Станислав Подольский

Станислав Подольский

Золотое сечение № 35 (131) от 11 декабря 2009 года

Предыстория

 

Подземная река
 
Обломки скал и больше ничего,
и прыгает вода, дробясь о камни.
 
В долине рано расцвела сирень.
А здесь стеклянно расцветает снег
на склонах скал. И больше ничего.
И прыгает вода, дробясь о камни.
 
Просохли крыши. Родились дожди.
А здесь не ждут от неба ничего.
А здесь молчат – и больше ничего.
И прыгает вода, дробясь о камни.
 
Серебряный комарик-самолёт
звенит себе о чём-то голубом.
А здесь клокочет чёрная вода,
здесь прыгает вода, дробясь о камни.
 
Сквозь мрак и жуть – всей лавой ледяной
вершит свой путь подземная река.
 
1962
 
Пробуждение
 
Сквозь шелест тополиной декорации
писк воробьиной рации рассвета…
 
Скорей проснись – в страну древесной рации –
подслушивать вопросы и ответы,
и как несёт лесное население
по теленепредвиденным каналам,
что шелеста и предрассветных песен
в чащобах остаётся очень мало:
грядёт, мол, светоносная работа,
мол, хор иной готовится украдкой!..
 
А сумерки стоят сквозною ротой
в трагических зелёных плащ-палатках.
 
1967
 
Зимующий скворец
 
Желторотое чудо, скворец,
сколько лет мы с тобою не виделись?
Сколько грусти нам годы повыдали!
Сколько слёз нам ветрища повыдули!
Сколько перьев и песен повыдрали!
Сколько видано-перевидано
меж удачами и обидами,
меж весною и зимними видами,
между детством и зрелостью видимой –
пока встретились мы наконец!
 
1970
 
Автопортрет с городом
 
Разве это осень, а не сон?
Разве не расплещется, как с блюдца?
Разве горечью сентябрьских солнц,
Разве сердцем можно захлебнуться?
Разве этих крыш полукольцо,
этот Город – как рисунок сажей,
разве это не твоё лицо,
обожённое осенним счастьем?..
 
1965
 
Юность
 
Холодной музыки полна,
нечёсана и неодета,
лишь потому зовись Весна,
что за весной приходит лето.
 
Лишь потому зовись мне Жизнь,
что, чую, ток по жилам гонит,
когда Ты – мальчиком зелёным
с намокшим прутиком в ладони –
по звонким лужам пробежишь.
 
Лишь потому моей зовись,
что сердцу не хватает света,
а Ты – светла и неодета –
всё брезжишь, как весна и жизнь…
 
1975
 
Свиданье
 
Нина, звёзды!
Нина, смертный воздух,
запах искалеченной травы…
На пороге сентября, над вздором,
в сорняках и звёздах, под забором…
В нерасцветших звёздах, говорю,
у плетня, где заросли сомкнулись
(неужели мы не разминулись
среди бедствий, странствий и веков?!)
всей душой, всем сердцем – без предела.
Рёв автомашин – на грани тела,
топот мимохожих сапогов
по земле, сухой и огрубелой…
 
Нина, нежность!
Счастья захотелось
или просто чистых облаков
над тяжёлой головой, над стрижкой?..
(Всё ещё казалась ты мальчишкой.
Только губы запеклися слишком
жаждой поцелуев и стихов…)
 
Нина, небо! Ветер без предела!
Спинами земное чуем тело.
Вечность переполнила глаза.
Нина, поздно! Или слишком рано:
свет ещё сочится сквозь бурьяна
звёздами цветущие края…
 
Нина, сложно, ложно, невозможно –
у плетня, у бездны на краю –
всё равно… Но рано или поздно
рухают любимые и звёзды
в чёрную и дикую траву...
 
Нина, снежность! Гулкая безбрежность.
Свежей неразгаданности взгляд.
Веры нет. Надежды нет. Предела
нет тоске и жажде. Но для хмеля
есть сырая верная земля…
 
Нина, млечность! Веки, плечи – в звёздах.
В раненой траве, боготворя…
Нина, вечность! Я твой вешний воздух.
Ты земля моя в дождях и звёздах.
Нина, Нина, невозможно розно, не дыша…
Но вот – бессмертный роздых
между смертным завтра и вчера.
 
1977
 
* * * 
 
Помню последнюю ночь
в доме покойного детства.
К. Вагинов
 
Детство не помню. Нет.
Помню просторный воздух,
острый серьёзный свет,
ливень в чёрной листве.
Камни у входа в мир
тешут пленные немцы.
Очереди змея
хлеб стережёт у ларька.
 
Детство не помню. Корь
помню. Клопов. Реформу:
в пальцах чужих, как кровь,
стайка червонцев снуёт.
Помню в огне облака. Но не флот
вижу в небесном море,
вижу: качаясь слегка,
старая скрипка плывёт.
 
Детство не помню. Парад
помню. Кумачный ветер.
Чёрный утерян пугач.
Школу-трёхсменку. Ремонт.
Умер отец. Душе
трудно на рыжем свете.
Вождь умирает, и страх
грузной толпою ползёт.
 
Детство не помню, нет.
Помню прощальное небо
в вихрях дождя. Ни зги.
Мёртвый перрон. Отход.
Дикий тревожный мир
рвётся, как степь, навстречу.
Словно прощальный гудок,
юность мне сердце рвёт…
 
1985
 
Скачка
 
Памяти Б.И.
 
Чёрный конь – золотая стать.
Что соперник ему, что ездок!
Рвётся тень свою обогнать –
бурный, бешеный, озорной.
 
Глаз разумный в слезах. Рябит
близь, напруженна и тесна.
Тщится сердце опередить
конь, бушующий, как весна!
 
Нервно-женственный нрав коня –
растоптать, но не уступить!
О, какой непреклонный нрав –
связь с землёю не оборвав,
одиноко просторы крыть…
 
Силясь вечность опередить,
оголтелою синевой
над обугленною землёй
мчится Конь – грозовая прыть,
дикий, словно полночный вой…
 
1980
 
Акация
 
Обняться с деревом, с акацией летучей,
с колючей нежностью, с пучком зеленолучий!
Лицом в её соцветия зарыться,
и задохнуться, и обновиться!
Расслышать весть её душистой фразы.
Осмыслить лесть её зеленоглазий.
Расцеловать всю до листка – как ветер!
И расспросить, и ласково ответить,
и нашептать такое между делом
ей на ушко – чтоб враз порозовела,
как кружевная стройная невеста,
с которой встречи не было небесной,
которая средь жизни ураганной
увяла, стала бабой деревянной,
сломалась, обезлюдела, поблекла,
зарылась в быт, как в землю – по колено,
ушла в себя, застыла – неизменной
колючей, пыльной, жилистой и строгой
акацией железной у дороги…
 
1979
 
Окно
 
Но отвори окно в угрюмый сад,
взломай фрамуги, распечатай рамы!
Как здесь умно! Как шумно меж оград!
Как дождь шуршит любовно и упрямо!
Как ветви с ветром говорят!
И луч – указкою небесного огня –
средь тени, облачной и плоской,
взрывает краски, блики, блески дня,
и сад, и дом, и женщину обняв, –
простор в изломах перекрёстных…
 
Вот так любовь, слепя и серебря,
лицо измученно-немое
наполнит лаской, светом, зноем,
где весть присутствует, щемя…
 
Но гаснет свет – и вновь, глухое,
квадратом хищным смотрит на меня
окно постылое, окно пустое –
стекло в разрывах неба и дождя.
 
1980
 
В лесу
 
Памяти Глеба Семёнова
 
Мой старый учитель, блуждая в лесу осторожно,
в смятеньи кустарников чуял людские тревоги.
Там гады клубились, втираясь – под сердце – в доверье
к высоким и сильным, прямым и несытым деревьям.
В болотных бочагах кишели пиявки телесно
и тонущих ждали, животные чтя интересы.
Сплетались, душили зубами, телами, корнями,
хлестали ветвями, сосали и чавкали, пнями
и теми толкались лесные сограждане в ходе
отбора жесткого на выживанье в природе…
 
Мой хмурый учитель лесами бродил осторожно:
он чаянья ведал простого лесного народа,
тропу уступал поспешавшей по делу букашке
и кланялся низко грибу, и ромашке, и кашке.
Он славил озёра в кувшинках и стаях утиных
и сладить не мог со слезами пред жаром рябины…
 
Мой светлый учитель по тропам ступал осторожно:
он был диалектик и верил в леса непреложно.
Иду по следам его тропкой незримой суровой
и вижу, и слышу, и радуюсь духу лесному…
 
Редеют леса. Высыхают болота. Озёра
становятся резервуарами грязи и мёртвого сора.
Скитаюсь с людьми коридорами города, гари и хлама.
но, верю, стезёй Его, бором, лесами, лесами…
 
1982
 
* * *
 
Из подвала я видел – звезда расцвела в вышине.
Из-за крыш почернелых – гора в синеву прорастала.
Из теплушки – простор, простота без предела играла –
всей земли, в зеленце, в раскалённом закатном венце.
Среди фальши – глаза на серебряном детском лице.
Бред бездушья, гляди, неподдельная страсть отменяет.
Вон в толпе носорожьей таинственный лик проплывает
Доброты в одиночества хмуром железном кольце.
Где б я ни был – в гостинице, в бездне угрюмства, в бреду –
из-за краешка – рамы оконной, бетонной печали –
проступает Природа, бездонна, чиста, как в начале,
я на радость её, как на песню любимой спешу,
среди чада и тленья, добитый, я в Ней воскресаю,
словно солнце и впрямь, там где сердце, в себе я ношу.
 
1980
 
Рассвет
 
солнце на вершинах горных
и на стенах домов
медное
тишина вся в иглах сосновых
морозная
синий воздух насквозь
просиничен
речка звонко-стеклянная
бьётся в каменном русле
 
мир приготовлен
нежно-живой
для народов
воюющих
 
2004
 
Предыстория
 
Воды шагают размеренно,
как будто знают дорогу.
А мимо – замерло Дерево
с лицом индусского бога.
А поле вертится медленно,
загадочно и очень просто.
И мне в Великое верится –
маленькому с напёрсток.
 
1960
 
Наедине
 
и наконец
остаёшься
наедине:
ни матери,
ни дочери,
ни брата,
ни сына,
ни жены –
ты один
и Бог
с тобой
 
2004
 
© Станислав Подольский, 1960–2009.
© 45-я параллель, 2009.