Сергей Юрьев

Сергей Юрьев

Четвёртое измерение № 5 (638) от 1 марта 2025 года

Я не застрял навечно в феврале

 

* * *

 

Я не застрял навечно в феврале
И в марте, вероятно, не застряну.
Мотор, конечно, еле-еле тянет,
Зато бензин пока не на нуле.

Да, электроны валятся с орбит,
Свирепствует повсюду энтропия,
И буллою Двенадцатого Пия
Земного рая не провозгласить.

Но жизнь идёт – наверно, не туда...
Нет, не туда, куда её послали.
И производство чугуна и стали
Пока растёт, но в этом ли беда?..

И как ни пыжься, не пережевать
Все сопли мира. Нам ли быть в печали!
Мир полон бед – как черти накачали,
Но стоит жить, а не переживать...

«Аз же есмь червь...», а, может, и не червь,
Не чек, не чемодан, не Чебурашка.
Готов отдать последнюю рубашку
За лишний день, любую боль стерпев.

Ещё не зная, будет ли рассвет,
Ещё не зная, что готовит завтра,
Зачем гадать, какая ляжет карта –
Всё впереди. У жизни края нет.

 

 

* * *

 

Отправляясь в Великий Поход
За свободу, за счастье, за правду,
Не попутать бы средства и цель.
Хоть бы кто-нибудь там уцелел...
Если все окочурятся завтра,
Послезавтра никто не умрет.

 

 

Реквием по кобыле

 

«Всё бы ей играть...»
Фраза, сказанная дедом Щукарём
в тот момент, когда упала кобыла,
накануне купленная им у цыгана.

 

Любая лужа – зеркало, и я
Во всех, что попадутся, отражаюсь,
Уже не тот, что много лет назад,
Хотя, пожалуй, чуточку похож...
Но я туда, наверное, не вхож:
Не вышел рожей, бледен, неженат
И жечь сердца глаголом не желаю-с,
Хотя могу порою тра-ля-ля...

И вообще, а надо ль мне туда?
Границу антимира не нарушу,
Пока сама меня не засосёт
Рябая гладь кривого зазеркалья.
Все зеркала поблескивают сталью,
В них – всё, как здесь, и всё наоборот
Там есть антитела и антидуши,
Там антивремя жрёт антигода...

А было дело... Кажется вчера
Бежал по лужам, под ноги не глядя,
И в тапочках, и даже босиком,
Преображая в брызги отраженья,
Меняя антизвёзд расположенье,
И антивремя ставя к верху дном,
А всё одной шальной забавы ради.
Кобыла сдохла. Всё бы ей играть...

 

 

* * *

 

Мир нисколько не тесен, и сонмищам вечных светил,
В целом, незачем биться за статус светил путеводных.
Жизнь, увы, коротка, в ней ни времени нет, ни свободы,
Чтоб уйти далеко – не хватает, как правило, сил...

В ущемлённом пространстве одной невеликой судьбы
Есть всего лишь клубок беспорядочных дней и событий –
Не отыщешь концов безнадёжно запутанных нитей,
Даже выбора нет между «быть» или всё же «не быть».

Сил и времени мало, а мир этот слишком велик:
От пределов утробы разбух до размеров вселенной,
Где болиды снуют, где тепло добывается треньем,
Где уже на обочине кто-то устроил пикник.

Этот кто-то не ведает, кто там наводит мосты
Над пучиной сомнений, над бездной надежд полудохлых.
Но на заднем дворе, где бельё на верёвочке сохнет,
Из бурьяна и плевел потянутся к небу цветы.

Их никто не сажал, их никто не окучивал, но
Проросли же они на забытой окраине мира –
Прямо в мусорной куче, наваленной возле сортира,
Словно отблески звёзд в переменчивом зеркале снов.

Кто бы смог разглядеть, кто б увидеть однажды сумел,
Что вселенная запросто может лежать на ладони...
Вовсе незачем биться за статус светил путеводных
Улетающим в вечность армадам космических тел.

 

 

* * *

 

В какой-нибудь безумный день,
Один из многих,
Минует время перемен,
И слава Богу.

Быть может, я не доживу
До дня такого?
Нет, это просто дежавю...
И слава Богу.

И всё же время перемен –
Пора уроков.
Небытие отходит в тень,
Выходит боком.

Пора в дорогу, старина.
Жизнь, слава Богу,
Тем и прекрасна, что одна.
Пора в дорогу...

 

 

Просто бред какой-то...

 

Угол зрения – сектор обстрела.
Млечный Путь, если глянуть с Земли,
Представляется раненым телом,
Затерявшимся в звёздной пыли.

Лишь бы знать, на каком расстоянье
Где-то там – за орбитой земной
Молча строят полки марсиане,
И лунатики стали ордой.

Знать бы, где! На расправу мы скоры,
И пощады у нас не проси!
Нет сердец у нас – только моторы,
В наших жилах течёт керосин!

Их броня – из титана и стали,
Есть у каждого плазменный хлыст.
Но врагам не покажется мало,
Ведь никто из нас не пацифист.

Наши горы, озёра и реки,
Наши пашни – вершки-корешки –
Не достанутся нечеловекам
С толстым щупальцем вместо башки.

Мы, земляне – народ закалённый,
Потому что рождалась Земля
В нескончаемых тутошних войнах
По малейшему поводу, бля...

Пусть молчат иносферные дали
До поры безобидных небес,
Но, похоже, что в неких деталях
Затаился какой-то там бес!

Все ракеты отправить бы в небо,
Все зенитки уткнуть бы в зенит –
В тот зенит, где никто ещё не был,
Где никто ещё не был убит.

А единственным полем для брани
Пусть останется в думах землян
Тот рубеж в неземной глухомани –
От свирепых инопланетян.

Это сказка? Конечно же, сказка.
Это ложь? Ну, конечно же, ложь...
Но, согласно учению Маркса,
Без неё этот мир не спасёшь...

 

 

* * *

 

На третьей планете от Солнца,
Как водится, полный порядок –
Всего сорок три наводненья,
Не больше пятнадцати войн.
Здесь каждый живёт, как придётся:
Что есть, тем обычно и рады.
Случись у кого-то сомненья,
То их, несомненно, долой.

Здесь жизнь хороша и неспешна –
Не то, что на прочих планетах,
Где всё несравненно печальней,
А где-то и просто хана:
Никто не разводит орешник,
Никто «за базар» не ответит,
И кто там дурак, кто начальник –
Сам чёрт не поймёт ни хрена.

Но, если на пыльных дорожках,
Миров, отдалённых и близких,
Особо пронырливый homo
Оставит какой-нибудь след,
Останутся рожки да ножки,
А, может, иные огрызки,
От тех, кто пристроился скромно
На каждой из прочих планет.

В слепом искривлённом пространстве,
Во времени, стянутом в узел,
Представьте, не так уж и трудно
Увидеть, что жизнь хороша.
Живя в нескончаемом трансе,
Как гуси в хлеву у бабуси,
Устроить гулянку из буден
Не стоит почти ни шиша.

Тому, что имеем, и рады –
Здесь каждый живёт, как придётся,
Готов к миражам и затменьям,
Привычен к потере любой.
Как водится, полный порядок
На третьей планете от Солнца.
Случись у кого-то сомненья,
То их, несомненно, долой...

 

 

Приснится же...

 

Там, где рыхлым и медленным снегом
Облетает лепнина небес,
Засыпая неровности дна,
Нежилой половины вселенной,
Время катится в нижнем теченье
Тесным руслом бездонного сна,
Всё быстрей. И ни ангел, ни бес,
Не нашепчут, что станется следом...

Вслед за тем, что уходит бесследно,
Заполняя собой пустоту,
Там судьба завершает пике
В горловину невиданной пади.
Бросив всё, что не очень-то надо,
Остаётся душа налегке
Чтобы снова набрать высоту,
Восходя к изначальному свету.

Есть лишь новая точка отсчёта
Невозвратности, твой Рубикон,
Неизменная грань бытия,
Где финал предваряет начало
Возвращения в мир беспечальный
Вечных грёз, тишины, забытья...
Там нет скорби, никто не влюблён
И всегда не хватает кого-то...

 

 

Тихая скандинавская поэма

 

Когда войска Двенадцатого Карла
Под барабаны, флейты и валторны
Пришли на Русь из Речи Посполитой,
Осуществляя натиск на восток,
Какой-то Эрик Ларссон был капралом,
Имел мундирчик синий однобортный,
Рукой пшеворской панночки зашитый,
И кованый в Норчёпинге клинок.

Его потомок дальний – Ола Ларссон
Живёт себе в каком-то Линдесбе́рге,
И со смартфоном «гелакси-самсунг»
Гуляет по окрестностям вдоль трассы
В Сиггебохи́ттан, где уж нет берсерков,
Где белки скачут с ёлки на сосну.

Старинная усадьба рудокопов
Сиггебохи́ттан – просто место силы
Для тех, кто здесь родился и живёт.
Гуляет Ола, чтобы сделать фото
На телефон – всего, что сердцу мило,
Хотя у Олы дел невпроворот.

Конечно, Ола – так себе фотограф
Но он снимает каждую снежинку,
Что в объектив попала до того
Как частью стать величия сугробов.
Мгновение попробуй удержи-ка,
Когда его несёт во тьму веков.

Его подруга, добрая Луиза,
Обходится без талии осиной,
И вообще не блещет красотой,
Зато мила, спокойна, без капризов,
Вполне довольна тем, что есть мужчина,
Ничем не выдающийся, но свой.

Он сахарные тортики с лимоном
Печёт в чугунных формочках и тут же,
Их видом мир стремится удивить.
На взбитом тесте с маслицем топлёным –
На вкус они наверняка не хуже...
О да! Ничем не хуже, чем на вид.

А в доме есть хозяйка – кошка Кира,
Которую на День святой Лючии
Он рядит в Санту каждый божий год.
Она – не против. Мисочка кефира
Ей кажется достойнейшей причиной
Чтоб пережить подобный эпизод.

Но слаще всех в просторном доме Олы
Живётся золотистой хомячихе,
Которая зовётся Изабель.
Её никто не думает неволить,
К ней ходит айболит при каждом чихе,
Ей вдоволь поставляют карамель.

Когда-то предок Олы, Эрик Ларссон
Донёс мушкет свой прямо до Полтавы,
Но Ола не завидует ему.
Да и зачем? Ведь жизнь и так прекрасна,
В ней места нет ни доблести, ни славе,
Ни боли, ни отчаянью в плену.

Проходит жизнь в пределах Линдесбе́рга,
Неспешно, но не то чтобы бездарно,
Ведь на душе – спокойно и легко.
Не канонерки здесь, а водомерки,
И пресловутый мир многополярный,
Конечно, есть, но где-то далеко...

Так и живут, не зная катаклизмов,
Мурлычет кошка, всем вполне довольна,
И хомячиха что-то там грызёт,
Он сонно гладит волосы Луизы,
Ей хорошо, ведь есть на свете Ола –
Не Дольф, конечно, Лундгрен, но пойдёт...

 

Являлся ли капрал Эрик Ларссон предком ныне живущего шведа Ола Ларссона, я точно не знаю, но смею предположить, что все Ларссоны в каком-то колене родственники. А если принять за истину утверждение, что все люди – братья, то наверняка! Но точно я знаю лишь одно: капрал Эрик Ларссон – личность историческая, он действительно был солдатом Карла XII, попал в плен под Полтавой и участвовал в знаменитом параде пленных в Москве. Сохранились его мемуары. Ола Ларссон, как и все прочие персонажи данной поэмы, – лицо реально существующие. Он и все, кто в тексте упомянут, действительно проживают в шведском городке Линдесбе́рг.

 

 

Прививка оптимизма

 

Я пока ещё не умер
И, пожалуй, всем доволен.
Где-то мчится чёрный бумер,
Словно поезд в чистом поле.

Словно в чистом поле поезд,
Но значительно быстрее
В небе, как сперматозоид,
Буревестник гордо реет.

Не страшны дурные вести
Тем, кто пал при Азекуре.
Если реет буревестник,
Значит, скоро грянет буря.

Трактора лохматят пашню
Где-то севернее Гжатска.
Умирать не так уж страшно –
Не страшнее, чем рождаться.

В дни народосбереженья
Нехреново жить на свете,
Ожидая продолженья
Марлезонского балета.