Светлана Богданова

Светлана Богданова

Все стихи Светланы Богдановой

Арбатское барокко

 

Глюк, говоришь, Бах.

Стук по клавишам, крах,

Крах тишины, стен –

В ад, в метрополитен.

 

Вешай его, подвесь,

Как эспрессо в кафе

Для незнакомца – ввысь,

Пусть он и подшофе,

Ставь для него барокко –

Аэродром подскока –

Крестиком в плоской графе.

 

Там, где плоско, – там свет.

Там все просто: вельвет,

Строчка двойная, быт.

Бах там – бабах. Забыт.

 

Глюк бликует сквозь люк.

Это не тот глюк.

 

«Здесь слишком много нот» (с).

Их не сложить в комод.

Ими забить живот.

В них зарыться, как крот.

Пой мне, сосед-банкрот.

Пой, как арбатский сброд.

 

Глюк, говоришь. Бах.

Все на своих местах.

А между ними – Арбат.

Жирен. Кудряв. Горбат.

 

2017

 

Басня о гаджетах

 

Психологи и окулисты,

Учителя и прочие артисты, –

Все гаджеты ругают. И не зря.

Хотя, постойте-ка. Вы знаете угря?

С айпадом он дошел до дна.

Вот про него история одна.

 

Наш угорь был хорошим малым,

Но страсть имел он к соцсетям

И прочим цифровым забавам,

Которым предавался,

Буквально тут и там,

Пока морской народ лишь тусовался.

 

Тогда все шастали «на якоря»:

Сардины, толстолобики, форели.

Никто не спал в своей постели...

Ну, кроме нашего угря.

 

И крабы, и миноги, и улитки

Предпочитали крепкие напитки:

«Русалью кровь» и «Глаз омара»

Но, прежде, чем нырнуть в объятия кошмара,

Они болтали всласть, напившись яду,

О «кое-чьем» пристрастии к айпаду.

 

Мол, как же так, ведь жизнь у нас одна,

Не может виртуальной быть она.

 

И, разумеется, их всех поймали в сети.

В единственные реальные на свете.

 

А наш любитель гаджетов на дне

На безопасной глубине

Айтюнзы слушая, сидел в Фейсбуке.

То лайкал, то постил, и сам вовсю постился,

Забыв об ужине, о волнах и о скуке,

Пока морской народ на рынке потрошился.

 

Мораль здесь в том, что неисповедимы

Пути господни. Гаджеты, соцсети

Даны нам всем, как Ною дан ковчег.

Плывите, не оглядываясь, дети.

Вокруг нет жизни. Но и смерти нет.

Когда в руках айпад, айпод, айпед.

 

Вот наш ответ ревнителям науки:

Пойдемте, повисим в Фейсбуке.

 

2017

 

 

Басня о моде

 

Послушайте-ка басню про ежа.

Однажды ёж

Решил побрить иголки,

Чтоб стать похожим на ужа.

«Зачем?» – спросил его мохнатый шмель, жужжа.

«Ёж – мимими, но сексуален уж!» – ответил ёж, дрожа.

«Уж старомоден. Мы же в моде.

Мы хипстеры, а это, вроде,

сейчас посексуальней змей», –

бородку почесав, сказал мохнатый шмель.

«Ужели уж – боян?» – спросил колючий ёж.

«Ах, вряд ли ты поймёшь!»

Шмель, лапкою махнув, умчал на шопинг.

А ёж побрился. И примерил смокинг...

 

Наш ёж не посещает распродаж.

Он любит быть, как уж.

А уж всему на свете

Предпочтёт винтаж!

Вот так-то, дети.

 

Мораль сей басни – каждому своё,

Свой образ жизни. И своё тряпьё.

 

Кому-то – неопрен, кому-то – драп.

И стиль, и имидж сам ты создаёшь.

Но моден до тех пор, пока ты раб

Концепции. Как шмель. И уж. И ёж.

 

2017

 

Интуитивная гусеница

 

Шерлок, как всегда, берет третий экипаж.

Прилипает к лакированной подножке, затем – к бархатному сиденью...

Точно палочник из ужастика, взбирающийся на десятый этаж.

Он так же хрупок и так же изящен. Полупрозрачен, как пресловутый мираж.

 

То ли дело я. Тяжелая и плотная,

Свинцовая Рапунцель в темноте колодца.

Колодца, вывернутого наизнанку, торчащего вверх, как булавка,

О которую можно навсегда уколоться...

 

Выхожу за первого встречного.

Покупаю первый попавшийся дворец.

Оглядываюсь на первый же окрик,

Кладу богатство в первый же сберегательный ларец.

 

Мне некогда ждать третьего. Мой мир слишком зыбок.

Он разворачивается и осыпается, наподобие древнего свитка.

(Понятия не имею, откуда и о чем этот свиток).

Я не сыщица и не чтица. Я интуитивная гусеница. И у меня лишь одна попытка.

 

2017

 


Поэтическая викторина

Купе

 

Москва-Астрахань

Моему коту Масюсе

 

*

Когда рыбак огромным сомом

Усатым, жирным и больным

Должно быть, ободравшим бок

О гальку или о причал...

Когда рыбак огромным сомом

Ворочается тяжко в душном

Купе, и в этой духоте,

Давящей звуки, точно сели

Сентябрьского прилива, стонет...

Приди ко мне, мой серый друг,

Мой друг ушастый, мой любимый,

Устройся на плече, сощурься

И дай мне в этом невозможном

Стучащем омуте уснуть.

 

Невероятная интимность

Таких подробных путешествий

Должна быть чем-то вроде кармы,

О ней в Фейсбуке говорят

С надеждой: «будет плюсик в карму».

Тук-тук, тук-тук. И ты лежишь

В консервной банке с чужаками

А, стало быть, тебе везёт.

 

Тебе не тотчас же везёт –

Такое трудно бы назвать

Вообще приличным словом. Нет.

Тебе чуть позже повезёт.

Когда из этой душегубки

Ты выйдешь в холод на рассвете

И будешь знать, что ты жива.

И этот мутный путь закончен.

 

*

Мой серый зверь, приди ко мне.

Когда-то ты любил консервы.

А я сейчас вполне съедобна,

Паштет, желток, желе в железке,

Мой хрящ, мой жир, мой сок под прессом

Чужих видений замещает

Меня саму. Приди, приди.

Дай мне почувствовать на коже

Всю страсть твоих прозрачных жал.

 

Быть может, проколов мне кожу,

Проколешь ты и эту сталь,

Глухие стекла, дерматин,

Освободишь меня отсюда,

Из чрева, из червя, из змея,

Ползущего в ночной степи.

И дашь мне кровью, дашь мне сердцем

Ты дашь возможность мне дышать

И слушать твой хрустящий храп.

Хорал, хрипение, порханье

Сухого мотылька в гортани.

Ну, или где рождает звук

Таинственное тело кошки.

Освободи меня, прошу.

Пусти на воздух. Дай уснуть.

 

*

Рыбак ворочается, стонет.

Он на соседней полке грезит

О рыбах малых и больших.

Во сне он превратился в рыбу.

Должно быть, чтобы лов был лучше,

Он должен вжиться в образ жертвы

И повести её умело

В кошмаре сна на крюк, на смерть.

 

А завтра – завтра он посмотрит

На плотный хвост, на чешую,

Потянет и рванет за губы

Холодного сома и что-то,

Как коготь, острое пронзит

Его потухший мозг. И смех

Его замрет на миг. И руки

Вдруг дрогнут. А затем опять

Рванут. И это наважденье –

Что боль он будто ощутил

В лице, в губах, в усах и в шее,

Что сам он – грузный сом, он рыба,

Оставит рыбака навеки.

 

«Должно быть, солнце. Я сгорел.

Нужны мне чёрные очки

И шляпа круглая, с полями». –

Решит, вытягивая тело

Речного бога из воды.

Но это – завтра. А теперь...

Теперь он умирает в лодке,

Лупя по доскам плавниками.

 

А нам с тобой его не жалко.

Сиди, сиди, мой кот, тук-тук.

Пусть острый человечий запах,

Сочащийся сквозь невод сна,

Не отвлекает нас от кармы.

Сегодня – мука. Завтра – плюсик.

Мы это выдержим, пройдем,

Промчимся, проползём, проспим...

Шепчи мне хищный шепот в ухо.

Ты здесь. Я чувствую. Тук-тук.

 

2017

 

* * *

 

Мой лосось!

Видишь кость?

Видишь гвоздь? Видишь ось?

Чуешь в сердце холодном томленье?

Это всё потому,

Что начало всему

В этом месте сбылось,

Как воронка, как ствол, как сверленье.

Этот пуп,

Этот суп,

Этот сон – как тулуп:

Жарок, душен и туп.

Круг за кругом, без слов, без движенья.

Ты, кружась, отплывай

Прочь отсюда, за край,

Там осадок похож на победу, на рай,

И в воде нет ни капли броженья.

Мой лосось!

Эта ось,

Этот гвоздь, эта трость

Всех доводит до исступленья.

Это явный сигнал.

Ты похож на коралл,

Ты, мой друг, маргинал.

Прочь отсюда, нажми на сцепленье.

Хвост – и скрип.

Хрящ – и хрип.

И плавник, как полип.

Уплываю, и чувствую тренье.

И всё тише поёт

Хоровод, круголёт...

Через мель, через сель,

Через мост, через брод

Я ползу, не щадя рыбий глаз и живот,

В тишину, в чистоту, где старик-садовод,

Розмарином набив мой смеющийся рот,

Превратит чешую в оперенье.

 

2016

 

Несколько слов о вещах

 

Посвящается Тате Дашковой

 

Мир, где каждая мелочь – портал,

Это мир волшебников и продавцов.

Зелен и розов, золотист и пунцов!

Хотя, по-моему, ты от него устал.

 

Ты устал от оттенков. Устал от вещей.

Ты ждешь чистоты от того, что всегда

Было грязным. От овощей,

От ножа, от стола, от кухаркиного труда.

 

Забудь о времени и о гарнире забудь.

Используй старинный холст, пролезь

Туда, где ночь. Где занавес, точно ртуть,

Подвижен, опасен. Не ткань, а живая взвесь.

 

Где запах пыли и пота – ностальгический газ.

Не можешь сдержаться, хочется громко ржать

Голым путаться в ветоши, стать королем проказ,

Уж какая тут чистота. Тут – тело. Тут – вонь. Тут – ржа.

 

Снова пора скоблить? Забудь. Оставь этот бред

Авторам книг про уборку. Уважай эту грязь.

Узел, колтун, комок, – самый полезный предмет.

С ними подчас легко двигаться, веселясь,

 

Не уставая и... не прерывая связь.

 

2018

 

* * *

 

Окнами в окна – словно грудью давить на грудь.

Нужен хороший бампер, чтобы терпеть эту муть.

Шторы – как шелуха. Их уже не вернуть.

Жалюзи слиплись. Надо бы что-нибудь

Жесткое. «Сходишь на рынок, там посмотри, не забудь».

 

Дорогомиловский красному рад.

Красному мясу, разбитому вдребезги наугад.

Красным носам, вдыхающим жирный, как карбонад,

Воздух, похожий на жилы, нежели просто на смрад.

Красным губам, окликающим красные уши: «Брат!..»

 

Нет товаров для дома среди нашинкованных тел.

Может, тебе не сюда, может, в другой отдел?

Да, тебе не сюда. Только ты не успел.

Встал, и стоишь, как столб. Индо, бедняга, взопрел.

Точно ангел на шпиле. Черен. И сиз. И бел.

 

Жесткое нужно, помнишь? – Спрятаться от людей.

Латы? Здесь только лапы. (Не убий, но убей).

Здесь только клювы и когти. И рога – погрубей.

«Вот, пожалуй, рога. Дай пострашней, поострей.

В общем, рога упакуй. Можно в пакет, без затей»...

 

Отныне – рогами в окна! Скрюченным пальцем в глаз.

Больше, сосед, не смотри. И не думай о нас.

О том, что в доме напротив мы творим без прикрас.

Спать ложись от греха. Сыт, тосклив и чумаз. 

Ночь исцелит нас всех. И не в последний раз.

 

2017

 

Последний сонет цветному бульвару

 

Ползи под дверь, крошись сквозь гипс,

Сквозь мрак, сквозь радужные лужи,

Лети на звон, туда, где кружит

Фасованный по кранам Стикс.

 

Ссыпаясь к Трубной порошком

Остерегайся злого Будду.

Он жук, он жир, он жжот повсюду!

Но ты невидим. Ты – пешком.

 

И, наконец, влепись в бульвар.

Сомни сомнительные сонмы

Семян и листьев лип бессонных,

Шуршащих чушь навеселе.

Оставь их всех. Туши пожар

В большом неглинном санузле.

 

2017

 

 

Путешествие за край земли

 

лубок

 

*

«А всё-таки она плоская!» –

Воскликнул и почесал танзуру.

«Лысина твоя?» – ангел насмешливо вопросил.

«Лысина моя плоТская», –

И невозмутимо добавил:

«И у тебя не все перья белы, встречаются и те, что буры».

«Тссс, осторожно, тебе ещё нужно сил,

Чтобы дойти до края,

А то будешь потом стонать: умираю...

Господи, мол, зачем ты меня оставил,

И всё прочее, как другие монахи».

«Не дождёшься», — отрезал. И побрел, опустив глаза,

Как бредут на виселицу или к плахе.

А ангел решил свалить и больше пока не влезать.

 

И пошёл монах по пескам и травам,

И пошёл монах по корням корявым,

Ведь господь дал ему в провожатые пару ступней,

А в такой компании всё же идётся дружней.

Да и грешишь меньше, разве что спотыкаешься,

Крякнешь, перекрестишься, и как бы уже раскаешься.

 

«Вот так диво дивное», – и встал столбом.

Диво, меж тем, к нему, шелестя, ползло,

Пенилось, как добрый монастырский эль.

А ангел тут как тут: «Всё», – говорит. – «Облом».

«Ступай», – устало махнул. – «Должно быть, мне повезло.

Вот пара дощечек. Будет нынче постель».

И прилёг на пирс, и тотчас уснул.

А ангел – делать нечего – остался пугать акул.

 

А потом случился шторм. И монах в бреду

Цеплялся за доски, кричал всякую белиберду

Про тугого на ухо настоятеля, про розы возле калитки,

Про некую девку – ногти черны, а кожа бела и в веснушках,

Про загаженные вяхирями монастырские пушки,

Про воду, но больше – про эль и прочие дурманящие напитки.

И ни разу – ангел готов был поклясться – не вспоминал еду!

 

*

А вот ангел, следуя своей пернатой природе,

Очень хотел чего-нибудь поклевать.

Но все же он не птица, а нечто оккультное вроде.

Нашел ламинарию. Стал ею в зубах ковырять.

 

Хотя морской травинки ему не хватило бы на прокорм.

И он, наверное, опустился бы до ракушек. Если б не шторм.

 

«Господи, помилуй», – вопил монах.

А про себя думал: «Пошли вы все на!»

Он взлетал в чернильное небо на деревянном осле

И обрушивался в пучину в кипящем котле.

И в конце концов, в этом аду озверев,

Он хохотал, как гиена, и рычал, как лев.

 

А ночью обмяк и отпустил своего осла.

И пошел бы ко дну, если бы здесь не росла

Ледяная гора. Стуча зубами, обдирая запястья,

Он вылез на лёд и упал, подвывая от счастья.

 

«А всё-таки, она плоская», –

Шептал и смотрел на лёд.

«Плоская-плоская», – повторял, вглядываясь в полоску,

Которая к айсбергу приближалась влёт.

И вот, предательски хрустнув, ледяная гора замерла,

И монах увидел в небесах отражение: два крыла.

 

Ангел сидел по другую сторону плавучей горы.

Во-первых, напуганный. И очень злой – во-вторых.

«Это ты», – говорит. – «Ты во всём виноват.

Я так больно, так низко пал!» – «Скажи спасибо, не в ад.

То была божья воля, морские псы танцевали бурре».

«Ангелы не должны рыбам идти на пюре».

«Бедняга Левиафан голоден!» «Поворачивай ледышку назад!»

«Приплыли. Не нравится – лети в свой божественный сад».

«Пока ты здесь, сад для меня закрыт, лучше бы ты утоп».

«Значит, терпи. До чего же ты толстолоб!

Ангел, а такой остолоп!»

 

*

Наконец, протянул руку. И услышал гул.

«Купол похож на медузу. Чистая слизь».

Только и успел подумать. И тотчас же блеванул.

«Ты уже у цели. Немедленно соберись».

 

Снова дотронулся и отодвинул край.

Гул нарастал. И не гул. А будто бы ангельский грай.

«Соберись, тряпка. Вот он, твой берег, твой рай».

 

А дальше – версии расходятся. Одни говорили,

Монах и ангел узрели за краем автомобили,

Самолёты, самоходы и танки

И вот такие бриллианты неведомой никому огранки.

Шли, и попали на пир к королю выпивох.

Тот был зол и усат и громко кричал «хэндехох».

 

Другие шептались, мол, всё это небылицы.

И монах, и ангел пролезли под куполом и оказались в светлице.

А там во всю стену – зеркало. В его золотой глубине

Увидели они себя – спящими среди спрутов на дне.

 

А вот третья история мне особенно нравится.

Попали они там в деревеньку. Решили будто бы позабавиться.

Стали орать и скакать, и быстренько были схвачены.

Их оглушили. И оттащили в погреб, где среди всякой всячины

Бочек с элем, ржавых вериг и гирь

Они очнулись. И узнали родной монастырь.

К ним вошёл настоятель. И рявкнул: «Не дебоширь!»

«Не дебоширьТЕ», – поправил монах, оглянувшись туда,

Где только что был ангел. А теперь валялась мятая сковорода.

«Кто это – вы?» – спросил настоятель. Похоже, он всё-таки не был глух.

«Я и мои стопы», – смиренно ответил. И почувствовал, что под ним на полу вода.

И тут же добавил в припадке гордыни: «И святой дух».

 

2018

 

Свершение

 

Не столько зубное блеянье боли, пустота

Вычищенных стен больничного лона,

Не боязнь умчаться прочь, раствориться в предвыдохе стона,

Ослабеть, или даже устать;

Не столько ошибки разломанных сновидений

Как вариантов обета, данного игольному ушку,

Не столько сама игла – луч солнца, сорванная ресница, жгут,

Удушающий предплечье, подкашивающий колени,

И не набожность, упаси меня всё, что может здесь упасти,

Не мелочность клеточного убийства

Меня угнетают. Но беспокойство

При подчинении хрусту кости,

При верности собственной крови и расширенью зрачков;

И – следом – прилежное запоминанье

Внутричерепных аппликаций, да в строгой ванне

Покаянный плеск скальпелей и неведомых никому крючков.

 

1998

 

* * *

 

Теперь зима на острове и скалы

Покрыты инеем, а в небесах

Светло и серо. Здешний воздух

Напоминает тонкий лист бумаги:

Его сминаешь жаждущим дыханьем –

Хрустит он и ломается, и тает.

 

Но море мирное, зовущее, на строки,

Написанные нервными чернилами, похоже.

Зубчаты спины волн, горбат и груб

Хребет, всплывающий и тонущий в пучине,

И каждый из хребтов хранит разрыв

Пузырчатой и сумрачной цезуры.

 

Так, наблюдая с берега за морем

И ветру подставляя грудь и руки,

И в ветре остужая лоб и веки,

Стоит, в песке увязнув по лодыжки, Сафо,

И предается странным наслажденьям –

Слагая строфы обо всём, что видит,

И тотчас забывая их навеки.

 

1998