

По часам дует норд-вест.
Если малиновый крест

крадущимся силуэтом
уличной кошки
заберёт меня в эту
раскосую ночь клёш и

трубочкой остекленеет гортань,
дискретная сиреневая рвань

твоего звонка не станет
апельсиновою гильзой,
той, что блистает
жилисто и сильно

неподалёку от ружья
Бротигана. Безмолвно я

Собираю дрожь с позвоночника,
люблю твои мысли. ртом швы – жгусь
гранатом, давлюсь подстрочником.
Про себя мечтаю, что вырвусь.

*Горло Это Дышит.

Диптих

1.

В моё теперь открытое окно насыпало листьев

И мне остаётся зашториться,

А эти вялые кудри построятся

в муравейник без муравьёв, в недошедшие письма,

По чьим артериям – будто в миниатюре стволам –

Я изучу пример гибели… пример увядания,

Словно рассыхающиеся жизней здания…

Окно – нараспашку: расчехлённость – тылам.

2.

А ты потанцуй со мной.

Мы воздушные, как эти листья – грациозны,

Цветные змеи на длинных лесках.

И даже если пилотаж окажется не на высоте,

И словно белый Боинг прорежем пузом замерзающую землю

(а мы обязательно там когда-нибудь будем),

Или жухлым листом станем сдуты на асфальтовую пыль,

Это случится после продажи неба.

Оно выставлено на аукцион, но пока никто не решился.

Танцуй со мной, мы прекрасны так.

* * *

Как черепаха лишается панциря на
Разделочном столе,
Стягивает потери неумолимый май,
Откидных крыш с карет
Он принц,
Танцующий по спирали
В балетных тапочках и пачках.
Очки в полоску, дожди орали
По лобовым, тонки скрипачки –

Диагональных струй смычки.
Итоги – это ведь щелчки
По носу; сливы – сини.
А принц – красивый…
Чуть плаксивый
На тополиный пух и грозы,
Черешню, очередь в ашане,
Попытки вывестись декстрозой
Из комы – лёгочном чулане,
Где смотрит в слизистые стены
Выпячивающий наружу
Грудь и редкие рефрены
Пульса, софитов грушу
Увидеть чтобы. Чуять солнце.
Очки в полоску – принц красивый
И загорелей македонца,
Но одиночество визгливей –

Танцует блёкло по спирали.
И черепаший панцирь ставит
К себе в чулан.

Лондонское

Рождение [равно] вступление в ипотеку
с неоговоренными условиями,
что разрастаются, словно в пихтовую деку
звук ударяется, – послесловиями.

Я не открываю глаза…
заблудившийся дождь импровизирует джаз,
хочется расстояния сжать
в ритм капели: три, два, раз:

в реках – тесно, в небесах – тесно, тучек
увеличивается объём,
а мы сядем в огромный зонт с деревянной ручкой
и поплывём.

* * *

Мёртвые рыбы чешут по небесам,
Фюзеляжами из чешуи перевитые вензеля
Выписывая мокрым,
Как на окнах морозом рисованные цветы.
Все ушедшие вверх, все упавшие вниз листы
Книг, в которых
Персональные имена пропечатаны, след чернил
Выцветал со временем, подтекал, снежил
На деревья, реки и горы.

Занесённые прахом этих людей, пущее
Маемся, как бы до-выносить это грядущее
Светлое будущее.

А рыбы чешут по небесам
Выписывая заковыристо вензеля
Покидающих…

На падающую звезду

моё государство птицею,

загибающейся желтой синицею

чернит мне глаза, вены – в клеточку

и скармливает Ничто.

как сажей крылами крытые

веера ресниц, солью омытые,

не дай мне уснуть ленточкой,

ниспадающей со свежих крестов.

армейским чином, стеблем высохшим,

луг сердечный пожаром высекши,

там залягу, в землю оплавлюсь,

окунусь как якоря

иль как пули, которым «пли».

не дай мне уснуть, слышишь ли,

на весь август

вплоть до февраля.

* * *

Нет рыбы живее меня, заглотившей

стенки серого целлофана.

О, как хотелось шоколада глаз твоих, меня простивших,

первой бабочкой весною рано

разбуженной.

Я эту жажду снегом заедал,

ещё не стаявшим –

по жабрам слипшимся.

И синей рыбой закипал,

резину шин

мозоля. Стремившись я

хватал губами 

– дном морским –

солью осушенным

комками

вдоль острова – бледнел он голубым.

А я бессмертными толчками

всплывал.

Не мужчина

Но даже эти слабые плечи могут держать весь мир…

А там уже утро… Треуголки жёлтые... необлака…

Очумевшие птицы и чьих-то шагов пунктир,

Плюс по самые гланды заполнившая тоска

Так, что видно со стороны…

Абсолютность молчания – давится горло – нить

Отчаяний скрученных в плотное волокно.

И разорванным парусом спину саднить,

Превращая царапины в красное полотно

Кленовых картин.

/я люблю тебя нежно.

ты подтверждаешь это.

мне не хватает возраста/

случая/веры/роста.

я беру тебя на руки,

зная дорогу/

Ведь даже эти слабые плечи могут держать весь мир,

Там где ненависть утр перерастает в причал.

У меня к себе масса претензий. Вызван с собой на турнир;

Я шью парус, вычерчиваю маршрут, ты же качай

Морем меня, лечи…

Только бы не было так, как сейчас: на песке…

Нет, только бы не были рёбра дугой наружу –

Располосованной рыбой – желтушном шматке -

Выжигающей робостью сбитый, уцепившись за сушу,

Ссыхаюсь… рушусь…

/я люблю тебя нежно,

становлюсь лучше.

мне не хватает веры,

мне не хватает случая.

я беру тебя на руки,

зная дорогу/

Смотри, даже эти слабые плечи могут держать весь мир.

Остановка: выходим. Остров, колонны, синий стакан.

Ты так любишь море, что зиму здесь страстно щемит,

Мы глядим на неё теперь только через экран

Или объектив.

Как и хотелось тебе, как хотелось быть сильным мне.

Мои вены сгодились в плетенье сетей и сукна.

Крабы расселись по стенам вихлястым узором теней.

И где бы мы ни целовались, я буду настаивать на

Продолжении.

Подлёдный лов

При рождении с затянувшимся родничком –

захлопнулся словно бы люк,
и потеряна связь, как вздорен
подлёдный лов, когда тела ком
нырнув, ищет лунки, прорубь, крепкий крюк –
а выход вовсе не предусмотрен.

И в какой-то медленный миг,
стоя в большом торговом центре,
происходит щелчок, рычажка сдвиг:
как же всё-таки слаб… это всё чистовик…

Чаша солёной воды
и железа – форма девушки = храм.
Дай мне сил или смерти,
Господи, выбери сам.

Хоронит в свою кровать

Небо слоёное полнится,
мне светлым помнится.
Воздух дрожит от птичьего
гомона, да безличного;
прорастает листвой, осокою,
ветвями гнётся высокими;
корни кутают засыпающих,
петляя в мягкие щёки их,
кожей прячет глаза уставшие,
убаюкивая бесстрашием,
коим каждый из нас перевит.
Растворяющийся алфавит
белым паром холодных губ
оседает на живота кругу…

говори-говори, завораживай.
говори-говори, чтоб я слышала.