Сказание X
О любви Тариэла к Нестан-Дареджан
346. Отведя слезами душу, Тариэл рассказ продолжил:
«Как-то раз мы с Парсаданом во дворец пришли с охоты.
Говорит он мне: “Давай-ка сходим дочь мою проведать”».
Автандил, тебе не странно, что я жив, то время вспомнив?
347. «Сад, прекраснее любого места для отдохновенья,
я увидел: птицы пели слаще, нежели сирены;
для купания служили с розовой водой фонтаны;
бархатом золототканым занавешивались двери.
348. Царь велел мне взять фазанов – в подношение царевне, –
и пошли мы в те покои, где меня объяло пламя,
и с тех пор платить я начал пени суетному миру,
ведь пронзить копьём алмазным можно сердце из гранита.
349. Возбранялось людям видеть луноликую царевну.
Я стоял немного сзади, он откинул полог двери.
Ничего я не увидел, только слышал говорящих.
Царь велел забрать фазанов, и Асмат повиновалась.
350. Вышла к нам, откинув полог. Я стоял перед дверями.
На Нестан едва взглянул я – мне копьё вонзилось в сердце.
Вышедшей Асмат фазанов отдал я, огнём пылавший.
Горе мне! С тех пор я в вечном пламени любви сгораю.
351. Нет уже того сиянья, затмевающего солнце».
Рухнул от воспоминаний Тариэл, вздыхая горько.
Автандил с Асмат стенали – местность отвечала эхом.
Молвили: «Рука героя вмиг беспомощною стала».
352. Окроплён водой холодной, Тариэл опять очнулся,
долго он молчал, не в силах совладать с печалью сердца.
Снова он вздыхал и охал, – слёзы смешивались с пылью.
Молвил: «Как же я страдаю, вспоминая о любимой!
353. Если бренный мир вам дорог, вас мирское привлекает;
вы довольны, но однажды всё мирское вам изменит.
Кто земному не сдаётся, тот и впрямь мудрец первейший.
Я продолжу, если только хватит мне на это духу.
354. Помню – отдал я фазанов, но дальнейшего не помню.
Рухнул наземь без сознанья, потеряв былую силу.
А когда вернулся к жизни, то услышал плач и стоны.
Вкруг меня толпилась челядь, как народ перед причалом.
355. Я лежал в огромном зале на великолепном ложе,
царь с царицей горевали надо мной, роняя слёзы,
и заплаканные лица исцарапали ногтями.
Лекарь объявил недуг мой ворожбою Вельзевула.
356. Я едва пришёл в сознанье, обнял царь меня за шею
и промолвил: «Если жив ты, сын мой, то скажи хоть слово!»
Не сумел я дать ответа, только вздрогнул, как безумец.
Снова я утратил память от вскипевшей в сердце крови.
357. Лекари вокруг стояли со своей Священной книгой,
и они её читали, и при этом говорили,
будто одержим я бесом, – словом, вздор несли несносный.
Я три дня был без сознанья в пламени неугасимом.
358. Врачеватели дивились: “Что за хворь его терзает?
Не похожий на больного, он объят тоской какой-то”.
Вскакивал я, как безумец, что-то говорил бессвязно.
Слёзы, что лила царица, море бы образовали.
359. Я три дня в огромном зале ни живой лежал, ни мёртвый,
а когда в себя пришёл я, вспомнил, что со мною сталось,
и подумал: “Что же это? На каком теперь я свете?”
Я Создателю молился и просил долготерпенья.
360. Говорил я: “Боже правый, не оставь меня, внемли мне,
дай мне сил снести всё это, дай мне на ноги подняться.
Лёжа здесь, себя я выдам, помоги домой вернуться!”
Ожил я по воле Бога, стихла боль в разбитом сердце.
361. Начал я вставать, а челядь побежала к государю
с доброй вестью: “Он очнулся”. И царица прибежала,
а за нею – царь в смятенье, с непокрытой головою.
Он и начал славить Бога при молчащих домочадцах.
362. Вкруг меня они расселись, снадобье мне дали выпить.
Я сказал царю: “Владыка, сердце у меня окрепло.
Сесть хочу на иноходца, оглядеть поля и реки”.
Привели коней обоим, ибо царь со мной поехал.
363. Мы с ним поле миновали, миновали побережье.
Я потом домой вернулся, царь домой вернулся тоже.
Дома мне не стало лучше: горе с горем сочеталось.
“Пусть умру я, – молвил, – если участи другой не стою!”
364. Слёз поток чело окрасил из хрустального в шафранный.
Тысячи кинжалов новых глубоко вонзились в сердце.
Тут вошли в опочивальню мой привратник с казначеем.
Я подумал: “Что услышу я от них? Какие вести?”
365. “К вам слуга Асмат”, – сказали. Я спросил: “Чего он хочет?”
Мне любовное посланье он вручил. Я удивился:
как я сжёг чужое сердце? Об Асмат я и не думал,
и поэтому на сердце грусть легла тяжёлым древом.
366. “Как она в меня влюбилась и осмелилась признаться? –
думал я. – Но я отвечу, а не то сочтёт невежей.
А, лишённая надежды, разбранит меня нещадно”.
Мне тогда пришлось составить ей любезное посланье.
367. Дни текли, а в сердце пламень разгорался всё сильнее.
На бойцов не мог смотреть я, в поле едущих для игрищ.
Из дому не выходил я, – лекари ко мне набились.
Так за все долги мирские я расплачиваться начал.
368. Но врачи бессильны были; мрак в моё внедрился сердце,
а никто и не заметил, что я пламенем пылаю.
Пыл сочтя приливом крови, лекари мне кровь пустили.
Я на это согласился, чтобы скрыть мученья сердца.
369. Пережив кровопусканье, грустный, я лежал в постели.
Мой слуга вошёл с докладом. Я спросил, чего он хочет.
“К вам слуга Асмат”, – ответил. Осудил Асмат я в сердце:
“Что ей нужно, в самом деле, и что общего меж нами?!”
370. Подал мне слуга посланье, я прочёл его неспешно,
понял, судя по депеше, что Асмат желает встречи.
Я ответил: “Я согласен. Если призовёшь – прибуду.
Только ты не заподозри, что ленюсь к тебе приехать”.
371. Сердцу своему сказал я: “Не вредны ль мне эти копья?
Адмирал я и владыка, и все инды мне подвластны.
Заподозрен буду в связи – наблюдать за мною станут,
а застигнут – мало места мне в моих владеньях будет”.
372. Прибыл царский челядинец, чтобы встретиться со мною.
Царь участливо справлялся, сделано ль кровопусканье.
Я ответил: “Всё в порядке, начинаю поправляться.
И особенно я счастлив, что предстану перед вами”.
373. Я приехал. Царь промолвил: “Этого не делай больше”.
На коня велел садиться без колчана и доспехов.
Соколов спустил владыка – в страхе замерли фазаны, –
и стрелков стрелять заставил, и они кричали: “Славься!”
374. А по возвращенье с поля во дворце мы пировали,
и усталости не знали ни певцы, ни музыканты.
Царь диковинные камни раздавал рукою щедрой.
Ни один из приглашённых не остался без подарка.
375. Я старался, я пытался, но не смог сдержать печали.
Вспомню деву – пламя в сердце разгорается всё жарче.
Равных мне позвал я в гости: я для них был стройный тополь.
Так я новый пир устроил, чтобы скрыть тоску и горе.
376. Казначей шепнул: “Владыка, женщина одна спросила,
можно ль видеть адмирала? Покрывало прячет втуне
лик её, хвалы достойный”. Казначею я ответил:
“Приглашал я эту гостью. Проводи в опочивальню”.
377. Сотрапезники решили: раз я встал, – пора прощаться.
Я сказал им: “Я недолго; оставайтесь, веселитесь”.
И пошёл в опочивальню, – у дверей стояла стража.
Сердце я утихомирил, чтоб постыдного не сделать.
378. Я вошел – она с поклоном мне навстречу и сказала:
“Тот блажен, кто удостоен в добрый час предстать пред вами!”
Я дивился: кто ж миджнура чтит? Обычаев любовных,
видимо, она не знает, а не то была б скромнее.
379. На тахту присел я; дева на краю ковра стояла,
не сочтя себя достойной подойти и сесть со мною.
Я сказал ей: “Если любишь, почему ты там застыла?”
Промолчала; мне казалось, что она немногословна.
380. “Пламенем стыда, – сказала, – этот день мне сердце гложет.
Из любви, ты полагаешь, я к тебе сюда явилась?
Успокаивает то, что ты ведёшь себя прилично.
Стою я того, – не знаю, – не хватает благодати.
381. Я с ума схожу от страха и к тому, что повелела
госпожа моя сказать вам, не имею отношенья.
Сердцу госпожи присуща смелость, а посланье это
вам доскажет то, чего я вам поведать не посмела”».
Сказание XI
О первом письме Нестан-Дареджан к возлюбленному
382. «В том послании от девы, сердце мне огнём спалившей,
солнце начертало: “Лев мой, скрой полученные раны.
Я – твоя, но ненавижу пустозвонные безумства.
Остальное непременно за меня Асмат расскажет.
383. Томный бред, мечты о смерти называешь ты любовью?
Лучше посвяти любимой череду побед великих!
Скажем, жители Хатая – наши данники и слуги,
ну, а мы поныне терпим их немыслимые козни.
384. Я могла намного раньше сделаться твоей женою,
но поговорить с тобою случай мне не представлялся.
Нынче, из-под балдахина глядя на тебя, безумца,
я доподлинно узнала, что с тобою происходит.
385. Истину тебе открою, должен ты меня послушать.
Перестань рыдать напрасно и кропить слезами розы.
Лучше одолей хатайцев, прояви свое геройство.
Что, твой сумрак стал рассветом? Чем ещё послужит солнце?”
386. И Асмат со мною смело говорила, не смущаясь.
Что я чувствовал в ту пору? Радость без конца и края!
Сердце бешено стучало, трепеща и замирая.
Стало вновь лицо хрустальным и рубиновыми – щёки».
Сказание XII
О письме Тариэла к возлюбленной
387. «Я, держа перед очами то письмо, Нестан ответил:
“О луна, чьего сиянья превзойти не в силах солнце,
не дай Бог мне сделать нечто, несовместное с тобою.
Как во сне, живу я ныне, и не верится, что ожил.
388. Я сказал Асмат: “Ответить я сумею только этим.
Ей скажи с почтеньем: «Солнце, ты сияньем светозарным
подняла меня из мёртвых, прогнала моё томленье.
Буду я лжецом последним, коль твою отвергну службу»”.
389. Молвила Асмат: “Сказала госпожа: мы так поступим.
Приходить ко мне он будет, но заигрывать – с тобою.
О моих с ним отношеньях знать никто не должен в мире.
Умоляю адмирала нашу честь беречь надёжно»”.
390. Мне понравились и мудрость, и советы этой девы,
с кем соперничать стеснялось даже ясное светило.
Мне она, своим сияньем затмевая свет небесный,
много раз твердила речи не суровые нисколько.
391. Чашу, полную каменьев, золотую дал я деве.
Молвила Асмат: “Не стоит, у меня всего в избытке”.
Лишь колечко, весом в драхму, взять на память согласилась,
молвив: “Этого довольно; перстнем больше, перстнем меньше...”.
392. Дева вышла; и пропали копья, впившиеся в сердце;
радость осветила сумрак, сбив меня сжигавший пламень.
Я, счастливый, возвратился снова пировать с друзьями,
начал раздавать подарки, и возрадовались гости».
Сказание XIII
О письме Тариэла к хатайцам
393. «Я в Хатай гонца отправил передать моё посланье.
“Мощью не уступит Богу, – я писал, – владыка индов.
Под его десницей будут сыты алчущие души.
Кто ему не покорится, на себя тогда возропщет.
394. Брат наш, властелин Хатайский, не печальте государя;
по прочтении приказа к нам немедленно явитесь.
А не явитесь – мы тотчас к вам, не крадучись, прибудем.
Наш совет: не причащайтесь вашей собственною кровью”.
395. Ускакал гонец – отрадней стало у меня на сердце.
Я был счастлив, что погашен пламень мой невыносимый.
Мир тогда дарил мне щедро вожделенные подарки,
а теперь – лишил рассудка, – близ меня и зверю скучно.
396. Прежде я был рад скитаться, а теперь я стал спокоен;
в честь мою пиры давали сотоварищи и други;
но мою убили радость необузданные страсти;
и порой в тоску впадал я, проклиная мир ничтожный».
Сказание XIV
О приглашении Тариэла к Нестан-Дареджан
397. От царя придя однажды, я зашёл в опочивальню;
сон не шёл ко мне; я думал о Нестан, присев на ложе;
я был весел: мне вручили полное надежд посланье.
Стражник мой слугу окликнул и сказал ему о чём-то.
398. «От Асмат слуга», – я тотчас повелел впустить посланца.
Та, чей нож пронзил мне сердце, перед ней предстать велела.
Радость осветила сумрак, разомкнув мои оковы.
Взяв слугу, пошёл, но мог ли я о чём-то говорить с ним?
399. В сад войдя, я там не встретил никого, кто бы окликнул.
Вышла мне Асмат навстречу, радуясь и улыбаясь.
«Вырвала шипы из сердца твоего я без боязни,
а теперь взгляни на розу, непоблёкшую, живую».
400. И она не без усилья подняла тяжелый полог.
Балдахин там возвышался, весь в рубинах Бадахшанских.
Там была Нестан – как солнце, излучавшее сиянье, –
и она меня пронзила взглядом глаз своих чернильных.
401. Я стоял – не проронила мне, желанному, ни звука,
только ласково смотрела на меня, как на родного,
и сказала что-то деве; та мне на ухо шепнула:
“Ничего она не скажет. Всё, иди”. Я снова вспыхнул.
402. Вышел я – Асмат за мною, мы с ней миновали полог,
я подумал: “Жизнь, для сердца ты дала бальзам недавно
и надежду – так зачем же пополам ты режешь радость?!”
Я в душе ещё больнее ощутил печаль разлуки.
403. А когда мы шли по саду, мне Асмат, суля отраду,
говорила: “Не клейми ты сердце, что ни с чем уходишь.
Заглуши немедля горе, отвори для счастья двери.
Трудно говорить с мужчиной деве гордой и стыдливой”.
404. “От тебя, сестра, надеюсь получить бальзам для сердца,
мне с душой не дай расстаться, пламя погашай вестями,
шли мне письма неустанно – одному вослед другое.
Если что-нибудь узнаешь, обо мне, надеюсь, вспомнишь”.
405. Я вскочил в седло, отъехал, а из глаз струились слёзы.
И, войдя в опочивальню, я не мог уснуть, безумный,
а мои хрусталь с рубином стали вмиг синее синьки;
мрак ночной предпочитал я, утра видеть не желая».
Сказание XV
Об ответе хатайского царя на письмо Тариэла
406. В срок посланцы из Хатая принесли письмо с ответом,
дерзко и высокомерно возражая Тариэлу:
“Мы и сами не трусливы, и твердыни наши крепки.
Кто он есть – ваш повелитель? И какой он нам хозяин?”
407. “Царь Рамаз, – письмо гласило, – отвечает Тариэлу.
Удивлён я был депешей, изготовленной тобою.
Как ты смел меня, владыку, призывать к себе приказом?
Не пиши мне больше писем, не хочу о них и слышать!”
408. Повелел я воеводе набирать немедля войско.
Собралось индийцев больше, чем сияет звёзд небесных.
Из далёких мест и близких воины ко мне спешили
и собою покрывали степи, горы и ущелья.
409. Спешно все они сходились, не отсиживались дома.
Я войскам парад устроил, оценил их снаряженье,
их стремительность и доблесть, поступь воинского строя,
быстроту коней ретивых, хорезмийские доспехи.
410. Царский стяг пурпурно-чёрный поднял я перед войсками,
армии велел несметной выступить с утра пораньше.
Ну, а дома я терзался, называл себя злосчастным:
если не увижу солнца, как в поход мне отправляться?
411. И в моём разбитом сердце увеличились печали;
из очей, как из запруды, слёзы потекли рекою.
“Жребий мой лихой, – сказал я, – всё никак не прояснится.
Для чего безумцу роза, ежели сорвать не может?”»
Сказание XVI
О встрече Тариэла с Нестан-Дареджан
412. «Поражён я был слугою: мне, охваченному горем,
он доставил сообщенье от Асмат. Она писала:
“Ваше солнце призывает вас, желанного, приехать.
Это лучше, чем, горюя, плакать и роптать на жребий”.
413. Я возликовал, конечно, и отправился. Смеркалось.
Я вошёл в ворота сада, где Асмат на том же месте,
что и в первый раз, стояла и шептала мне с улыбкой:
“Лев, ступай к луне любимой, заждалась она в покоях”.
414. Я вошёл за нею следом в дом с красивою террасой.
И моя луна явилась, освещая мир лучами, –
меж ковров и занавесок, вся в зелёном, восседала, –
величава, безупречна тонким станом, ясным ликом.
415. У ковровой кромки встал я, и во мне погасло пламя,
мрак сердечный расступился, вспышка радости сверкнула.
На подушках возлежала, краше солнечного света –
дева, пряча лик хрустальный, глядя на меня украдкой.
416. “Попроси, Асмат, – велела, – адмирала сесть поближе”.
Положили мне подушку рядом с ней, сравнимой с солнцем.
Я обрадовался сердцем, прежде этот мир клянувшим.
Как я жив ещё, не знаю, вспоминая этот вечер!
417. Молвила: “Без разговора я тебя на днях услала,
и увял ты от разлуки, полевым цветам подобно.
Ты, видать, истёк слезами из нарциссовой запруды,
но ведь мне пристали скромность и стыдливость пред тобою.
418. Женщине хотя и нужно быть воздержанной с мужчиной,
но гораздо хуже – горе не высказывать и прятать.
Хоть уста мои смеялись, но меня тоска снедала.
И отправила к тебе я деву с истинною вестью.
419. С той поры как мы узнали о своём взаимном чувстве,
знай – тебе принадлежу я, и Творец тому свидетель,
что своё скрепила слово я обетом перед небом.
Если лгу, небес девятых не достигну, стану прахом!
420. Разгроми хатайцев дерзких, защити границы наши.
Дай-то Бог, чтобы с победой ты, счастливый, возвратился.
Но пока ты не вернёшься, как я буду жить в разлуке?
Сердце мне отдай навеки, а моё – возьми с собою”.
421. Я сказал: “В огонь войду я, головы не пожалею,
потому что подарила ты мне жизнь, а не убила.
Ослепительным светилом для моих очей ты будешь.
Львом отважным и могучим нападу я на хатайцев.
422. Я вознаграждён судьбою, как никто на этом свете.
Милость Бог даёт нежданно, я поэтому спокоен.
Ты окутала мне сердце светозарными лучами.
Я навеки твой, покуда не возьмёт меня могила”.
423. И над Книгой клятв – Кораном – дали мы обет взаимный,
и любовь свою речами дева тут же доказала:
“Если сердце мне укажет на кого-нибудь другого,
пусть меня накажет небо – вот моя отныне клятва”.
424. С нею нежными речами мы обменивались долго,
ели сладости и фрукты, тихую вели беседу.
Встал я, чтоб идти обратно и слезами обливаться,
чувствуя, как тонет сердце в блеске глаз её лучистых.
425. Хоть её хрусталь, рубины и эмаль при ней остались,
мир как будто обновился, я возликовал безмерно.
Был я властелином света, бушевавшего в эфире.
А теперь, в разлуке с нею, сердце камнем затвердело».
Сказание XVII
О походе Тариэла в Хатай и великой битве
426. «Приказал я спозаранку: “В трубы и рога трубите!”
Не опишешь, как задорно армия в поход пустилась.
Львом пошёл я на хатайцев, – лев прослыть не может трусом.
Шли, дорог не разбирая, прямиком по бездорожью.
427. Перейдя границу нашу и проделав путь неблизкий,
повстречал я человека, присного царя хатайцев.
Он сказал всего два слова, силясь укротить мне сердце:
“Могут нашу волчью стаю ваши козы перерезать!”
428. Принесли мне от Рамаза драгоценные подарки
и сказали: “Он вас молит не рубить народ под корень;
в верности тебе клянётся, чувствуя аркан на шее;
мы – твои с детьми и скарбом, если по миру не пустишь.
429. Ты прости нам прегрешенья, в них мы каемся и сами.
Окажи нам Божью милость, не веди большого войска,
не губи державу нашу и не будь небесной карой.
Мы сдадим свои твердыни – малым войском их захватишь”.
430. Усадив с собой визирей, стал я с ними совещаться.
Молвили: “Ты очень молод, – нас послушай, ветеранов.
Мы однажды испытали, как хатайцы вероломны:
могут погубить обманом и навлечь немало горя!
431. Храбрецов возьми отборных, вместе с ними отправляйся,
чтобы шло за вами войско, шли ему гонцов для связи.
Будут честными хатайцы – в верности пускай клянутся;
если же не покорятся, покарай их беспощадно”.
432. Мне совет моих визирей очень по душе пришёлся.
Отписал я: “Царь хатайский, принял я твои условья.
Жизнь тебе дороже смерти, – мне и крепость не преграда.
С малочисленным отрядом я приду к тебе, без войска”.
433. Триста воинов надёжных и отважных взял с собою,
зашагал я вместе с ними, армию свою оставил,
но просил: “За мной идите, где бы я ни оказался.
Будьте рядом и на помощь, если нужно, поспешите”.
434. Шёл три дня – и вновь склонился предо мной гонец от хана.
Тот опять прислал немало драгоценных одеяний,
повелев сказать: “Могучий, быть хочу с тобою рядом.
Встречу – ты тогда увидишь, сколько ждёт тебя подарков”.
435. Хан велел гонцу прибавить: “Истинно моё посланье.
Двинусь я тебе навстречу, чтоб увидеть поскорее”.
Я ответил: “Право слово, то, что сказано, исполню.
Мы тепло друг друга встретим; как отец и сын, сойдёмся”.
436. Выехав, остановился я вблизи какой-то чащи.
Вновь пришли послы от хана и с почтеньем поклонились;
привели они в подарок превосходных иноходцев
и сказали: “Царь желает поскорей тебя увидеть!”
437. Он любезно сообщает: «Бросив дом и домочадцев,
я иду тебе навстречу, чтобы увидеть спозаранку»”.
А посланцев из Хатая принял я весьма любезно:
им в шатрах, а не в палатках ночевать приятней было.
438. Но не пропадают даром, стало быть, дела благие.
Втайне от других посланцев мне один из них открылся.
“Я столь многим вам обязан – невозможно расплатиться.
Но, забыв о добром деле, вас могу обречь на гибель.
439. Я в своём далёком детстве был твоим отцом воспитан
и пришёл сказать о том, что на тебя злоумышляют.
Тяжело мне будет видеть мертвеца в твоём обличье.
От меня ты всё узнаешь, только выслушай спокойно.
440. Чтоб обману не поддаться, знай: тебе грозит измена.
Скрыты здесь, в местах укромных, рати в сто и в тридцать тысяч.
И тебя сюда приехать зазывают с нетерпеньем.
Если ты не примешь меры, то беды не оберёшься.
441. Встретит вас неотразимый царь со свитой небольшою.
Будут льстить тебе, а сами – тайно надевать доспехи.
Разожгут костер сигнальный – вмиг враги тебя обступят.
Тысячи, с одним сражаясь, верх одержат непременно”.
442. Мы с ним долго говорили, я ему был благодарен.
“Буду жив – тебя уважу так, как ты и не мечтаешь!
А теперь ступай, иначе будешь уличён в измене.
Если я тебя забуду, то вовеки буду проклят!”
443. Никому я не открылся, весть отринув, словно сплетню.
Что должно быть, то и будет, – все советы здесь напрасны.
Но послал гонца я к войску, что поблизости стояло,
приказав: “Вперёд! На помощь! Вам и горы не помеха!”
444. Утром я гонцам отправил весть, приятную Рамазу:
“Я иду тебе навстречу, приезжай, я скоро буду”.
И ещё полдня шагал я, ничего не опасаясь.
Как уйти от провиденья, если суждено погибнуть?
445. Я взобрался на пригорок, вижу – в поле пыль клубится.
Я подумал: “Царь хатайский мчится западню захлопнуть.
Но мой меч, копьё и стрелы неприятеля накажут”.
И, на подвиг вдохновляя, обратился я к солдатам:
446. “Братья, эти злые люди подготовили измену.
Оттого гораздо крепче стать должны десницы ваши!
Кто погиб за государя, тот возносится на небо.
Будем драться, ведь не зря мы опоясаны мечами!”
447. Жизнерадостно и громко я велел надеть доспехи:
облачились мы для боя в латы, шлемы и кольчуги.
Я войска свои построил, указал им направленье,
и в тот день мой меч булатный бил врага без остановки.
448. Увидав, что мы подходим в снаряженье, при оружье,
нам посланцы сообщили о смятении Рамаза:
“Обо всем договорившись, мы душою не кривили,
а своим вооруженьем вы нас бьёте прямо в сердце”.
449. Я велел сказать Рамазу: “Я раскрыл твою интригу;
это значит, – покушенье на меня не состоится.
Выходи сражаться с нами на законных основаньях.
Меч в моей руке не дрогнет истреблять таких злодеев”.
450. Больше им не пригодился возвратившийся посланец.
Разожгли костер сигнальный – недруги раскрыли тайну:
их солдаты из засады с двух сторон на нас напали,
но особого урона нам они не причинили.
451. Взяв копье одной рукою, шлем надев рукой другою,
я в сражение ввязался, чтобы сокрушить их войско,
шёл вперёд, но не сробели их несметные когорты,
в отдалении стояли твёрдо и невозмутимо.
452. Я пришёл – они кричали, глядя на меня: “Безумец!”
Но туда, где жарче сеча, зашагал я, крепкорукий.
Всадника с конем пронзил я – и копье переломилось.
Меч схватил – хвала умельцу, наточившему оружье!
453. Я вломился в гущу войска – ястреб – в стаю куропаток –
и воздвиг большую гору из людских и конских трупов.
Как волчок, крутился воин, если был отброшен мною.
Истребил я в ходе битвы два передовых отряда.
454. Окружён я был врагами, – потекли потоки крови,
потому что бил я насмерть. Рассечённый мною всадник
повисал на иноходце переметною сумою.
Где бы я ни появлялся, враг бежал, страшась возмездья.
455. В предзакатный час с кургана крикнул вражеский дозорный:
“Уходите, убегайте, – небо вновь на нас во гневе:
пыль клубится над полями, страхом нас переполняя,
что добьёт нас в этом поле их бесчисленное войско!”
456. Армия, что я оставил, получив моё посланье,
выступила на подмогу и шагала до рассвета.
Воины, поля заполнив, растеклись по плоскогорью.
Вскоре бой их барабанный с громом наших труб смешался.
457. Видя их, враги бежали; наши с криком устрашенья
с боем проходили поле, где ещё кипела сеча.
Меч я поднял на Рамаза, выбил из седла владыку.
Ратники его сдавались, ибо мы щадили пленных.
458. Отступавших настигали наши дальние отряды,
брали в плен, с коней сбивали – раненых и побеждённых,
не уснувших прошлой ночью, получивших по заслугам.
И не раненые тоже причитали, как больные.
459. Мы для краткого привала спешились на поле боя.
Я легко был ранен в руку, раны не было заметно.
Воины ко мне сходились, чтоб увидеть и восславить,
но от радости великой нужных слов не находили.
460. Почестей с лихвой хватило – одному-то человеку:
эти – издали хвалили, те – расцеловать пытались.
А вельможи, у которых я учился, разрыдались
и дивились рассечённым, мной поверженным хатайцам.
461. Я во все концы Хатая рать послал для сбора дани,
а вернувшимся с добычей я приказывал развлечься
истреблением хатайцев, продолжающих сражаться.
Городов не штурмовал я – заставлял открыть ворота.
462. Я сказал тогда Рамазу: “Вероломен ты, но нынче
ты – мой пленник; постарайся искупить свою измену.
Прикажи свои твердыни сдать, а не снабжать оружьем.
А не то не посмотрю я на вину твою сквозь пальцы”.
463. “Ничего другого, – молвил, – мне теперь не остаётся.
От меня приказ услышать моему дозволь вельможе:
он отправится к засевшим в крепостях, и, верьте слову,
все хатайские твердыни сами упадут вам в руки!”
464. Я послал ему вельможу и свои войска отправил,
чтоб защитников остатки привели они в покорность.
Взяв твердыни, я заставил супостатов сокрушаться.
С чем сравнима тьма сокровищ, собранных у побеждённых!
465. Я проверил досконально всю хатайскую державу,
и от всех казнохранилищ мне ключи передавали.
Успокоил населенье: “К мирной жизни возвращайтесь;
вас моё согреет солнце, если не сожгло доселе”.
466. Все сокровищницы после обошёл я по порядку,
но количества сокровищ я не смог бы перечислить!
А однажды я приметил платье дивное с накидкой, –
ты глазам бы не поверил, если бы увидел это.
467. Как сработаны, какая ткань была, не понимаю.
Все дивились, кто их видел, называя Божьим чудом.
Поперечных и продольных нитей не было заметно,
словно выкованы были или выплавлены даже.
468. Я припрятал их для солнца, чьи лучи меня ласкали;
самый дорогой подарок приготовил Парсадану:
тысячу могучих мулов и верблюдов крепконогих
нагрузил я и отправил вместе с добрыми вестями».
Сказание XVIII
О письме Тариэла к царю Парсадану и возвращении с победой
469. «Написал я: “Царь, да будет жребий твой велик и счастлив!
Козни строили хатайцы, но себе же навредили.
Потому, хоть с опозданьем, но тебя я извещаю,
что пленил царя Рамаза и вернусь с великой данью”.
470. Умиротворив державу, наведя в стране порядок,
я тотчас Хатай покинул с грузом всяческих сокровищ.
Мне верблюдов не хватило – нагрузил быков поклажей;
получил и честь, и славу, и, чего хотел, добился.
471. С повелителем хатайцев в Индостан я возвратился.
Мой достойный воспитатель – Парсадан – меня приветил.
Как меня хвалил правитель, не расскажешь без смущенья.
На руке увидев рану, сам перевязал мне руку.
472. В поле яркие палатки Парсадан велел поставить,
торопясь меня увидеть и поговорить со мною.
Обитающий в палатках, приказал он пир устроить.
С лаской на меня смотрел он, пересел ко мне поближе.
473. Ночь мы провели, пируя и весельем наслаждаясь,
а с утра пораньше в город мы вошли, покинув поле.
Царь велел: “Войска постройте, покажите мне Рамаза;
пленных воинов когорты проведите предо мною ”.
474. Пленного царя доставил я немедля к государю,
и смотрел он на Рамаза, как на сына в колыбели,
и с предателем двуличным говорил, как с домочадцем.
В этом явно проступила мудрость доблестного мужа!
475. Он Рамаза успокоил, угощал царя хатайцев
и обменивался с пленным надлежащими словами.
На заре меня призвал он и промолвил добродушно:
“Бывшему врагу, Рамазу, ты вину его прощаешь?”
476. Я ответил: “Бог прощает грешников за прегрешенья.
Вы к тому, кто зря старался, тоже будьте милосердны”.
Царь призвал к себе Рамаза: “Ты прощён и можешь ехать.
Не дай Бог ещё увижу я тебя в таком бесчестье!”
477. Десять тысяч драхм – такую дань назначили Рамазу
и вдобавок много тканей – и парчовых, и атласных.
А потом Рамаз со свитой получили воздаянье:
их простили, приодели и отправили обратно.
478. Голову склонив, Хатаец благодарно поклонился
и промолвил: “Бог свидетель – я жалею об измене.
Если согрешу я снова против вас – пойду на плаху”.
И, забрав с собою присных, бедный царь домой поехал.
479. Тут – ни утром, ни под вечер – мне гонец от государя
передал его посланье: “Я три месяца в разлуке
был с тобой, забыл охоту, стреляной не ел дичины.
Приходи, коль не устал ты, хоть и можешь быть усталым”.
480. Я приехал к Парсадану, соколов увидел ловчих
и охотничьих гепардов, сбившихся в большие стаи.
Государь солнцеподобный собирался на охоту
и обрадовался бурно, увидав, что я приехал.
481. Он сказал супруге тихо (всё же я его услышал):
“Посмотри, как он прекрасен, возвратившийся с победой;
озарить он может сердце, потонувшее во мраке.
Я прошу тебя немедля выполнить моё желанье.
482. Должен я тебе поведать о моём заветном плане.
Так как мы готовим дочерь к посвящению в царицы,
пусть увидят те, кто должен видеть, наш цветок Эдемский!
Вы меня встречайте вместе, – я вернусь домой счастливый”.
483. Поохотились мы славно в чистом поле на предгорье.
И при нас немало было соколов, собак, гепардов.
В скором времени, однако, мы, проделав путь недолгий,
во дворец вернулись, к пиру; даже в мяч не поиграли.
484. Были улицы и крыши переполнены народом:
все меня хотели видеть. Был на мне наряд фестонный;
на омытую слезами розу походил мой облик, –
на меня смотрели люди и, поверь мне, поражались.
485. И была на мне накидка, мной добытая в Хатае,
и она мне шла, поскольку люди мною восхищались.
Спешились и в зал дворцовый мы пошли за государем.
Потрясён я был, увидев блеск её ланит прекрасных!
486. Солнце мне предстало в платье апельсинового цвета.
За её спиной стояли группы евнухов дворцовых.
Лик её заполнил светом улицы, дома, кварталы.
Розы губ приоткрывали жемчуг близнецов блестящих.
487. Я вошел, – рука в повязке, – раненный с войны вернулся.
Поднялась царица с места и пошла ко мне навстречу,
целовала, словно сына, на щеках следы оставив.
Молвила: “Теперь навряд ли супостат с тобой сразится”.
488. И с собою усадила, где сидеть приятно было.
Предо мной сидела дева, обмереть заставив сердце.
То и дело мы украдкой переглядывались с нею,
и немилой жизнь казалась, если взоры отводили.
489. Разгорелся пир горою, как пристало государям.
Не видал ещё я в жизни столь весёлого застолья.
Бирюзой сверкали чаши и рубинами – бокалы.
Даже сильно захмелевшим царь приказывал остаться.
490. Я, пируя, предавался превеликому веселью.
Даже глаз её не встретив, я смотрел – и пламя гасло.
Раньше я, безумный сердцем, избегал людей, а ныне...
Что прекраснее на свете, чем возлюбленную видеть!
491. “Всем молчать!” – велел владыка, и певцы с поклоном смолкли.
“Тариэл, наш сын, – сказал он, – рады мы невыразимо!
Мы блаженствуем, а наши супостаты приуныли.
Все тобой гордятся, ибо есть для гордости причина!
492. Заслужил ты облаченье, возвратясь с великой славой,
но твоих одежд победных мы тебя лишить не в силах.
Сто сокровищниц великих получи от нас в подарок.
Сам пошей себе, что хочешь, нас нисколько не смущаясь”.
493. Сто ключей мне подарили от сокровищниц великих.
Поклонясь, судьбы счастливой пожелал я государям.
Оба солнца встали с места и меня расцеловали.
Не скажу я, сколько войску было роздано подарков!
494. Снова царь за стол уселся, снова пир пошёл горою,
зазвучали песнопенья, лютни, лиры и кифары.
Стали сумерки сгущаться, и царица удалилась.
Допоздна не прекращалось беспримерное веселье.
495. Все под утро расходились, пировать уже не в силах.
Я вошёл в опочивальню – разум снова помутился.
Погасить такое пламя нипочём не может пленник.
Вспоминая взоры милой, я лежал и улыбался».
Сказание XIX
О письме Нестан-Дареджан к возлюбленному
496. «Тут слуга вошел с докладом: “Женщина под покрывалом
очень вас желает видеть”. Догадавшись, кто приехал,
я немедленно поднялся с бешено стучащим сердцем.
Так и есть: Асмат я встретил, прибежавшую с вестями.
497. Я был рад узнать о деве, от которой погибаю.
Я ей не дал поклониться и расцеловал ей щеки.
Усадил с собою рядом и спросил: пришла ль обратно
в свой дворец моя отрада – молодой побег чинары?
498. “Говори о ней мне только, ни о чём другом не надо!”
Молвила: “Я льстить не буду, обо всём скажу правдиво.
На пиру вы повидались и понравились друг другу.
А сейчас она велела снова о тебе проведать”.
499. Подала письмо от девы, освещающей державу.
“Наконец-то я узрела, витязь, облик твой прелестный.
Ты прекрасен, ратоборец, на коне летевший в битву.
Слёз моих первопричина показалась мне отменной.
500. Хоть дана мне речь от Бога, не могу тебя восславить:
по тебе я убиваюсь – губишь ты меня отлучкой.
Солнце, сад свой разбивая, только льву подарит розы.
Никому я не достанусь, лишь тебе, моё светило.
501. Если слёзы льёшь потоком, ты рыдаешь не напрасно.
Но не плачь, забудь о скорби! Те, кто мною восхищались,
кто тобою восхищались, перессорились друг с другом.
А твоя накидка, милый, пусть моею шалью станет.
502. Подари мне ткань, которой ты недавно был украшен, –
ты обрадуешься, зная, как меня она украсит.
Ты ж браслет мой, если в радость вещь моя, прими в подарок.
Пусть такой прекрасной ночи больше у тебя не будет”».
© Юрий Лифшиц, 2020.
© 45-я параллель, 2021.