Папа
Если мама сбегала в дом отдыха в Закарпатье,
Забирая с собой овсянку и тихий час,
Все заботы о нас с братаном доставались бате.
Это значило ‒ настоящий дом отдыха был у нас.
Папа нас никогда не ругал. Ни батут диванный,
Ни устроенный нами жестокий пенистый шторм,
Заливающий всё далеко за пределами ванны ‒
Папу вывести из себя не могло ничто.
Он смеялся и тёр наши спины мочалкой колкой.
Мы визжали. Отец говорил: «Ну-ну.
Это что у меня за морские такие волки?!
Ну-ка, живо на перископную глубину!»
Это было давно. И в какой-то другой вселенной.
Но вдруг вспомнишь ‒ и неизбежно защиплет нос.
«Поморин»... «Земляничное» мыло... Шампунь «Селена»,
Про который теперь и подумать нельзя без слёз.
Ничего не поделать ‒ и это был запах детства.
Сколько лет промелькнуло?.. Да более сорока.
Папе всё стало в тягость. Подняться. Пойти. Раздеться.
И мочалку с трудом удерживает рука.
Это жизнь. Все однажды придём к этапу,
Когда порох закончился и отсырел запал...
Если мама звонит, мы идём и купаем папу.
Потому что мы помним, как он нас тогда купал.
Тишина
Сиганём ли в ад, доползём ли до райских врат,
Потеряв товарный, а там и божеский вид ‒
Сколько горьких правд, сколько вымученных неправд
До того момента нам выслушать предстоит...
Кто-то всё кляня, кто-то мантры свои бубня ‒
Все заполнить пытаются вакуум душ иным.
Ты ‒ молчишь. Ты стараешься уберечь меня,
Достигая звенящей, какой-то космической тишины.
И когда невидимый кто-то из-за плеча,
Составляя отчёт, меня спросит: «Что сделал ты для неё?»,
Я отвечу смиренно: «Я тоже в ответ молчал.
Чтоб ни правдой не заполнять её космоса, ни враньём».
Вы проснулись...
Вы проснулись однажды, счастливые и нагие.
Так рассвет просыпается с мыслью, что ночь ‒ его.
А вокруг было лето, чужая квартира и старый Киев,
Но для вас ‒ кроме вас ‒ в мире не было ничего.
Ток бежал по рукам, время путалось в занавеске.
Ни один лишний образ не проникал извне.
Вы лежали, как боги на древней затёртой фреске.
Утомлённые боги на скомканной простыне.
Больше не было сил ни на что, кроме поцелуя.
Не хватало ни рук, ни ног, чтоб сильней обнять.
Обалдевшие ангелы врали напропалую,
Будто могут, имеют право нажать F5.
Дальше было неинтересно: как вы оделись,
Как разъехались по своим делам, по своим местам...
Эти глупые ангелы могут стрелять, не целясь.
А вот лгать не умеют. И, видимо, неспроста.
Гиммик
Как по ногам сквозануло холодом...
И снова я у разбитого корыта.
Каждый твой уход ‒ ещё одна щеколда
На двери, которая и так давно закрыта.
Знаю, что вернёшься, едва засинеет
Утро. Ворочаясь, готовлю кровать.
Но ты не понимаешь, насколько труднее
Столько замков каждый раз открывать.
Словно актёр, у которого поклонники
Выкачали воздух из зала весь,
Я задыхаюсь, вцепившись в подоконник, и
Умоляю: «Занавес, занавес!»
Пусть кто-то другой эту роль берёт,
Другие цветы, суфлёры другие.
А меня уже кровью рвёт
От твоей предсказуемой драматургии.
Окна распахнуты, да только нечем
Дышать всё равно ‒ одни оксиды.
А я уже настолько покалечен,
Что и не дышу, и не делаю вида.
Может ли быть, чтобы минутная стрелка
Так прилепилась к сестре часовой?
Мне, наверное, надо сгореть на костре, как
Бруно, чтобы ты вернулась домой?
Надо стать колдуном, алхимиком,
Мерлином, марлином, марлей, ветошью?
Но я никакого не знаю гиммика*,
И тебе лишь, как дело, это лето шью.
Ты снова вернёшься, потом подставишь,
Оставишь, растаешь в желчи и лжи.
Так ты, по-видимому, и коротаешь
Единственную мою жизнь.
___
* Сценический образ, хитроумная уловка,
рекламный приём; система привлечения внимания.
Кто-то должен любить
Нет, не только природа не может терпеть пустоты.
Посреди суеты, беготни и слезливого «сам я не местный»
Кто-то должен любить. Потому что иначе кранты.
Потому что иначе ‒зачем эта жизнь, неизвестно.
Кто-то должен любить. И никак по-другому нельзя.
Это счёт от Вселенной, он должен быть к сроку оплачен.
Это редко дано объяснить даже лучшим друзьям.
А себе объяснять ‒ лучше даже не ставить задачи.
На изломе безумных времён, на последних дровах,
Чем устало метаться от иудаизма до вуду ‒
Кто-то должен любить. Потому что дела наши швах.
Кто-то должен любить. Можно, я этим кем-то побуду?
Антрацит
...а она говорит: «Как хочешь, но так бывает,
что любовь, словно уголь, её добывают.
Грунт долбят кирками, крошат в пыль камень,
чтоб добраться к ней и хоть раз коснуться руками.
Антрацитом этим ископаемым столь влекомы,
зарабатывают себе саркомы и глаукомы.
И бесчисленно там полегло народу,
повидавшего лишь терриконы пустой породы....
Если ты не готов оказаться в таком карьере,
то будь честен, с собой хотя бы, по крайней мере.
И живи ‒ спокойный, трезвый и нелюбимый.
Без страданий о том, что, возможно, проходит мимо.
Их, коснувшихся, единицы из многих тысяч.
Да и мало добыть, нужно способ найти и средства,
чтобы искру малую в точное время высечь,
дать любви разгореться и ‒ греться, греться, греться...»
Так она говорит, придвигаясь поближе к печке.
Он молчит, обнимая худые по-птичьи плечи.
И она замирает под жаром его ладоней.
А в глазах её ночь, всех карьеров и шахт бездонней.
КСВ
Время, мой друг, не зря, говорят, линейно.
И выходить из себя тяжелей, чем выйти из комы.
Ты ещё можешь, конечно, пойти и купить портвейна,
Но даже старая музыка слышится по-другому.
Пленники общих мантр, вековых традиций,
Мы разделили весь мир на «чужих» и «наших».
И если пуговицы на пузе стали трудней сходиться,
То самым естественным было избавиться от рубашек.
Настала пора конформизма, простых решений.
Воспоминанья о сеновалах ‒ на антресоли.
Если проснулся утром без боли в шее ‒
Ищем источник другой, заместившей боли.
Всё утрясётся, дробно, под знаменатель.
Всё под одну черту: гениальность, бредни...
Да, кризис среднего возраста, будьте-нате!
Но ‒ высшего качества, будьте добры, не средний.
Это жизнь
Это жизнь. Генератор случайных чисел, касаний, связей...
Поцелуй, растворённый в забытом вечернем бризе,
В подростковом ‒ казалось, прошедшем давно ‒ экстазе,
Вдруг становится частью взрослых вполне коллизий.
Если вдуматься, происходящее смехотворно.
И случись это с кем угодно, не с ней, не с тою,
Ты и сам бы не смог без улыбки и без попкорна
Вспоминать те страдания детские над чертою,
За которую не перешли. И волна всё смыла...
Но теперь, очутившись внезапно в давнишнем чуде,
Ты пытаешься остервенело «всё это было»
Переделать, перекроить во «всё это будет».
Ты срываешься. Лихорадочно строишь и рушишь планы.
И считаешь, что ты молодой, но уже не ранний.
И что тот поцелуй был действительно самым главным.
И что сложится что-то из «лего» воспоминаний...
Это жизнь... Генератор полнейших дегенератов.
Романтических узников собственных мёртвых клеток.
Ты теряешь себя, не способный принять утрату
Той черты на песке, тех обнявшихся малолеток.
Пропуская звонки...
Пропуская звонки, исчезая с экранов радаров,
Обманув целый мир, наплевав на счета и дела,
Мы встречаемся, чтоб поделиться таинственным даром
Находить среди льдов долгожданный источник тепла.
Эти встречи ‒ как чудо. Поэтому кажется мелким
Мировых новостей нескончаемый будничный хлам.
Мы способны следить лишь за тем, как вращаются стрелки,
Каждый их оборот без остатка деля пополам.
А не встретившись вдруг, выскребаем тепло по сусекам.
Прячась в анабиоз, мы и носа не кажем из нор.
Так проходит полжизни… Полжизни живёшь с человеком,
День с которым порой исполняется, как приговор.
И мы рвёмся бежать. Безотчётна наивность людская.
Но дожив до ещё не таких уж глубоких седин,
Исчезаем с радаров и снова звонки пропускаем.
Но однажды за стрелками, чувствую, не уследим.
Надежда
В твоём далёком губернском городе
от ожидания перемен
устали все. И худые голуби
по крохам судят о взлёте цен.
Река широкая. Жизнь безбрежна.
Трамваи старые дребезжат.
Рассвет привычно с востока брезжит
и жёны будят мужей, брюзжа.
Милиция грезит стать лёгкой, конной,
лететь, земли касаясь едва.
Но буква закона и цифра закона
никак не складываются в слова.
Твои сограждане внешне бодро
встречают день, впрягаясь в дела.
Пусть кошки чёрны и пусты все вёдра,
и масло Аннушка пролила.
Я мысленно там и ищу тебя. Где ж ты?
Мечусь дворнягой, скребусь в дома...
И столько во всём этом есть надежды.
Скорее от сердца, чем от ума.
Робинзон
Знаешь, за каждый берег своя расплата.
Ты вот уткнулся в этот: пустой, холодный.
Звёзды смешались. Течение виновато.
У провидения меченые колоды.
Ты бы построил плот ‒ только руки-крюки.
Ты бы рванулся вплавь ‒ но с таким прибоем...
А из прибрежных джунглей такие звуки ‒
Сразу понятно и кто там, и каково им.
Нечего делать. Добудешь огонь и воду.
Хижину сложишь, притерпишься к попугаю.
Ты Робинзон, ты устроишься здесь на годы,
Не забывая, что где-то есть жизнь другая.
Есть у тебя в избытке и дров, и мата.
А развлечений особых довольно мало.
Так, иногда сразишься с толпой пиратов,
Понаблюдаешь за плясками каннибалов.
Станет твой быт одновременно прост и странен.
Сыпля проклятия небу, песок целуя,
Будешь выкладывать на берегу кострами
«HELP!» или «SOS!», а по пятницам ‒ «HALLELUJAH!»
И будешь пялиться за горизонт куда-то,
Чтоб разглядеть хоть «Роджера», хоть пирогу...
Знаешь, за каждый берег своя расплата.
И одиночество ‒ это довольно много.
Пока мы здесь...
Пока мы здесь, пока от нас есть прок,
Давайте в отведённом свыше сроке
Не будем вновь прогуливать урок,
Поскольку скоро кончатся уроки.
Давайте разлетаться по Земле
С распахнутой душою и глазами.
Не потому, что нам тянуть билет.
Не потому, что нам грозит экзамен.
А для того, чтоб в суматохе дел
Дать мысли ощущение полёта.
Припомнить, как в руке крошится мел,
Когда ты пишешь «Классная работа».
Почувствовать, что ты не одинок,
И можешь всё: на плаху и на сцену.
И это не последний твой звонок,
А лишь очередной. На перемену...
Сигнал ли этот беспокойный звук
Склонять других по падежам и числам?
Ведь на доске уже всё больше букв,
А значит, на доске всё меньше смысла.
Пока мы здесь, пока нас держит лёд
И делится послушно мирный атом,
Пусть тот, кто сложно так преподаёт,
Поставит всем зачёты автоматом.
© Сергей Воронов, 2009‒2018.
© 45-я параллель, 2019.