Светлана
Князева

* * *

Меняет ветер взгляды по погоде
без всякого усилья и труда,
И я на философском пароходе
опять плыву неведомо куда.

Не уберечься от одной и той же
к изгнанничеству страсти – на века,
И взяты «восемь томиков, не больше»,
и берег чужд, и пристань далека.

Чем старше становлюсь, тем только краше
все нотки в тех великих голосах…
И девочка зачем-то вслед мне машет,
мечтавшая об алых парусах.

Музыка

Поселившись в душе
и не став изгоем,
Она будет уже
твоим личным морем.
Пусть внутри, а не вслух,
и не надо – дальше,
Потому что вокруг
слишком много фальши.
Веселей, чем у фей
и у Оберона,
Станет сутью твоей –
вся до обертона.
Выдаст джазовый хит,
если ты на грани…
Пусть она не звучит,
но она – играет…

* * *

Памяти родителей и брата

Апельсин уместился в ладони,
Незаметно пришёл Новый год,
В телевизоре пьеса Гольдони,
Труффальдино – слуга двух господ.

Шерлок Холмс, незадачливый Ватсон,
«Чебурашка» и «Ну, погоди!»
И кладут нас, детей, высыпаться –
Новогодняя ночь впереди.

Дефицитные шпроты, салями,
Оливье и с икрой бутерброд…
И улягутся годы слоями,
Сколько каждому снег наметёт…

* * *

С утра бывают неполадки,
И день на редкость непогож,
Мы говорим: «Идут осадки»,
А это – снег! А это – дождь!

Конечно, в серо-белой гамме
Нет радости как таковой,
Но дождь зашелестел шагами,
Но снег вспорхнул над мостовой…

Не отдыхая ни минуты,
Жизнь устремляется вперёд,
Как будто верит, что кому-то
Сейчас зимы недостаёт.

Голос

Ю. Шперлинг

Пусть в эластичности упругих связок
Вся магия его заключена,
Ему подвластно всё: и нежность красок,
И нот проникновенных глубина.

Как и душа, он просится наружу,
Хотя ему не в тягость тела плен,
И вот – мы снова покидаем сушу,
Услышав зов мифических сирен.

Каков наш путь – он краток или долог,
Мы никогда не знаем правды всей…
Но ветер паруса вздымает полог,
И мы плывём в одну из одиссей.

О красоте

Она влечёт к себе сама,
хотя бывает странноватой,
Неправильной и угловатой,
и непонятной для ума.

Её не следует стеречь,
за ней пускаться по наводке,
Она проявится в походке,
во взмахе рук, в посадке плеч –

Она есть в мелочи любой;
и если будешь с ней учтивым,
Восторженным речитативом
она заговорит с тобой.

Мечтая встретить идеал,
о ней пекутся слишком много…
А красота – улыбка Бога,
которую никто не ждал.

* * *

Пусть не потеря лица
будет твоим достижением,
Совесть – проспект до конца
с односторонним движением.

Трудности не обойти
уличными переходами,
Штрафы нельзя оплатить
скидками и промокодами.

Но продвигайся по ней –
линии выбранной жреческой…
Совесть, конечно, длинней
жизни любой человеческой.

* * *

Эмоций отчаянных рать
на пике и в сшибке,
И если учиться играть,
то только на скрипке.
Для корпуса – прочная ель
и дека – из липы,
И – вырвется лёгкая трель,
и взвизги, и всхлипы.
А ты всё твердил: не играй,
забудь свои вальсы,
Ведь жизнь – это вечный раздрай,
иди и меняйся.
Как белка, вертись в колесе,
прими жизни вызов,
А эти мелодии все –
пустые капризы.
А музыка льнёт к небесам,
не жмется к кюветам…
Кто любит, меняется сам,
и дело всё в этом.

Канатоходец

Нет, это не пустяк и не придирка,
так было, и всё время будет так –
Под куполом сверкающего цирка
на чудо смотрят тысячи зевак.

Как – ради впечатляющего танца –
жизнь оставляют смерти под залог...
Канатоходец, стоит ли стараться
и напрягать до боли мышцы ног.

Уже трудней вышагивать по тверди,
привыкнув к качке с ветром и шестом,
И все, кто восхищались, будто дети,
посмотрят с осуждением потом.

А тот, кто держит руку на стоп-кране,
вопросов никогда не задаёт,
Он знает: балансируя на грани,
падение меняют на полёт.

* * *

Каждый город античный – знакомый
и любимый сильней и сильней,
И в просветы сквозные альковов
небо видится только синей.

Чтобы мы ни о чем не жалели,
белый мрамор ступеней истёрт,
И красуются бугенвиллеи
у разрушенных древних ворот.

А в музеях – пылятся витрины,
и спешим поскорей за порог…
Потому нас и манят руины,
что не быт правит миром, а Бог.

В жизни всё преходяще и бренно,
но последней не будет черта…
И сияет в Эфесе с Приеной
их божественная красота…

* * *

Как уместить в короткий миг
И солнца лик, и лунный блик,
Страницы поглощённых книг,
Рождённого младенца крик,
Судьбы случайный маховик…
И то, как в море мчится бриг…

* * *

Почему-то на всём белом свете
Ты не встретил родные глаза,
И тебе снятся сны на рассвете,
Только некому их рассказать.

Одиночество – трудная ноша,
А хотелось бы жить налегке.
Ах, как смотрится платье в горошек
Рядом с торсом мужским в пиджаке.

Часто в жизни брутальной и взрослой
В руки просится мамин портрет,
И когда все забыты вопросы,
В душу льётся спасительный свет…

* * *

Я хочу быть кошкой в Стамбуле,
пусть текут мгновенья, века…
Но я буду греться в июле,
подставляя солнцу бока.

Мостовая – трон для кумира,
и дворец – шумящий базар…
Посреди огромного мира
я лежу, прищурив глаза…

Нет двуногих, четвероногих,
только трепет пальцев твоих…
Это ад придуман для многих,
а вот рай – всегда для двоих.

* * *

Привычно всё, что входит в круг вседенный,
с чем наши спины гордые сжились,
Что, споря с расширением вселенной,
и составляет эту нашу «жизнь».

Сцепляя прочно социума звенья
и правила читая по слогам,
Пристраиваем стук сердцебиенья
к обычным человеческим шагам,

К рывкам судьбы и проявленьям грубым,
тревогам и сезонным дефиле…
И мы Отца ещё сильнее любим
за то, что Сын родился на земле.

Юлия

Там, где мраморных плит
Любит солнце касаться рукою,
«Ave, Caesar!» звучит,
Над толпой разливаясь рекою.

Став ярчайшей из звёзд,
Он, людские сердца карауля,
Навсегда и всерьёз
Породнится с названьем «июля».

И промчатся года,
И продолжит вращаться планета,
Но уже никогда
Не разлюбит Ромео Джульетта…