Я ведь знала…
Вновь по нервам играет осень. Хочет джаз, а выходит блюз.
Дождь упрям, как всегда несносен, праздно пробует дни на вкус.
Собираю в охапку сказки – идиотка – ни дать ни взять!
Надеваю лицо на маску, прикрывая седую прядь.
– Снова к терниям через звёзды? – насмехаясь, твердит мистраль. –
Слишком поздно для бала, поздно на стопу примерять хрусталь.
Ты ведь знала… – вздыхает ветер, повторяя твои слова, –
Сможет небо сорваться с петель, если нос в облака совать,
сможет небо упасть на землю и расплющить собой мечты.
«Я ведь знала…» – рассудку внемлю, – «я ведь знала, что знаешь ты!»
Месяц в небе, меня услышав, опечалено свесил рог.
– Снова полночь прогрызли мыши? – ветер точит сарказмом слог.
Лист кленовый дрожит на ветке. Он устал за меня дрожать.
Бал осенний собрал объедки, но пытается в позу встать.
Нам балы навевают скуку... В параллельности двух прямых
мы танцуем, смыкая руки, каждый шаг превращая в стих.
На руинах воздушных башен открываю тебе секрет:
– Я из тыквы сварила кашу. Будешь пробовать или нет?
2015
Вернуться в весну
Январь... Но в округе весна без границ:
резвится ручей на лужайке,
раскинулся пышный ковёр медуниц,
и тучек игривые стайки,
как рыбки, по небу плывут и плывут…
Вдруг дочери возглас:
– Ой, папка, ты тут?
Мы с мамой тебя наконец-то нашли!
(от солнца проснулись веснушки)
Смотри, есть кагор, упаковка маслин,
нарезка, тарелки и кружки –
устроим пикник!
Расстилать стала плед…
Внезапно растаял её силуэт.
Жена говорит мне:
– Вино открывай.
Пока я с бутылкой возился, –
исчезла. Ей вслед закивала трава.
И ветер неистово взвился,
завыл, заскулил, словно раненый пёс,
вино опрокинул и вскрик мой унёс.
Багровые тучи, несясь над ручьём,
бока безобразно раздули.
И молнии в тело впивались моё
нещадно, как зубы акульи.
Стук сердца, казалось, грозу заглушал,
а мир стал туманен, бесцветен и мал.
Сквозь сумрак я слышу вдали голоса:
– Разряд… Заработало… Хватит…
– Счастливчик. Полгода – и будет плясать…
– Супруга и девочка – насмерть…
– Машину по трассе на льду занесло…
– Добавь кислород и введи трасилол…
В палату влетает сквозь форточку снег,
стекая слезами по стенам.
Я чувствую – жив, но по капельке смерть
питает меня внутривенно,
и тщетно желаю навеки уснуть.
Господь, отпусти мою душу в весну...
2016
Фрау Марта
(из цикла «Военная рапсодия»)
Сорок третий. Берлин. Суббота. Безмятежная гладь небес.
На рояле играет Отто – штурмбаннфюрер из войск СС.
Он играет для фрау Марты – драгоценной своей жены
(год назад с ней венчались, в марте, под чудовищный вальс войны).
Фрау Марта под пьесу Листа вспоминает:
московский быт, разведшколу,
как очень чисто по-немецки слова зубрит –
фройляйн Марта шпионкой будет в роковой для отчизны час.
Сорок первый. Легенда. Губен. И в Берлин километры трасс.
…Встреча с Отто – вне всяких планов. Статный парень. Умён. Речист.
Марта ищет, в сердцах, изъяны, но находит один – фашист.
Да и тот исчезает вскоре в глубине светло-синих глаз:
Отто с ней никогда не спорит, за неё он и жизнь отдаст.
Отто страстен, заботлив, нежен. И уютно с ним, и тепло.
Он словами ей душу режет, поминая войну, как зло.
И, бросаясь от «долга» к «Liebe», предавая себя саму,
Марта гибнет. Бесславно гибнет, погружаясь рассудком в тьму.
…Брак одобрен шифровкой «центра»: ближе к вермахту – больший прок.
Ведь у Марты стальные нервы и на жалость порог высок.
…Пробегают недели живо, донесеньям ведя учёт.
Марта только в любви правдива, в остальном же супругу лжёт.
…Накануне субботы явка. Дан приказ. И приказ суров:
«Переброска. Уходишь завтра. Устранить. Коридор готов».
Вьётся ветер холодный, гадкий, «устранить» Марте вслед скулит.
А в ладони дрожит взрывчатка. А на выбор – то меч, то щит.
Заблудилась слеза в ресницах, и до судорог сжат кулак.
Возле футора смерть ютится, вторя звукам: тик-так, тик-так…
И, ответив улыбкой кроткой на призыв: «Дорогая, спой», –
Марта рядом садится с Отто:
– Я спою. В унисон с то...
2016
Живой
(из цикла «Военная рапсодия»)
Дымное солнце застыло в зените,
тянутся тонкие ломкие нити
с грязного неба, а жгучие – страсть!
Держится наша пехота, бранясь.
– Чёрт, нет патронов, а битва в разгаре…
– Слева по флангу фашистские твари…
– «Чайка», у нас два десятка потерь,
«Чайка», не слы… Громов, кабель проверь!
– Есть, командир! – я рванул из окопа.
Эх, для отваги б сейчас пару стопок.
Быстро ползу. Замираю. Ползу.
Пули, как оводы, из амбразур
носятся в поле, безжалостно жалясь.
Богу давлю безответно на жалость:
смилуйся, я ж не связист, а сапёр…
Вдруг за спиной раздаётся:
– Егор!
Сердце достало до глотки до самой.
Я обернулся. Не верится:
– Мама?!
Тело как будто проткнули ножи.
Крикнуть пытаюсь:
– Стреляют! Ложись!
Замерли время, и битва, и мысли.
В воздухе вязком снаряды повисли.
Вскинулся на ноги – к маме бегом.
Пахнет топлёным она молоком,
сдобой и солодом. Платье в цветочек
с детства знакомое…
– Здравствуй, сыночек.
И забываю на миг о войне.
Рядом стоим в гробовой тишине.
– Ты похудела. И косы… где косы?
Волос был русый, а нынче белёсый.
Та же в янтарных глазах глубина.
Как там сестрёнка, здорова она?
Мать улыбается, голос печален:
– Ох, и пострел ты, всё так же отчаян…
Вывезли немцы сестру из села
вроде как в Шлибен. Её не нашла.
День ото дня распухали могилы –
голодно было, так голодно было.
Страшно и горько. То оспа, то тиф…
С батей твоим снова вместе, он жив,
снова, как в юности, треплет мне нервы.
– Мам, да ты что? Он погиб в сорок первом,
нам же пришла похоронка о том!
– Жив. За тобою отправил, пойдём.
– Нет, не могу, мне приказано ротным.…
Взрывов не слышно. Молчат пулемёты.
Что-то не так. Что-то явно не так.
Глянул я наземь и словно обмяк.
Нет, невозможно, чтоб нас было двое:
кто он, свинцом искорёженный? Кто я?
– Слушай, Егорушка…
– Мама, постой! Мама, я… умер?
– Живой ты, живой…
2019
Отфонарное
Давным-давно за юрким мотыльком
носилась ты безудержной девчонкой,
за ветер зацепившись рыжей чёлкой,
рассыпав звонкий хохот, а потом
ловила зайцев солнечных в ладошку
и кашей их кормила понарошку...
Мне помнится: швырнула ты портфель
со злостью на зелёную скамейку,
ругая одноклассника Валерку,
за то, что он красив, как топ-модель;
и загадала, с пальца сдув ресницу,
спустя десяток лет с ним обручиться…
Я свет ронял на первую любовь
сквозь темноту восторженной аллеи,
где губы в нежном трепете алели
от теплоты невысказанных слов.
Влюблённости подобны фейерверкам.
Ты вышла замуж. Но не за Валерку...
Все осени имеют жалкий вид,
надев дожди. Я наблюдал однажды,
как ты, плывя корабликом бумажным
в одной из них, расплющилась о быт.
Мелькали годы мимо, мимо, мимо,
меняя красоту необратимо...
Сегодня ходишь, трогая клюкой
асфальт дырявый, взгляд утратив зоркий.
Я тоже покосившийся, с подпоркой,
жду слома в суматохе городской.
Но до сих пор в глазах твоих при встрече
играют искры юности беспечной.
2017
Шелкопряд
Спит гусеница
Чай утоляет жажду
Смерть совсем близко
Восточный ветер в роще шелковиц
сбежал от ччи юэ, играя в прятки.
Жара, пронзая воздух кисло-сладкий,
баюкает сапсанов и синиц
и Хуанлуна – стража жёлтых вод,
лежащего в тени на мягких травах.
А шелкопряд(ка) ткёт уютный саван
из нитей невесомых. День придёт,
она сгорит на радость Си Линши,
рассыплется, едва качнётся кокон,
и в звуке раскрутившихся волокон
монетный звон услышат торгаши.
Пока жива, с усердием прядёт,
мечтая в мотылька переродиться.
Который из чаёв императрицы
её и возвеличит, и убьёт?
Который из ветров, срывая лист
со спящею личинкой, бросит в чашку
забавный миф, и роща станет чащей,
невольно затенив фарфор и рис?
Потянется дорога сквозь века
от Рима до Сианя и обратно,
озолотив чиновников стократно,
вельможам бросив под ноги шелка…
Мне гложет память странный эпизод:
вцепился полдень в яркий небосвод,
донфон коснулся ветви шелковицы,
вернувшись в рощу. Чай императрице
с почтением служанка подаёт…
____________________________
*ччи юэ – июль
*Хуанлун – жёлтый дракон
*Си Линши (Лей Цзу) – жена Жёлтого императора,
которая по преданию обнаружила кокон
с шелкопрядом, упавший в чашку чая.
*донфон – восточный ветер
*Сиань – город провинции Шэньси –
конечный пункт Шёлкового пути.
2017
Невеста
1
Росы выпали алой влагой,
гвалт сорочий наполнил лес –
«Вы слыхали? На дне оврага
звери видели – вот бедняга! –
труп невесты…» –
Раздался треск,
заскрипели, качаясь, ели,
изгоняя тугу из дупл, –
«Хоть убийца – прохвост умелый,
да как только заря зарделась,
тело дёрнулось, захрипело
и оскалило лисий зуб!
Говорят, не впервой такое –
оживают невесты, но
что-то в них не совсем людское
и пугающе-роковое,
а в зрачках – до беды черно».
2
Собирались в церквушке местной
прихожане в одно из утр.
На венчание шла невеста
и ворчала – в притворе тесно,
платье – широко, туфли – трут.
Брови хмурила то и дело,
разгорался в глазах костёр,
злобно рыкнула на омелу…
Мать, крестом осенив, присела –
уж не сглазил ли кто дитё?
Трепетали акаций гроздья,
вместе с ветром пускаясь в пляс.
За любовь! – голосили гости,
и вином растекались тосты,
и ломились столы от яств.
Под фатой спрятав локон рыжий,
жениха уверяла: «Люб!»
Только тем, кто сидел всех ближе,
будто грезилось – не-на-ви-жу! –
в поцелуях, слетавших с губ.
3
А сороки от места к месту,
продолжали судить-рядить:
«Вы почуяли – пахнет местью?
Сердца не было у невесты –
снова выгрызли из груди!
У оврага-то, лисья шкура,
там, где давеча труп нашли!
Вы видали? В рубахе смурой
Леший гневно глазёнки щурит,
по-недоброму молчалив…
Говорят, не впервой такое –
что разлучницам спасу нет.
Пожалеть бы кому покойниц,
кабы делали те благое…»
Кто же в тело невесты вдет?
4
Молодой обнимал супругу,
говорил:
– Я навеки твой,
нет надёжней меня в округе!
Но ответ: «Ту же ложь, тварюга,
ты не раз повторял другой», –
промолчала жена бесстрастно, –
«После бросил – не клят не мят…»
Гасло солнце, и свадьба гасла,
платье белое стало красным,
словно ткань пропитал закат.
В спальне шторы едва задёрнув,
скрыла огненный окоём,
и супруга окутал морок.
Платье красное стало чёрным,
словно шитое вороньём.
– Помнишь, девицу тешил ложью,
соблазнил и успел забыть? –
засветилась супруги кожа,
изменился лик…
– М-матерь Божья!
Т-ты ж утопла! Не может быть!
На колени пал:
– Кто ты? Кто ты?
И вцепился в её подол.
Усмехнулась та косорото:
– Расплатиться моя забота
с тем, кто к смерти любовь привёл.
Тут же в полночь скатился вечер,
и, сверкнув золотым клыком,
месяц хищно вонзился в печень…
Тень девичья, ссутулив плечи,
поспешила покинуть дом.
5
Леший помнил: холодным летом
заблудилась одна душа,
в подвенечный наряд одета,
горевала, что не отпета,
поклялась отомстить при этом,
и в лисицу, вздохнув, вошла.
Скорбный визг небеса наполнил,
гвалт сорочий в лесу повис –
до рассвета ему не смолкнуть:
«Вы видали лисицу в полночь?
Лапы белые, пасть – в крови!
Говорят, не впервой такое –
убивает неверных, но,
что-то в этой лисе людское,
притягательно-роковое,
а в душе – до бела черно…»
2018
А завтра был декабрь…
А завтра был декабрь. Всё так же сер,
как перед ним январь, упавший в сырость.
Ждал осени озябший голый сквер,
и ветви, словно острые рапиры,
пронзали надоедливый туман,
и город первым снегом не был пьян.
Я будто бы осталась в декабре,
где время вспять несётся неизменно,
где хочется и жить, и умереть,
любить и не любить одновременно
под мерный стук непрошенных дождей.
И свято верить на исходе дней,
что будет лето ныне и вчера,
омыв жарой сентябрьские остатки.
Расплавятся на солнце вечера.
Закаты, убегая без оглядки,
оставят для ночей цветные сны…
Но был декабрь… В двух жизнях от весны.
2015
© Таина Ким, 2015-2019.
© 45-я параллель, 2019.