Сергей Ветров

Сергей Ветров

Четвёртое измерение № 11 (71) от 11 апреля 2008 года

Министерство Любви


В альбом ***


Февраль издох. Вот-вот последний снег

поглотит ветер неприлично пьяный.

Пусть молят Бога ангелы за тех,

кто потерялся в жизни, как в тумане.


Послушай! Звёзды смотрят с высоты

глазами ангелов и бесконечно милых.

Так нужно ль ворошить золу мечты

и обвинять в бескрылости бескрылых?


Никто не гарантирует весну.

Лишь раз в году, быть может, но не больше.

Так может, не вменяя им вину

забыть их вместе с маетой острожной?


А тем, кто тратит душу, пусть без слов,

попробовать платить монетой той же?..

Никто не гарантирует любовь...

На полстолетья, разве, но не дольше...


Духота


Ночь дышит,

будто женщина во сне,

и нагота её

полмира заполняет

июльским жаром.

И в шуршанье тополей

мне слышен шёпот:

«Помнишшь ли,

прохожий?»

– Не помню!

Потому что

позабыл.

Старался очень –

преуспел

похоже.


Как прежде


На мандрагору вновь неурожай...

Но стоит ли печалиться об этом? –

Знать висельников мало,

или – нету...

Лишь лист осенний,

выбрав самый край

подоконника,

дрожит на паутинке

не в силах оторваться и упасть...

Ужо, вот-вот зима разинет пасть,

вот-вот бедняга превратится в льдинку...


На мандрагору вновь неурожай,

но стоит ли печалиться об этом,

коль не с кем разделить её...

Как прежде.


Сентябрь


Унылый фавн беспомощно взирает,

как тлеет под копытом малахит...

И шерсть в лучах приглушенных блестит...

И старый Пан на флейте не играет...


И голый фавн глядит на небосвод,

медовую листву и птичьи стаи...

Безумная растрата золотая

неотвратимо-медленно грядёт.


Егерь и зверь


Если я с утра хмур и зол –

это всего лишь значит,

что вчера был неправильный разговор

и сердце моё – плачет.


Если ты не знаешь, как смотрит раненый зверь,

бредущий в ночь по сугробам,

подгоняемый криками егерей, –

мне в глаза заглянуть попробуй.

Хоть это, кажется, нелегко... –

я их сегодня прячу.

То, что я смотреть на тебя не хочу –

это вовсе не значит.

Просто – может явиться слеза –

я могу не сдержаться.

А такому в твоих глазах

никак нельзя отражаться.


К чему это всё? Ты не при чём, поверь, –

Я хочу подытожить:

просто, в данном случае, «егерь» и «зверь» –

это одно и то же.


Спящий клоун


Спящий клоун, ты – игрушка.

Ни солдатик, ни зверушка –

Спящий клоун – ты игрушка

этой девочке большой.

Восседая в светлой спальной,

ты, с улыбкою печальной,

слышишь музыки венчальной

звук далёкий, чуть живой...


Тьмы полночной зрак незрячий

смотрит в окна – клоун плачет,

хоть улыбка на лице.

Только веки размежатся –

тени странные ложатся –

это сны её кружатся...

Ты не бойся, ведь в конце


будет всё, как в доброй сказке.

«Открывай-ка лучше глазки!..» –

тихо-тихо я шепчу.

«Загадал я: вскроет реки

в январе волшебник некий

или ты поднимешь веки, –

я скажу ей, что хочу».


Ромашковое поле


«Зарыться в комнате, сесть ближе к батарее,

Глаза зажмурить намертво, до боли

И представлять ромашковое поле...»

Олег Очкасов


Когда родится мой сын...

или – дочь? –

Какая разница, впрочем,

инь или янь, когда –

плоть от плоти?


Так вот, мой сын

или дочь,

я буду учить тебя слушать

как ветер идёт навстречу тебе

ромашковым полем.


Над папой твоим смеётся любой

жуанистый дон,

не видя проблемы в твоём появленьи,

а впрочем – не глядя.

Не слушай его,

он сам довольно смешон.

Не слушай его,

он плохой дядя.


Так вот, мой сын

или дочь,

ещё я тебе покажу,

как разборчив шмель,

нашедший цветущий шиповник,

как улетает он тяжко.

И как поджидает ночь

маленький эльф

забравшийся в колкий терновник.


Тебя ещё нет, но я чувствую

тебя здесь.

Я боюсь воды, а значит –

меня не затащишь в Лету.

По крайней мере,

пока на земле нет тебя,

мой сын или дочь...

Только мама твоя потерялась где-то

в ромашковом поле.


Ртуть


Тоска и грусть мои пытаются уснуть,

да только я их всё бужу нечайно:

то шелестом страниц, то стуком чашки чайной...

И вот они уже бегут, как ртуть


из градусника, сброшенного на пол

рукой больного, в тёмные углы

жилища и души... И нет метлы,

чтоб шарики текучего металла

собрать и вынести из дома прочь...

А после, окна растворить, чтоб ночь

все яды забрала, черновики скомкала


и утром убралась куда-нибудь к себе,

оставив чистый лист на кухонном столе,

а в спальне смятую постель без одеяла...


Ренуар


«О,

нежная роза,

зачем ты печальна весной?» –

спел бы бледный Пьеро,

мучая мандолину.

Но, хотя в своих мыслях

он давно уже твой –

вечно занят тем,

что даёт отпор Арлекину.


Но в шуршанье платьев твоих –

шум рождающихся миров,

ясный запах любви

в тонком флёре твоей шанели...


То,

как я отношусь к тебе,

и на что я готов для тебя, –

есть страшный секрет

кривляки Полишинеля.


Но Пьеро –

это я.

И почти весь мир –

Арлекин.

Я же –

пенный прибой,

твои ласкающий ноги.

Не художник Пьеро.

А то –

среди холстов и холстин

было бы полотно,

чтоб изумлялись боги.


Я смотрю на тебя

сквозь тончайший розовый мар.

О,

труднее дышать,

чем в тебя бесстрашно влюбиться...

Я снимаю очки,

и вижу тебя,

как видел бы

Ренуар.

И никто никогда

не сможет в том повториться.


Пёс


Уж старый август болен сентябрём.

Желтеют шевелюры липких лип.

И мы с тобой по городу идём...

Смотри, смотри: наш август – он погиб.


И нам вот-вот ловить туфлёй мокрель,

и на улов свой сетовать судьбе...

А помнишь, шёл по улицам Апрель

с троллейбусом на длинном поводке,


и вереницы белых облаков

его плюмаж тревожили слегка?..

Но август – мёртв. Хозяин – далеко.

В глазах у пса – вселенская тоска.


Маленькая уличная баллада


Граф Роберт едет на свинье,

граф Роберт де Шартен!

И звонкий визг его коня

в округе слышен всем.


Горит зарёй его плюмаж.

Он юных дев бессменный страж,

он весь – мораль, но это – блажь.

Граф Роберт де Шартен!


А со щита его глядит

свиная голова.

У ней под рылом манускрипт,

на нём видны слова


о том, что этот остолоп

ходил отнять Господень Гроб.

Но получил, однако, в лоб

граф Роберт де Шартен!


Начало лета


О, ливень с градом! – марсианский джаз!..

По стёклам – бац! Шурум-бурум – по крышам!..

И дрробь – по подоконнику! Ты слышишь,

как клацают аккорды? – Вот, как раз

расхристанный рояль пребольно жалит слух...


И день потух,

и смотришь очумело...

Так вы

хотели лета, господа?..

Вот, красное, –

запело...


Санкт-Петербург, июнь 1998


Богач-бедняк. – Всего-то за душою –

музеи, да Великие гробы...


Весёлый Хам не хочет уходить,

однажды воцарясь и вдарив

железным молотком по фортепьянам.

Пьяный

от молока твоих ночей,

он не закрыл Твоих очей, –

боится,

как лакей,

что мёртвый граф

(хотя бы – Калиостро)

вдруг встанет и велит ему подать

шестёрку цугом запряжённых.


Пожалуй, он от правды недалёк,

и «граф», (читайте – «град»)

ещё не мёртв, –

лишь с детства был подвержен летаргии...


И пусть Москва-старушка молодится,

и пудрится, как в зеркало глядясь

в пустую лысину очередного ухажёра, –

ей не постичь величья Твоего,

не дотянуться этажами

даже до отметок

Твоих великих наводнений...

И Твой корсет блокадный

ей не впору.


...А молоко Твоих ночей вскормило и меня,

но я-то знаю,

что молотком не бьют по фортепьянам.


Скрипка


Ты думала, верно, –

я эльф бесконечно весёлый,

рождённый, чтоб век

неустанно смеяться и петь,

и жизни не ведать

бескрылой, скупой и тяжёлой,

и вовсе не знать,

что такое печали и смерть.


На самом же деле, родная,

всё много иначе...

И в пору бесптичья,

сквозь хохот декабрьских вьюг

я слышал однажды,

как эльфы весёлые плачут

над сломанной скрипкой,

и падают слёзы на луг.


Дивногорье


Езжайте прочь от смрада городского!

В столицу благости, на древние холмы,

воздвигнутые именем зимы,

с пещерами внутри – во имя Бога!


Там высятся столпы единорого,

там пьяный воздух – слаще пирога,

там небо примеряет жемчуга,

там нитью кажется железная дорога,


там нижет бусы за строкой строка,

там мыслить о насущном не годиться...

А магазин закрыт, поскольку продавщица

«Ушла травить жука»...


Министерство Любви


В Министерстве Любви

работа завалена напрочь:

Ни толковых отчётов,

ни связных фраз на докладах.

Только злые сатиры

его коридорами скачут,

да проносятся с шумом и песнями

нимфы-дриады

по плешивым коврам,

по истёртым ступеням-порогам...

Если б знал я, что ночь будет долгой

и мокрыми веки!..

А из женщин останется та,

что зовётся Тревогой...

Поцелует и скажет:

«Мой милый, я ваша навеки!..»

Я скажу ей: «Mon cher, что вы мелете,

право, не знаю...»

Я скажу ей: «Mon cher, вы достаточно

выпили крови...»

А она улыбнется

невинной улыбкой трамвая,

и, когда я усну,

так и будет стоять в изголовье.


И приснится мне сад золотистый: цветущий, огромный,

в незнакомой стране, где стоят яснонебые дни...


Министерство Любви, я устал отираться в приёмной...


© Сергей Ветров, 1995-2008.
© 45-я параллель, 2008.