Светлана
Хромова

* * *

Август время лета и катастроф

Я с трудом отличаю

Новую причёску от старой

Сон от смерти коньяк от гашиша

В памяти зреет горсть рябиновых ягод

Это и называется любить жизнь

Когда-нибудь колесо

Дойдёт до последнего поворота

Но сегодня можно

Оставлять на тропинках города

Своё настоящее

Разменивать на блестящие камушки

Красивые веточки

Наполнять стакан памяти

Не понявшие почему также правы

Как и знающие зачем

Зима будет холодной

* * *

Африканские дети играют в войну,

Их матери в пёстрых платках

Ловят рыбу, рыба уходит ко дну,

Как вечность, прожитая впопыхах.

Всю мелочь собрали женские сети.

Жёны добычу на берег выносят,

Смотрят, как на песке растут и играют дети,

Просят есть, а завтра вырастут и никого не спросят.

И возьмут настоящие пистолеты и автоматы,

Будут стрелять, как тогда, понарошку, та-та-та-та.

А над морем будут также всходить рассветы и также закаты,

И будет лежать рыбья мелочь, блестящая от головы до хвоста.

И та же стройка, побеждающая безбрежность

Берегов пустых и солёных, это белые господа

Строят рай для туристов, обещая счастье и безмятежность.

Если спросят, было ли счастье, отвечу: «Пожалуй, да».

И, возможно, счастливы дети, что пока на песке играют,

Тычут палочкой в мёртвую рыбу, в огромный застывший глаз,

Словно в шар земной, отразивший от края до края

Песни сложенные одинаково для всех нас.

* * *

В полночь последние деньги становятся водкой.
Принц потерял свои туфли, часы и одежду.
День начинается будничной метеосводкой,
В памяти прячутся жизнь и любовь и ещё что-то между.

Бьётся и бьётся упрямо тяжёлое что-то,
Прячутся книги в шкафы, ну а звуки в пластинки.
Музыка рвётся, в душе оставляя длинноты,
Всё, что твоё – лишь рисунок на мятой картинке.

Золушка вышла за слесаря дядю Матвея,
Принц и не вспомнил о пьяной разутой девице.
Можно лишь так: никогда ни о чём не жалея.
Время летит и несёт на стальной колеснице,

Так и летишь, кувыркаясь, как лист безымянный,
Не увернувшись порой от заведомой пули,
Прячешь на полке далёкой свой туфель стеклянный,
И знаешь – тебя обманули.

* * *
 

Ветер волной по песку стучит,
Ржавые рыбы лежат на дне.
Если ты счастлив был, но не вполне,
Выбрось свои ключи.

Выбрось ключи и иди туда,
Где и Макар не гонял телят.
Там, говорят, есть живая вода,
Да мало ли, что говорят.

Вечно Гвидону по морю плыть,
Невод поймал своего старика,
Вечно девицам плести ту нить,
Что ведёт в облака.

Вечности хватит на нас одной,
Не потерять бы в ней
Имя да связку живых ключей,
Что ото всех дверей.

* * *

Ещё раскрой судьбы не обведён,

Кусочек мела крошится в руке.

Разъятия ничем не одолимы.

Качнулась тень от ветки на щеке,

А тень от птицы пролетела мимо.

Что скроено, уже непоправимо.

Слова горчат, приходят холода,

Но это наше лишь наполовину.

На кухне долго капает вода

И падает в трубу, как в сердцевину

Зерна, ореха попадает дождь –

Жизнь неизбежно разнимает землю.

Как можно жить, не размыкая рук,

Так я свою судьбу приемлю.

Идёт иголка под сердечный стук.

* * *

Живот болит и счастье длится,

И мир висит на волоске.

Поёт осенняя синица

На перекрёстном сквозняке

О безнадёжном, неизбывном,

Безвременном. Наступит срок

В забвении неочевидном,

Как вдохновенье, как итог,

Как рана тяжкая земная,

Как жизнь – не поле перейти,

Как счастье без конца и края,

Переведённые пути.

* * *

Ш.

Жить и жить то в пустой, то в полной квартире,

Прижимая к груди то книгу, то пластмассового щенка,

Помнить, что дважды два всё ещё четыре,

И вздрагивать от любого, пробившего ночь звонка.

Принимая на веру то, что зовут словами,

Задыхаться, крыльями разгребая осень,

Щурится в даль запрокинутыми головами

Уходить в леса и теряться меж диких сосен.

Можно плакать об этом, можно купить щенка,

И лестничные пролёты станут светлее и шире.

Не вспоминать об этом, но помнить наверняка,

Что дважды два уже навсегда четыре.

* * *

Зато есть улицы и снег,

И снег летит за ворот.

Зима. И будущего нет,

Но есть метель и город.

Одна рука лежит в другой,

Снег падает и льётся.

Слова подхвачены рекой

На дне двора-колодца.

– Пойдём на Горького, пойдём!

– Куда? Идём, не важно!

И вот мы на Тверской вдвоём.

За холодом бумажным

Не видно лиц, дорог, машин,

Снег падает и тает.

Прозрачен мир и невредим

От края и до края.

* * *

Костры осенние горели,

И мы сидели за столом.

Казалось мне – на самом деле

Ты заходил в мой спящий дом.

Снимал рюкзак, садился возле,

И жёлтый лист влетал в окно,

И всё на свете было после,

Ну а сейчас – всё решено.

И пел, и плакал дождь бездомный

О тех, кто грезил за окном

О том, что мир такой огромный,

Что каждому есть место в нём.

И, чай по кружком разливая,

Присаживалась за столом

Вся жизнь, огромная, большая.

И дождь, и небо, и наш дом.

* * *

Мне ничего никто не обещает,

Я ничего давно не обещаю,

Никто не обещал меня тебе.

Но я, конечно же, о чём-то помню,

О чём я только до сих пор не помню,

Чего я только не могу забыть.

Она пришла с мороза и с вокзала,

Открыла воду, начала с начала

И побелила за ночь потолки.

Она в тебе так много замечала,

Сжимала зубы, плакала, молчала

И заново белила потолки.

Её зверинолобому упорству

Могли бы позавидовать, но поздно

Пить воду из заснеженной реки.

Снег накрывает всю мою дорогу.

Снег накрывает всю твою дорогу.

Никто не позабудет ничего.

* * *

Мы заходили в старые дворы –

Москва тянула нас за рукава.

Незлые городские комары

Нам не мешали. Лёгкие слова

Летели мимо окон, мимо ламп,

Готовящихся вечер объявить.

А где-то письма отправлял почтамт,

И до Кремля протягивалась нить

Огней, дорог, людей, машин, машин.

А нам с тобою было невдомёк,

Что там. Здесь на окне стоял графин

И в комнаты просился мотылёк.

И мы как будто жили в веке том,

Где жизнь тиха. Всё страшное вдали.

Мы отложили небо на потом,

И ландыши ещё не зацвели.

Тогда, весной тринадцатого года,

Ты не заметил у меня седых волос.

И мы вошли ещё раз в эту воду

И в сад, где у стены малинник рос.

* * *

На Крутицком подворье поют петухи,

И у них соловьиная жажда.

Здесь под бархатом солнца живут лопухи,

Из камней прорастая отважно.

Как мы встретились в этом подворье весной,

Или, может, в другом? Может, осенью, летом?

Вот две жизни… Но как они стали одной?

А когда… И не вспомнить об этом.

По холмам и просторам бескрайней Москвы,

Сквозь сады и вишнёвую млечность,

Мы шли рядом и были: дороги, мосты,

И дворов проходных бесконечность.

* * *

На нашем настоящем языке

Мы говорили долго и тревожно.

Мир нехотя висел на волоске,

И время прибывало осторожно.

Осенний снег ложился на траву,

Той зелени немыслимая зыбкость

Горела сквозь опавшую листву

Последним светом, золотою рыбкой.

Я отвечала, путая слова,

И целый мир смотрел на нас иначе.

А снег летел, ложась на рукава,

И таял на щеке горячей.

* * *

Наше прошлое за нами приходит,

Входит в одни двери, в другие выходит,

Нас оставляет на поле этого боя

Любоваться небом Аустерлица,

Вспоминать, как хотелось быть птицей,

А сегодня хочется лишь покоя.

На ладони лежали моря и страны,

А теперь ладонь хватается за стаканы,

За чужие сердца, иногда за своё предплечье,

Ты находишь, что всё не бывает вечным,

И мечты твои стали цветным картоном,

Живёшь в неладах с собой и иногда с законом,

Вот богатство твоё, человече.

Новых писем нет, вряд ли они не доходят,

Старый друг давно в этот дом не ходит,

И сдаётся мне, что к концу недели

Я уже не встану со дна постели

И забуду небо моё и птицу,

И забуду всё, что теперь мне снится.

Часовая стрелка почти не ходит.

* * *

Ю.Г.

Она вышла замуж за лётчика.

Пекла блинчики, вязала варежки,

Читала ему сказки и рассказывала небылицы.

Говорила, что раньше была жар-птицей,

Но Иван-царевич сжёг её кожу.

Лётчик молчал.

Он дарил ей рассветы и апельсины,

Улетал, прилетал, заваривал чай с жасмином,

Его волосы пахли небом.

Иногда она плакала, её руки дрожали,

Дорога к аэродрому терялась за гаражами…

Он кормил её, брал её на руки.

И она становилась Жар-птицей.

* * *

Помнишь небо Лита над головой,

Шёпот слов и восторг щенячий?

Мир состоял из нас, из любви роковой,

Книг, бульвара и споров горячих.

Мы читали, читали тогда взахлёб

И сходились, и спорили, и шумели,

И носили старенькие пальто,

И бутылки в карманах звенели.

Мы бессмертными были тогда,

Наши строки лучшими были, помнишь?

Так дружили и жили, будто бы навсегда,

И стихи призывали на помощь.

В полутьме коридора горел бесконечный свет,

И мы шли на него, и теряли друг друга.

Здесь звучат шаги тех, кого больше нет –

А когда-то вместе читали стихи по кругу.

Мы бродили молча под ржавостью тополей,

Что кидали нам листья, как золотые монеты.

Трепетало пламя, мир становился светлей.

…Я стою под ветвями, листвой, как огнём согрета.

* * *

Рубашка пахнет мёдом и вином,

И сходит свет с берёз на подоконник.

И мы по дому бродим босиком,

Где деревянный пол и рукомойник.

Стучит рябина пригоршней в стекло,

Плоды красны, как звёздочки из детства.

Меня в иное время занесло,

Где ты рубашку дал свою – согреться.

И шлёпая по доскам ледяным,

Я поняла: всё может быть иначе.

Деревья, травы и осенний дым

На полутёмной и холодной даче.

Я продевала руки в рукава,

Сплетённые как будто из крапивы,

Как будто жизнь, что молодость, прошла,

А мы бессмертны и – наверно – живы.

* * *

Рыбка плывет кверху брюшком

моя чудная жёлтая рыбка
умерла с самого детства
бедная бедная рыбка
я тогда повторяла
не понимая толком
я и теперь не знаю
что же мне делать если
солнце плывёт кверху брюшком
небо плывёт кверху брюшком
бедное бедное солнце
бедное бедное небо
где моя жёлтая рыбка
где моя жёлтая рыбка

* * *

Срезаешь волосы и ногти,

Огонь из печки достаёшь,

И, оттирая день от копоти,

Живёшь, живёшь, живёшь, живёшь.

Такая тёплая сначала,

Такая разная потом,

Жизнь кутала, как одеяло,

Подоткнутое перед сном.

Свет рассыпался на осколки,

Пищухи плакали навзрыд.

Рвалось не там, где было тонко –

А где болит.

Казалось, это будет вечно:

Рассвета тонкие лучи.

…Необратимо и беспечно

Огонь выносишь из печи.

* * *

Эти грустные улицы станут рекой

По которым мы вместе (я только с тобой)

Поплывем, наше море волнуется.

Наше море лежит на ладони, как лёд,

По которому больше никто не пройдёт,

Раз, два, три – это море волнуется.

Я замру, я останусь фигурой морской

На твоём берегу, за моею рекой,

Вот и всё. Только море волнуется.

* * *

Я засыпала на твоей ладони,

Я просыпалась на его ладони,

И время плотно путалось в клубок.

А где-то в темноте гуляли кони,

В стеклянной темноте гуляли кони,

И был наш путь не близок, не далёк.

А где-то за рекой горело пламя,

На вечном берегу гудело пламя,

Мир исчезал в янтарной темноте.

И всё на свете становилось нами,

И всё на свете становилось нами,

И наши тени плыли по воде.

А время в нас свои пускало корни,

Сцеплялись, заплетались наши корни,

Летел, летел на небо лепесток.

Я засыпала на его ладони,

Я просыпалась на твоей ладони,

А время все крутило свой клубок.

* * *

Я оглянулась и увидела

После смерти в моей жизни

Осталось ещё немало

Осенние листья зависли над высью

Наблюдая как я оглядываюсь еле дыша

Но замечаю осень чудо как хороша

И зима верно будет не хуже

А потом у весенней лужи

Я запнусь и сердце проглотит ком

Больше чем земля с солнцем и звёздами

Только бы не забыть

О том что ещё осталось