Светлана
Килиминчук

в городе стеклянных человечков

домики, заборчики, крылечки –
город из чистейшего стекла.
в городе стеклянных человечков
хрупким человечкам нет числа.

каждый от создания приучен
жить один и сам себя беречь.
слуха в тишине лишались уши,
от молчанья исчезала речь,

в мареве депрессий и апатий
множили однообразье дней,
будто изначально виноваты
в неприкосновенности своей.

так бы и существовали вечно,
но, от одиночества устав,
самый непрактичный человечек
закричал: очнитесь, жизнь пуста!

в городе, не знавшем революций,
человечки в солнечных лучах
плачут, обнимаются и бьются,
и смеются, и звучат... звучат...

* * *

Ты слышишь, как растёт трава?
Григорий Хубулава

По призрачному воздуху скользя,
плывёт июльский день, жарой распластан.
Над озером застыла стрекоза,
узнав себя в проказнице глазастой.

В один сплетая стебли под водой,
о чём-то тихо плачут две кувшинки.
Сладит на выдох и пьянит на вдох,
иду на зов – и вглубь зовёт тропинка.

Макушки крон взлетели б, коль могли,
чтоб дотянуться до небесной сини.
Стекает синь, и каждый дюйм земли
внезапно зацелован нежным ливнем.

Касаюсь влаги ласковой рукой,
и будто отвечает мне листочек.
Приходят и смиренье, и покой
богатой семенами доброй почвы.

И кажется, что не нужны слова,
что нет любви, молчания бездонней.
Порой я слышу, как растёт трава
сквозь сердце и открытые ладони.

мечта

мир, в котором тепло, и никто никого не ест,
не клюёт, не кусает, не гонит, не предаёт,
женихов в этом мире хватает на всех невест,
и встречается каждому сразу своё-своё,

мир, где солнечно, зелено, в каждом дому – уют,
в каждом сердце – по счастью, и сила добра – в руках,
мир, где правит любовь, где не ссорятся и не лгут,
потому, что и незачем, и позабыли, как.

мир, в котором так радостно всё на двоих делить,
умножая таланты, сложив воедино все,
мир, который разрушить однажды, нажав «делит»,
не захочет Создатель, гуляющий по росе

* * *

Казалось, иду по глубокому самому дну я,
а вышло, что в космос глубокий меня унесло...
Вмещается что-то несносное в клетку грудную,
и выразить это непросто привычностью слов...
Сминается время, пространство не помнит зарубок,
и где-то на пересечении новых миров
кого-то зовут пересохшие тонкие губы
безмолвным дыханьем, жалея растраченных слов.
Создатель Вселенной любовь изливает лавиной,
и чайная ложка которой весьма дорога,
и лепят ладони кого-то, податливой глиной
доверчиво льнущего к немилосердным рукам.

Бог никогда не опаздывает

Бог никогда не опаздывает. У Него всё готово заранее.
Он даёт тебе право выбора, не всегда подстилая соломку,
но бальзам Он готовит задолго до того, как бываешь изранена,
и выход Он видит, когда ты ещё не попалась на чью-то уловку.
Не бойся, ступая по жизни наощупь, душою стремясь к небесному,
удивляясь тому, как немыслимо быстро порой приходили ответы,
так быстро, что волосы – дыбом, и трепет в утробе, это как если бы
они до молитвы твоей заготовлены были и ждали молитвы где-то.

Как будто в ответ на вопрос твой приходит письмо или телеграмма,
и ответ ты просила вечером,
а было отправлено тем же утром рано.
Вначале ты думаешь: мистика, а после не удивляешься больше ни грамма,
потому, что чувствуешь, как сильно Он любит, живя в твоём теле, как в храме,
и плачешь от осознания силы милости и прощения, залечивающих раны,
и даже практически забываешь словами поблагодарить в итоге,
и больше уже не боишься потом ни стрел, ни огня, ни капканов,
потому, что уверена в Боге.

Фонарик

Был я нищ, бестолков и наг,
и внутри – сиротливо пуст,
но вдруг поднял меня со дна
и наполнил Собой Иисус.
Исцелил мой побитый бок,
дал огонь и так много сил...
«Ты – фонарик, – сказал мне Бог. –
Я – твой Свет, чтобы ты – светил».

Стал я счастлив, и стал красив,
думал: радости – нет конца,
шёл я множество лет и зим,
лился Свет с моего лица.
Было пройдено сто дорог,
и в такой темноте я был...
«Ты – фонарик, – сказал мне Бог. –
Я – твой Свет, чтобы ты – светил».

Падал в грязь и в глубокий ров,
погружался на дно морей,
где давило стеклянный лоб,
чуть не лопнул. «Спаси скорей!» –
я кричал, и терпеть не мог,
и молил поскорей спасти.
«Ты – фонарик, – сказал мне Бог. –
Я – твой Свет. Не ропщи: свети».

Я смирялся, светил, терпел,
счастлив был послужить – Ему,
и во тьме беспроглядной – пел,
и в грязи я светил сквозь тьму.
Он учил меня видеть ложь.
«Я веду тебя – вот Ответ! –
не туда, где во тьме – умрёшь,
а туда, где Мне нужен Свет».

* * *

Спасибо за утро, за новый родившийся день,
за листик и ручку, за бисер, иголку и нитку.
Спасибо за Жизнь, что потоком струится везде...

за то, что придумал клубнику...

За дивных животных, за бабочек и за цветы,
за небо и солнце, за дождь, и, конечно, за радугу!
За всё, что с такою любовью выдумывал Ты,
чтобы нас радовать...

* * *

Ах, клевер-клеверочек, друг изысканный, растущий неприметно под ногами,
люблю тебя высматривать, выискивать, тончайшего сложенья оригами.
Нежнейший перелив цветов: салатовый и розовый с сиреневато-белым,
я так люблю внимательно разглядывать, что раньше второпях не разглядела.
Чудные лепесточки, будто лопасти. Так дивно создан ты... Гляжу влюблённо:
вихрастый шар, ты живописней лотоса и славного махрового пиона.
И не гордишься, и ценой не хвалишься, и прячешься в траве, где – сотни, тыщи!
И лишь четырёхлистником ты славишься. Но знаешь ведь, кто любит – тот отыщет,
и разглядит, и ввек не налюбуется, не вытопчет и не помянет всуе.
«Спасибо!» – скажет, встретившись на улице.
И, не налюбовавшись, нарисует.

* * *

Погружаясь в прохладную воду,
ликование сердцем ловлю.
Мне к лицу ощущенье свободы,
как свобода к лицу кораблю.

Пируэты ногами рисуя,
извлекая жемчужинки слов,
я не просто плыву, я танцую
с Чёрным морем под неба крылом.

Необъятное, синее, здравствуй!
Будь со мною всегда и везде!
Рассекая руками пространство,
я летаю в прозрачной воде.

* * *

Утопает в цветах Гефсиманский Черниговский скит,
полюбившийся. Дивное и благодатное место.
Омывается каждый цветок вновь и вновь благовестом,
и теплом, и любовью полны до краёв лепестки.

Не спешу уходить после службы. У храма стою.
Даже воздух, похоже, молитвой монашьей пропитан.
И летит перезвон, и потоком ложится на плиты,
и уносит с земли в колокольную благость свою.

* * *

Июльский воздух пахнет липами –
собою все запахи затмил.
С тобой быть пчёлами могли бы мы,
когда бы не были людьми.

Легко со звёздочки на звёздочку
могли бы мы перелетать,
на спинках – светлые полосочки,
на лапках – солнечный нектар.

Садится солнце, липы светятся –
светло и сладко нам от лип.
Нам довелось сегодня встретиться –
наговориться не могли.

Соцветья пчёлами колышутся...
Жаль, что живёшь ты не в Москве.
Ты так же дышишь – не надышишься,
и так же любишь липов цвет.

* * *

Вот бабочка летит – и трудно выследить:
присядет лишь – и сразу же вспорхнёт.
«Как бабочка!» – твердят о легкомысленных.
А что она? Жизнь! Красота! Полёт!
И мне твердили – нечего противиться,
как будто быть пустышкой суждено...
Сидит на тюле яркая крапивница,
влетев ко мне в открытое окно.
Вдруг – хочет улететь, порхает, мечется,
а я гляжу, гляжу во все глаза:
вот бабочка – крылатый символ вечности,
трепещущий – а в руки взять нельзя.
Пораню, испугаю хрупкость тонкую,
собью с крыла волшебную пыльцу...
Ловлю её просторною клеёнкою,
на миг с любовью подношу к лицу,
любуюсь, дорожу, целую мысленно –
и выпускаю в небо за окно.
Так каждый день...
Они влетают – письмами
о том, что Небесам – не всё равно...