Светлана
Чернышова

 

 

здесь на качелях девочка над бездной
летит, ей шепелявит ртом подъездным
дом – деточка, не бойся и не плачь.
чуть всхлипывают ржавые пружины
дверей, что, подставляя ветру спины,
пускаются деревянисто вскачь.

здесь осень. шелест, скрип... и снова осень
речитативит, имя произносит –

твоё? моё? сливается в одно.
у клёна ворон – постаревший гаер
фальшивит, мендельсона нам играя,
на рёбрах пса, издохшего давно.

зачем мы здесь? не старина, но старость,
не жизнь, но смерть… пойдём туда, где алый
снегирий день садится на плечо,
и обжигает, вылепленных вместе –

из одного, из глиняного теста.
и ночи нет.
и живы мы ещё.

 

 

из неблизкой своей тишины расскажи напиши
как моим соловьям у тебя не поётся в потёмках  души
как далёкий осиновый голос на ветках озябших дрожит
как  в распадках  всё мимо бежит быстротечная жизнь

расскажи напиши потому что такая стоит тишина
что слышны снегопада шаги по озимому полю окна
что слышны  из соседнего дома детей говорливые сны
и дыханье кукушки уснувшей в часах до весны

и над всем – тишина а над ней опадающий снег
и хватает его словно Бога и смерти – на всех   

 

 

О, метафизическая глубина и бесконечность замочных скважин,
в кои, не отрывая взгляд, можно рассматривать всякие чудеса!    
Вот, например: напевая, по больничной подсобке вальсирует кастелянша –
снежная, белая, рыхлая, с маленькой грудью и заколкой на волосах,         
 
О, как она парит меж хрустящих стройных рядов халатов!
О, как счастье её о счастье большом кричит! 
О, как в унисон сквозняку, меж окон танцует запылённая вата,
и хищных ламп расширяются люминесцентные зрачки!   
 
Бог с ним, что у кастелянши радоваться – две банальнейшие причины.
Первая: завтра на карточку переведут аванс,
Вторая (ещё банальней): досрочно освобождается милый душе мужчина,
и, значит, вполне реальны мужские тапки в квартире… может быть, даже – ЗАГС.

Пусть у неё сокровищ немного: на старой пелёнке, в углу, котята
(кошка их лижет наждачным ласковым языком, ворчит…)
и на стене – фотография сына, что в лихом девяносто пятом
дырочку пулевую в буйну голову получил.

Если не думать об этом…  просто смотреть в замочную скважину,
долго-долго, не отрывая от кастелянши взгляд,
можно увидеть, как время на её лице морщинки разглаживает
и пришивает золотые пуговицы (вместо пластмассовых) на халат.

 

 

…там по утрам руладит соловей,
бахвалится зелёною обновой,   
и засыпает Вольфганг Амадей,
едва коснувшись тишины вишнёвой

там женщины – светлы, как божий день,
на мир глядят глазами цвета хаки,
высаживают во дворах сирень,
перешивают выцветшие флаги

на занавески, платьица… скользят
по ткани стёжки-тропки золотые, 
теплеет взгляд, становятся глаза 
не хаки, а молочно-травяными,

и, через реку, – мостик навесной,
на берегу – бревенчатая школа
для деток, что рождаются  весной.
всегда весной.
из косточек вишнёвых.

 

 

эй, кто там волнуется, ропщет,
то лай поднимая, то вой?
бегите, ползите на площадь,
где ветер сипит горловой,
где мрамора страшное пенье
сквозит через арочный ряд,
и тени великих – лишь тени –
на сбитых коленях стоят.
бегите, ползите на площадь,
где всем уготовано лечь,
пусть слёзно стекает на мощи   
бастардная мутная речь…
никем и ничто не забыто,
покуда на площади той
голодная свора пиитов,
давясь вдохновенной слюной,
грызёт сухожилия рифмы,
рвёт тощее мясо словес…
но вечер – последний из римлян –

приспустит знамёна небес,
тяжелые, в траурных  лентах,
и смерть, получившая мзду,
зажжёт над последним поэтом
забвенья скупую  звезду.

 

 

1.

Сегодня попрошу у старости – молодящейся стервы:
верни моё тело, зачем ты ходишь в моём теле
выгуливать лабрадора Дедди, потом в булочную,
на перекрёстке двух деревянных улочек –
Молодёжной и Заречной
беседуешь подолгу с вдовцом Зерчиком,
он старше тебя,
но сей факт(для него) не имеет значения.
посмотри – взгляд его,
просачиваясь сквозь пробегающую нимфетку,
застывает на твоём лице – сморщенном,
в сосудистой сетке,
каменеет, растрескивается в каждой морщине,
посмотри – с гончей сноровкою нос мужчины
втягивает не запах крови на молоке и лилии,
но запах увядающей гортензии, книжной пыли,
разве ты этого хотела, я этого хотела?
после похорон Зерчика пожалуйста, верни моё тело…
смотрюсь в зеркало,
из него темнота – многорукий Шива,
целует в лоб.
зрачки мои шире, шире…

2.
не могла уснуть, у окна стояла и слушала,
как машины с голодным ржаньем галопируют по Ямской,
и под утро на окна опять прилетели души
недалёко, из абортария, что за площадью городской,
 
я им: гули-гули, смешные мои, безволосые, белые,
неумёхи – ни рассердиться, ни ложку держать в руке…   
до рассвета читала сказки, песенки пела им,   
и кормила хлебом, размоченным в молоке.   

3.

соседка на всё лето уезжает на дачу,
буду смотреть сквозь бумажную стенку,
как в её квартире мальчик плачет,
шмыгает носом, острыми коленками
елозя по ковру, катает машинку с крестами,
машинка торопится, мигает рождественской ёлкой…
– кем мы станем, когда нас не станет?
шепчет мальчик, шёпот колкий
осыпается высохшей ржавой хвоей,
стеклянный мальчик лопается, присаживаясь на корточки…
всё лето не буду слышать, как соседка вьюгой воет
полгода воет, и форточка хлопает,
хлопает форточка.

4.   
ночью у мыса недоброй надежды
мой дом потерпел кораблекрушение
в каюте на верхней палубе
(VIP-каюта с чайками на крыше)
слушала как со змеиным шипением
вода заползает на нижнюю палубу
поднимается выше выше
глотает спящих людей
люди отправляются в небытие беззвучно
слушаю великую тайну тишины
которую нарушают лишь
возня крыс спешно покидающих трюм
да пьяные всхлипывания смотрителя маяка
который стоит на потухшем маяке и смотрит вниз
о чём он думает? скорее всего о том что
проспал пару сотен людских жизней
наверное страшно думать об этом...
какое ужасное пробуждение...

нет никогда не буду смотрителем маяка

5.
наверное, он меня любил, потому что писал мне
длинные письма, иногда звонил по телефону,
мы долго разговаривали ни о чём,
но никогда не виделись,
нет, наверное, он меня любил, потому что всегда
в конце разговора говорил: «люблю» и бросал трубку,
ещё он писал в постскриптуме
каждого письма «люблю».
Однажды он написал мне длинное письмо ни о чём,
и в конце письма было написано «люблю»
я ответила  одним словом
«ежевика».
Он перезвонил и спросил:
– Что означает слово «ежевика»?
– Для меня или для тебя?
– Для тебя.
– Почти ничего… никогда не видела ежевику,
не знаю, какая она на ощупь, цвет, вкус.
Поэтому ежевика для меня – слово,
однозначное аксиоматическое обозначение в лексике.
Он, помолчав недолго,  положил трубку.
Письма,  звонки прекратились.

Может быть, он тоже никогда не видел ежевику?