Юрий
Беликов

Юрий Беликов. «Трещина на Голгофе. Диалоги и предсказания».
СПб, Алетейя, 2024 – 1080 с.: илл.

Братание зеркала со стаканом

Перед тем как затеять это Действо – «Диалоги на Земле Постникова», я подключил предметную память. Точнее, она подключилась сама: кто или что могут стать особенными участниками «Диалогов»?..

Зеркало!.. Личное зеркало народного комдива времён Гражданской – Василия Ивановича Чапаева. Переданное в дар Парку истории реки Чусовой его правнучкой Евгенией. Зеркало, у коего он брился, подправляя лезвием свои легендарные усы, приводящие в дрожь многих жёнок, включая театрализованную и эмансипированную половину комиссара Дмитрия Фурманова. Этакое далеко не тонкое, а какое-то даже слоистое, на солидной деревянной основе. По формату напоминающее Евангелие.

Юрий Беликов в Парке истории реки Чусовой

Вот оно-то, зеркало, и должно мне помочь! Пусть наблюдает за нами – за всеми, кто соберётся в этот час под крышей «Аринушки» – то ли таверны, то ли казачьей заставы, то ли охотничьего домика, чьи стены устрашены мордами звериных чучел (волк, кабан, лось) и исписаны отчаянными стихотворными экспромтами. Вот один из них:

Авторство принадлежит Юрию Влодову. Не треснет ли чапаевское зеркало? Или с экспромтом согласится? Забавно: когда в середине девяностых оказавшийся в Парке Евгений Евтушенко стал переносить в походно-черновой блокнот для будущей антологии «Десять веков русской поэзии» обнаруженные им здесь и привлёкшие его настенные надписи, а хозяин Парка Леонард Постников поинтересовался, знает ли он такого поэта – Юрия Влодова, Евгений Александрович начал устанавливать между словами мхатовские паузы: «В истории... русской поэзии... такого поэта... я не знаю!»

Как порой отрицание свидетельствует об обратном!

Так, зеркало. Какое «отрицание» может ещё потребоваться мне? Накануне я побывал в обновлённой деревенской торговой лавке Парка, являющей весь распах прежних товаров – от самоваров до патефона. И вот там-то, на одной из полок, разглядел не без помощи продвинутой экскурсоводши стеклянный стаканчик, выпущенный в честь... коронации Николая Второго. Целёхонький. Даже ни царапинки на нём. А что, ежели учинить историческое братание – чапаевского зеркала с коронационным стаканчиком? В конце концов, Василий Иванович верой и правдой служил в Первую мировую царю и Отечеству, за что был отмечен полным бантом – четырьмя крестами Святого Георгия. Да и смертушку принял, как поведала мне его правнучка, хоть и от белоказаков, да только сдали комдива красные лётчики, получив за предательство, судя по всему, денежную мзду от собственных же высокопоставленных подельничков, а затем и – места в том же красном правительстве...

Какого оптико-физического эффекта хочу я добиться, сближая зеркало и стакан? (О, как много об этом в русской поэзии! «Полон стакан, пуст стакан, гомон гитарный, луна и грязь...» Это – Цветаева. «Я один... И разбитое зеркало...» Это – Есенин.). Два вопиющих предмета, обозначающих... «Трещину на Голгофе».

Так называется книга, огромная, более чем тысячестраничная – девушка возьмёт в руки и уронит! – и уж читать её точно не возжелает. Сей труд, отважно выпущенный в питерском издательстве «Алетейя» (по-гречески – «истина»!), охватывает последнее тридцатилетие России.

А какого эффекта, призвав чапаевское зеркало и николаевский стакан, я хотел добиться?.. А шут его знает. Может, публику чаял заворожить, тех же девушек. Вон их сколько, художниц-то всяких-разных. Может, возмечтал извлечь из воздушно-временно́й смеси некую эпоксидную смолу, чтобы запаять трещину?.. Молвила же Марина Саввиных в присланном приветствии: «...Не здесь ли, не в чудесном ли этом зачарованном лесу содержится чудодейственное снадобье, способное трещину затянуть, расколотое восстановить, боль неизбывную – излечить?»

Почему – книга, «отважно» выпущенная? Потому что в ней соединено несоединимое – Новодворская и Нарочницкая, Михаил Тарковский и Дмитрий Быков, Станислав Куняев и Вадим Рабинович, Дугин и Ройзман... Всего – восемьдесят пять исторических, я подчёркиваю это, персонажей современности. Не только – русские: Курбатов, Крупин, Чудинова, Князев, Холмогоров, Севастьянов, Душенов, Тюленев, Иван Миронов, Татьяна Петрова. Но и – грузин Мурман Джгубурия, армянка Нвард Авагян, азербайджанец Наби Балаев, серб Зоран Костич, еврей Исраэль Шамир.

Эпоксидная смола за ненадобностью

Половины уж из тех восьмидесяти пяти нет, если не более. У каждого – свой запас Вечности. У меня он с недавнего времени исчерпан. С тех пор, как ушла моя драгоценная матушка – великомученица и предсказательница. Оттого я и хочу собрать всех, кого можно и нельзя. После длительного перерыва. Повенчать Нарочницкую с Ройзманом. Вызвать, как вызволить, с Белгородчины художницу Катю Севергину, написавшую в середине 90-х при сорокаградусном морозе, что трещал за хлипкими стенами нашего жилища, здесь же, в постниковском Парке, портрет Евгения Евтушенко, представленный в моей книге. И – обняться. И – признаться в любви. Даже если к этим объятиям и признаниям не все готовы. Об этом я сказал другой пермской художнице Анне Вдовиной, на крыльце дома крестьянина-промысловика – как бы в продолжение того самого Действа – набрасывавшей этюд к возможному моему портрету. Я почти не видел его, тот этюд, потому что боялся быть ослеплённым лицом Анны. Но я помню своё лицо. С опухшими подглазьями и взглядом, буксующим в собственном фанатичном вопросе, который я – на протяжении тридцати последних лет – задавал многим моим собеседникам: «Отчего красота не спасает?» Хватит прихорашиваться. Хочу быть таким, как Мусоргский под кистью Репина! Тогда же, в середине 90-х, я так завершил одно из стихотворений:

А всё-таки она сгущается! Россия-то. Пусть ещё не до самоочистительной гущины. Но рано или поздно Россия сгустится. И вот тогда... Тогда, даст Бог, «Диалоги на Земле Постникова» будут иными. А пока... Я начал звонить героям собственной книги и связываться с ними по электронной почте.

– Земля Постникова?.. – прикинул Иван Кононов, чьи познания в отечественной географии, очевидно, утыкались в созданный им хит «Левый, левый, левый берег Дона».

И, хотя в относительно недавнем прошлом он был обладателем «Третьего глаза» на центральном телевидении, Иван Арсеньевич решил, как отрезал, что Земля Постникова – это Бог знает где, во всяком случае, очень далеко.

А Земля Постникова – это моя малая родина, где родились эти «чуткие сучья» – «чуть зачумлённые» строчки, которые любил повторять сам Леонард Дмитриевич, главный хранитель созданного им Парка, и читал вслух Виктору Астафьеву, обнаружив присланное в Красноярск из Чусового письмо, Валентин Курбатов:

Под «часовенками совести» я подразумевал постниковские часовни, ещё в советские годы спасённые Леонардом в соседних деревнях от разорения и перевезённые на левый берег речки Архиповки (как это перекликается с твоим, Ваня Кононов, «левым берегом Дона»!). По замыслу моему, именно сюда, на Землю Постникова, куда в разное время и при разных обстоятельствах стекались герои моей книги – во всяком случае, их большинство: от Виктора Астафьева до Леонида Бородина, от Татьяны Петровой до Ларисы Васильевой, от Сергея Есина до Георгия Гачева, от Станислава Куняева до Евгения Евтушенко, – и должны были четырнадцатого-пятнадцатого сентября 2024 года (новолетие!) съехаться те из них, кто ещё здравствует и способен удивляться красоте Божьего мира и всепримиряющему Детству человечества...

Почему я заговорил о Детстве человечества применительно к Земле Постникова? В «Трещине на Голгофе» есть цветная вклейка, и на одном из этапов её сталкивающихся кадров – два объединённых снимка, где олицетворяющие известное предупреждение Николая Рубцова: «Что лучше разным существам / в местах тревожных не встречаться», – заглянувшие в постниковский балаган, разумеется, по отдельности поэты Станислав Куняев и Евгений Евтушенко с равновеликими блаженными улыбками увлечены вместе с Леонардом движущимися деревянными игрушками. И есть у меня предположение, что, несмотря на разделяющие их свиты и идеологемы, Куняев и Евтушенко всю жизнь ждали человеческого сближения. В свой первый приезд на Землю Постникова, пройдясь по Парку и оглядев его утопающие в снегу крестьянские дома и часовни, Евгений Евтушенко признался мне, протянув:

– Да-а-а, здесь я бы тоже стал русским националистом!

Когда, общаясь со Станиславом Куняевым, я рассказал ему об этом нескрываемом восторге его вечного антипода, Станислав Юрьевич по-детски воскликнул:

– Ну наконец-то!

Но прибыть на Землю Постникова во второй раз не решился. Девяностооднолетний старейшина русской поэзии где-то даже по-рыцарски слукавил:

– Не могу оставить жену. Ей восемьдесят шесть лет...

А вот восьмидесятишестилетний Александр Проханов незадолго до намеченных «Диалогов...» предпринял воистину небывалый для его возраста и грузоподъёмности марш-бросок – десантировался под Туруханском, чтобы стать свидетелем, как на берегу Енисея откроют памятник Иосифу Виссарионовичу Сталину.

– Я, словно обвязанный гранатами, совершил самоподрыв, – множилась метафорами телефонная трубка. – Теперь отмокаю в молоке...

Живущий в Швеции и точно так же, как и Александр Андреевич, не смогший навестить Землю Постникова, правда, адресовавший бодрое приветствие её паломникам, Исраэль Шамир указал в оном, что ваш покорный слуга «ещё и непревзойдённый мастер стихотворного экспромта – только попросите и убедитесь!» Посему я ответствовал главному редактору газеты «Завтра» в телефонную трубку, меня подзарядившую:

Трубка разразилась гомерическим хохотом. И надиктовала мне то, что огласил бы Александр Андреевич, очутившись в Парке истории реки Чусовой.

«Я не попал на Землю Постникова, что составляет частицу дорогой моему сердцу Перми Великой в её расширительном толковании. Но я живу на Земле Постникова, потому что Земля Постникова – это Родина. Она вся наполнена трещинами, заросшими и зияющими расколами. Эти расколы имеют тысячелетнюю давность и давность вчерашнего дня. Это расколы между Киевской и Новгородской Русью, московским государством и петровской империей, николаевским самодержавием и сталинской красной державой. И, конечно, великий раскол между недавней красной империей и сегодняшним временем. И все эти расколы проецируются в сознании русского человека! Сегодня среди нас есть белые и красные, западники и славянофилы, есть монархисты и ленинцы, есть сталинисты и обожатели Егора Гайдара. А есть такие, похожие на расколотые вазы, в которых все эти противоречия существуют одновременно. А посему постарайтесь, братья и сёстры, насладиться этими расколами, а не склеивать их».

Вот так – «насладиться, а не склеивать». Потому что действующие лица «Трещины на Голгофе» начали присылать мне либо вежливые, дипломатичные отказы, ссылаясь на личные или объективные обстоятельства, либо – конспирологические экивоки, либо, как Николай Бурляев, коему я – по простодушию своему – выслал цветную вклейку с вмонтированной в неё кинолентой из жизни противоречивых персонажей, а он тут же взъерошился: «Среди героев есть имена спорные!»

– А он сам-то что, не спорный? – скрестил с Николаем Петровичем шпагу обитающий в Подольске кинорежиссёр и поэт Сергей Князев, диалог с которым «Инок русского кино, или Свои должны драться за своих» вошёл в начальную главу «Гуси-лебеди Руси». Скрестил и приехал на Землю Постникова! Потому что, где нет бурляевых и дугиных, там всегда возникает Князев.

Умножение Голгоф у стены смыслов

Сергей Князев привёз для показа на «Диалогах...» два документальных фильма – «Россия, опыт молчания» и «...А гений – сущий дьявол». Оба сняты им ровно тридцать лет назад. Первый – об игумене Белогорского монастыря, отце Варлааме, начавшем поднимать главную обитель Пермского края из мерзости запустения и воздвигшем над её куполом крест. Второй – о подпольном поэте Юрии Влодове, поражавшем не только экспромтами, но и серией поэтических витражей на библейско-евангельскую тему «Люди и боги». Получалось, везде проступала Голгофа. И даже так – «Трещина на Голгофе». Аринина гора на Земле Постникова, на которой на протяжении многих десятилетий взрастали чемпионы горнолыжного и саночного спорта (сколько же, кроме радости и гордости, она родила трещин, прошедших сквозь сердце Леонарда?!). Белая гора под Кунгуром, в чьём алтаре, сразу же после Октябрьского переворота (вот он, апофеоз глумления!), большевики учинили сортир, а затем, в бывшем монастыре – лагерь для репрессированных и спецпереселенцев, а также – психушку. Как сказал – жёстко и чеканно – участвовавший в «Диалогах...» поэт Игорь Тюленев: «Где Свердловск и Алапаевск, / Да и Пермь – по грудь в крови... / Не стеная и не каясь, / Жили выродки твои... // За убийцею убийца / В церкви бродят меж свечей, / И до гроба мне молиться / За уральских палачей». Такова Белогорская Голгофа...

И – личная, перерастающая во всемирную, Голгофа Юрия Влодова. В фильме он то и дело повторяет: «Мы – на Голгофе. Мы живём под пыткой. / Всеядных сил естественной подпиткой».

Итак, «Диалоги на Земле Постникова» подступили к своему печному жару и треску. А фильмы Сергея Князева подбросили в них пихтового лапника. Прислушаемся же к тому, что в тот вечер говорили мои сотоварищи – заединщики этих споров. А среди них (что я посчитал особенно важным, тем паче – в духе напутствия Александра Проханова «наслаждаться расколами, а не склеивать их») – кого только нет: и – русские националисты, и – православные традиционалисты, и – сталинисты, и – западники, есть мусульманин и даже кришнаит...

* * *

Что же останется, когда стихнут все разговоры? «Филя, что молчаливый? – А о чём говорить?» Это – из стихотворения Николая Рубцова, переложенного на музыку. Вот и останется разлитая в пространстве музыка, которую завещал нам Леонард Постников, утвердивший на одном из домиков Парка державообразующий указ о том, что здесь «приветствуются русские народные и классические мелодии, а не псевдомузыка в ритме работающей пилорамы». Останется струнная печаль продрогшей гитары Евгения Матвеева, подчинённая напору двухсотлетней французской скрипки Марии Савкиной, арт-директора издательства «Алетейя», добиравшейся на Землю Постникова из Сочи. Останется плывущая вибрация медной тибетской чаши, пусть оглохшего после ковида, но всё равно верного Его Величеству Звуку толкователя религиозных текстов Анатолия Жохова. Останется благовест, исходящий с колокольни храма Святого Георгия Победоносца, в одночасье постигнутой и потому подвластной Татьяне Котеговой – пермской художнице, коей приручены не только краски, но и звуки. Останутся живописные портреты, замысленные и начатые на Земле Постникова другой художницей – Анной Вдовиной, которая когда-нибудь, дабы они не особенно ей докучали, перенаправит оные в дар постниковскому Парку. И, возможно, на одном из них останется ваш покорный слуга, попытавшийся соединить несоединимое.

Юрий Беликов – автограф на книге для пермской художницы Анны Вдовиной

Останутся фильмы Сергея Князева – в том числе, маленький шедевр «Два сувенира» Елены Коломойцевой, смонтированный им сразу же после возвращения с Земли Постникова, внеигровой художественный фильм, где Князев-сценарист предстаёт в образе некоего старца, читающего, а точнее, проживающего стихотворение русского офицера – эмигранта Василия Сумбатова о хранимом нянею пасхальном яйце, коим когда-то похристосовался с ней её возлюбленный:

Останется исповедальная, закрытая притиснутым платяным шкафом стена, преображённая собственноручным признанием классика русской поэзии Евгения Евтушенко о трёх пермских художницах, писавших в дырявых варежках его портрет и о той искушающей ночи, когда одна из них пожалела его, замерзавшего в искусственной заморской шубе, и произнесла: «Ой, да мы согреем вас / – рядом лягте!» (это стало строчкой его стихотворения!), и настоящий, не пасующий ни перед какими трудностями поэт шагнул на светящийся звук в темноту...

Останутся два налившихся у крестьянского дома спелой влагою куста – калины и рябины, чьи кисти уже тронуты первыми заморозками. А также – кажется, одуревшая от нескончаемых экскурсантов и настырных, с нетвёрдой походкой, заезжих творцов, вынужденная считать каждую копейку чета «старосветских помещиков» – нынешняя главная хранительница Парка Ольга Леонардовна Постникова и её беспокойный архитектор Андрей Сергеевич Калинин, по причине влюблённости в Землю Постникова и в нынешнюю её главную хранительницу перекочевавший сюда из столицы. Останется их верная собака Юта, догоняющая невероятными прыжками машину своих хозяев, когда те возносятся в ней до ближайшего леса с грибными корзинами по Арининой Горе, утаивающей и раскрывающей не одну «Трещину на Голгофе».

От редакции. Полный текст эссе Юрия Беликова «Сгущение России, или Диалоги на Земле Постникова» опубликован в журнале «День и ночь» № 6/2024.

ИЗ ПЕРВЫХ УСТ
Юрий Беликов. Новые стихи

© Юрий Беликов, 2024–2025.

© 45-я параллель, 2025.