Таина Ким

Таина Ким

Все стихи Таина Ким

А завтра был декабрь…

 

А завтра был декабрь. Всё так же сер,

как перед ним январь, упавший в сырость.

Ждал осени озябший голый сквер,

и ветви, словно острые рапиры,

пронзали надоедливый туман,

и город первым снегом не был пьян.

 

Я будто бы осталась в декабре,

где время вспять несётся неизменно,

где хочется и жить, и умереть,

любить и не любить одновременно

под мерный стук непрошенных дождей.

И свято верить на исходе дней,

 

что будет лето ныне и вчера,

омыв жарой сентябрьские остатки.

Расплавятся на солнце вечера.

Закаты, убегая без оглядки,

оставят для ночей цветные сны… 

 

Но был декабрь…  В двух жизнях от весны.

 

2015

 

Вернуться в весну

 

Январь... Но в округе весна без границ: 

резвится ручей на лужайке, 

раскинулся пышный ковёр медуниц, 

и тучек игривые стайки, 

как рыбки, по небу плывут и плывут… 

Вдруг дочери возглас:

– Ой, папка, ты тут? 

Мы с мамой тебя наконец-то нашли! 

(от солнца проснулись веснушки)

Смотри, есть кагор, упаковка маслин, 

нарезка, тарелки и кружки –

устроим пикник!

Расстилать стала плед… 

Внезапно растаял её силуэт. 

 

Жена говорит мне:

– Вино открывай. 

Пока я с бутылкой возился, – 

исчезла. Ей вслед закивала трава. 

И ветер неистово взвился, 

завыл, заскулил, словно раненый пёс, 

вино опрокинул и вскрик мой унёс. 

Багровые тучи, несясь над ручьём, 

бока безобразно раздули. 

И молнии в тело впивались моё 

нещадно, как зубы акульи. 

Стук сердца, казалось, грозу заглушал, 

а мир стал туманен, бесцветен и мал. 

 

Сквозь сумрак я слышу вдали голоса: 

– Разряд… Заработало… Хватит… 

– Счастливчик. Полгода – и будет плясать… 

– Супруга и девочка – насмерть… 

– Машину по трассе на льду занесло… 

– Добавь кислород и введи трасилол… 

 

В палату влетает сквозь форточку снег, 

стекая слезами по стенам. 

Я чувствую – жив, но по капельке смерть 

питает меня внутривенно, 

и тщетно желаю навеки уснуть. 

Господь, отпусти мою душу в весну...

 

2016

 

 

Живой

(из цикла «Военная рапсодия»)

 

Дымное солнце застыло в зените,

тянутся тонкие ломкие нити

с грязного неба, а жгучие – страсть!

Держится наша пехота, бранясь.

– Чёрт, нет патронов, а битва в разгаре…

– Слева по флангу фашистские твари…

– «Чайка», у нас два десятка потерь,

«Чайка», не слы… Громов, кабель проверь!

 

– Есть, командир! – я рванул из окопа.

Эх, для отваги б сейчас пару стопок.

Быстро ползу. Замираю. Ползу.

Пули, как оводы, из амбразур

носятся в поле, безжалостно жалясь.

Богу давлю безответно на жалость:

смилуйся, я ж не связист, а сапёр…

Вдруг за спиной раздаётся:

– Егор!

Сердце достало до глотки до самой.

Я обернулся. Не верится:

– Мама?!

Тело как будто проткнули ножи.

Крикнуть пытаюсь:

– Стреляют! Ложись!

 

Замерли время, и битва, и мысли.

В воздухе вязком снаряды повисли.

Вскинулся на ноги – к маме бегом.

Пахнет топлёным она молоком,

сдобой и солодом. Платье в цветочек

с детства знакомое…

– Здравствуй, сыночек.

И забываю на миг о войне.

Рядом стоим в гробовой тишине.

 

– Ты похудела. И косы… где косы?

Волос был русый, а нынче белёсый.

Та же в янтарных глазах глубина.

Как там сестрёнка, здорова она?

Мать улыбается, голос печален:

– Ох, и пострел ты, всё так же отчаян…

Вывезли немцы сестру из села

вроде как в Шлибен. Её не нашла.

День ото дня распухали могилы –

голодно было, так голодно было.

Страшно и горько. То оспа, то тиф…

С батей твоим снова вместе, он жив,

снова, как в юности, треплет мне нервы.

– Мам, да ты что? Он погиб в сорок первом,

нам же пришла похоронка о том!

– Жив. За тобою отправил, пойдём.

 

– Нет, не могу, мне приказано ротным.…

Взрывов не слышно. Молчат пулемёты.

Что-то не так. Что-то явно не так.

Глянул я наземь и словно обмяк.

Нет, невозможно, чтоб нас было двое:

кто он, свинцом искорёженный? Кто я?

– Слушай, Егорушка…

– Мама, постой! Мама, я… умер?

– Живой ты, живой…

 

2019

 

Невеста

 

Росы выпали алой влагой, 

гвалт сорочий наполнил лес –

«Вы слыхали? На дне оврага 

звери видели – вот бедняга! –

труп невесты…»  –

Раздался треск, 

заскрипели, качаясь, ели, 

изгоняя тугу из дупл, – 

«Хоть убийца – прохвост умелый, 

да как только заря зарделась, 

тело дёрнулось, захрипело 

и оскалило лисий зуб! 

Говорят, не впервой такое – 

оживают невесты, но 

что-то в них не совсем людское 

и пугающе-роковое, 

а в зрачках – до беды черно». 

 

Собирались в церквушке местной 

прихожане в одно из утр. 

На венчание шла невеста 

и ворчала – в притворе тесно, 

платье – широко, туфли – трут. 

Брови хмурила то и дело, 

разгорался в глазах костёр, 

злобно рыкнула на омелу… 

Мать, крестом осенив, присела – 

уж не сглазил ли кто дитё? 

 

Трепетали акаций гроздья, 

вместе с ветром пускаясь в пляс. 

За любовь! – голосили гости, 

и вином растекались тосты, 

и ломились столы от яств. 

Под фатой спрятав локон рыжий, 

жениха уверяла: «Люб!» 

Только тем, кто сидел всех ближе, 

будто грезилось – не-на-ви-жу! – 

в поцелуях, слетавших с губ. 

 

А сороки от места к месту, 

продолжали судить-рядить: 

«Вы почуяли – пахнет местью? 

Сердца не было у невесты – 

снова выгрызли из груди! 

У оврага-то, лисья шкура, 

там, где давеча труп нашли! 

Вы видали? В рубахе смурой 

Леший гневно глазёнки щурит, 

по-недоброму молчалив… 

Говорят, не впервой такое – 

что разлучницам спасу нет. 

Пожалеть бы кому покойниц, 

кабы делали те благое…» 

Кто же в тело невесты вдет? 

 

Молодой обнимал супругу, 

говорил: 

– Я навеки твой, 

нет надёжней меня в округе! 

Но ответ: «Ту же ложь, тварюга, 

ты не раз повторял другой», – 

промолчала жена бесстрастно, –

«После бросил – не клят не мят…» 

Гасло солнце, и свадьба гасла, 

платье белое стало красным, 

словно ткань пропитал закат. 

 

В спальне шторы едва задёрнув, 

скрыла огненный окоём, 

и супруга окутал морок. 

Платье красное стало чёрным, 

словно шитое вороньём. 

– Помнишь, девицу тешил ложью, 

соблазнил и успел забыть? – 

засветилась супруги кожа, 

изменился лик… 

– М-матерь Божья! 

Т-ты ж утопла! Не может быть! 

На колени пал: 

– Кто ты? Кто ты? 

И вцепился в её подол. 

Усмехнулась та косорото: 

– Расплатиться моя забота 

с тем, кто к смерти любовь привёл. 

Тут же в полночь скатился вечер, 

и, сверкнув золотым клыком, 

месяц хищно вонзился в печень… 

Тень девичья, ссутулив плечи,

поспешила покинуть дом. 

 

Леший помнил: холодным летом 

заблудилась одна душа, 

в подвенечный наряд одета, 

горевала, что не отпета, 

поклялась отомстить при этом, 

и в лисицу, вздохнув, вошла. 

Скорбный визг небеса наполнил, 

гвалт сорочий в лесу повис – 

до рассвета ему не смолкнуть: 

«Вы видали лисицу в полночь? 

Лапы белые, пасть – в крови! 

Говорят, не впервой такое – 

убивает неверных, но, 

что-то в этой лисе людское, 

притягательно-роковое, 

а в душе – до бела черно…»

 

2018

 


Поэтическая викторина

Отфонарное

 

Давным-давно за юрким мотыльком 

носилась ты безудержной девчонкой, 

за ветер зацепившись рыжей чёлкой, 

рассыпав звонкий хохот, а потом 

ловила зайцев солнечных в ладошку 

и кашей их кормила понарошку... 

 

Мне помнится: швырнула ты портфель 

со злостью на зелёную скамейку, 

ругая одноклассника Валерку, 

за то, что он красив, как топ-модель; 

и загадала, с пальца сдув ресницу, 

спустя десяток лет с ним обручиться… 

 

Я свет ронял на первую любовь 

сквозь темноту восторженной аллеи, 

где губы в нежном трепете алели 

от теплоты невысказанных слов. 

Влюблённости подобны фейерверкам. 

Ты вышла замуж. Но не за Валерку... 

 

Все осени имеют жалкий вид, 

надев дожди. Я наблюдал однажды, 

как ты, плывя корабликом бумажным 

в одной из них, расплющилась о быт. 

Мелькали годы мимо, мимо, мимо, 

меняя красоту необратимо... 

 

Сегодня ходишь, трогая клюкой 

асфальт дырявый, взгляд утратив зоркий. 

Я тоже покосившийся, с подпоркой, 

жду слома в суматохе городской. 

Но до сих пор в глазах твоих при встрече 

играют искры юности беспечной. 

 

2017

 

Фрау Марта

(из цикла «Военная рапсодия»)

 

Сорок третий. Берлин. Суббота. Безмятежная гладь небес.

На рояле играет Отто – штурмбаннфюрер из войск СС.

Он играет для фрау Марты – драгоценной своей жены

(год назад с ней венчались, в марте, под чудовищный вальс войны).

 

Фрау Марта под пьесу Листа вспоминает:

московский быт, разведшколу,

как очень чисто по-немецки слова зубрит –

фройляйн Марта шпионкой будет в роковой для отчизны час.

Сорок первый. Легенда. Губен. И в Берлин километры трасс.

 

…Встреча с Отто – вне всяких планов. Статный парень. Умён. Речист.

Марта ищет, в сердцах, изъяны, но находит один – фашист.

Да и тот исчезает вскоре в глубине светло-синих глаз:

Отто с ней никогда не спорит, за неё он и жизнь отдаст.

Отто страстен, заботлив, нежен. И уютно с ним, и тепло.

Он словами ей душу режет, поминая войну, как зло.

И, бросаясь от «долга» к «Liebe», предавая себя саму,

Марта гибнет. Бесславно гибнет, погружаясь рассудком в тьму.

 

…Брак одобрен шифровкой «центра»: ближе к вермахту – больший прок.

Ведь у Марты стальные нервы и на жалость порог высок.

 

…Пробегают недели живо, донесеньям ведя учёт.

Марта только в любви правдива, в остальном же супругу лжёт.

 

…Накануне субботы явка. Дан приказ. И приказ суров:

«Переброска. Уходишь завтра. Устранить. Коридор готов».

Вьётся ветер холодный, гадкий, «устранить» Марте вслед скулит.

А в ладони дрожит взрывчатка. А на выбор – то меч, то щит.

 

Заблудилась слеза в ресницах, и до судорог сжат кулак.

Возле футора смерть ютится, вторя звукам: тик-так, тик-так…

И, ответив улыбкой кроткой на призыв: «Дорогая, спой», –

Марта рядом садится с Отто:

– Я спою. В унисон с то...

 

2016

 

Шелкопряд

 

Спит гусеница 

Чай утоляет жажду 

Смерть совсем близко

 

Восточный ветер в роще шелковиц 

сбежал от ччи юэ*, играя в прятки. 

Жара, пронзая воздух кисло-сладкий, 

баюкает сапсанов и синиц 

и Хуанлуна** – стража жёлтых вод, 

лежащего в тени на мягких травах. 

А шелкопряд(ка) ткёт уютный саван 

из нитей невесомых. День придёт, 

она сгорит на радость Си Линши***, 

рассыплется, едва качнётся кокон, 

и в звуке раскрутившихся волокон 

монетный звон услышат торгаши. 

Пока жива, с усердием прядёт, 

мечтая в мотылька переродиться. 

Который из чаёв императрицы 

её и возвеличит, и убьёт? 

Который из ветров, срывая лист 

со спящею личинкой, бросит в чашку 

забавный миф, и роща станет чащей, 

невольно затенив фарфор и рис? 

Потянется дорога сквозь века 

от Рима до Сианя**** и обратно, 

озолотив чиновников стократно, 

вельможам бросив под ноги шелка… 

 

Мне гложет память странный эпизод: 

вцепился полдень в яркий небосвод, 

донфон***** коснулся ветви шелковицы, 

вернувшись в рощу. Чай императрице 

с почтением служанка подаёт… 

____________________________ 

* ччи юэ – июль.

** Хуанлун – жёлтый дракон.

*** Си Линши (Лей Цзу) – жена Жёлтого императора,

которая по преданию обнаружила кокон

с шелкопрядом, упавший в чашку чая. 

**** Сиань – город провинции Шэньси –

конечный пункт Шёлкового пути.

***** донфон – восточный ветер.

 

2017

 

Я ведь знала…

 

Вновь по нервам играет осень. Хочет джаз, а выходит блюз.

Дождь упрям, как всегда несносен, праздно пробует дни на вкус.

Собираю в охапку сказки – идиотка – ни дать ни взять!

Надеваю лицо на маску, прикрывая седую прядь.

 

– Снова к терниям через звёзды? – насмехаясь, твердит мистраль. –

Слишком поздно для бала, поздно на стопу примерять хрусталь.

Ты ведь знала… – вздыхает ветер, повторяя твои слова, –

Сможет небо сорваться с петель, если нос в облака совать,

 

сможет небо упасть на землю и расплющить собой мечты.

«Я ведь знала…» – рассудку внемлю, – «я ведь знала, что знаешь ты!»

Месяц в небе, меня услышав, опечалено свесил рог.

– Снова полночь прогрызли мыши? – ветер точит сарказмом слог.

 

Лист кленовый дрожит на ветке. Он устал за меня дрожать.

Бал осенний собрал объедки, но пытается в позу встать.

Нам балы навевают скуку... В параллельности двух прямых

мы танцуем, смыкая руки, каждый шаг превращая в стих.

 

На руинах воздушных башен открываю тебе секрет:

– Я из тыквы сварила кашу. Будешь пробовать или нет?

 

2015