Сергей Смирнов

Сергей Смирнов

Четвёртое измерение № 4 (568) от 1 февраля 2022 года

Просо просодии

Серпухов

 

Пусть Серпухов тебе не будет пухом –

ни тополиным, ни каким иным,

ни лезвием, свистящим возле уха –

а будет просто городом родным.

Не важно – на Ногинке ли, в Семашко –

тебя приветят взмахом лёгких штор,

когда, рождённый вовсе без рубашки,

ты выйдешь на сияющий простор.

И в бабушкиной тесной коммуналке

сплетутся в сеть младенческие сны,

стихи и сказки, ведьмы и монахи,

предания глубокой старины.

 

Мерцает пламя в газовой колонке,

мерцают у лампады образа,

и ты сквозь эту радужную плёнку

глядишь на белый свет во все глаза.

Стрижи, сверчки, «секретики», окурки,

акации тенистого двора,

и купола на бледной шкуре урки,

и надо всем – Соборная гора.

И что бы ты под нос себе ни блеял,

ты не забудешь, где б потом ни жил,

как милый город холил и лелеял,

и на алтарь как жертву возложил.

 

Памяти отца

 

Отец мой, Вадим Прокофьевич,

свет белый во тьме теряется…

Ударить теперь по кофею

возможным не представляется.

Не выпить теперь по чарочке

с твоей офицерской пенсии,

тоску не развеять чарами

и слух не потешить песнями.

 

А мы с тобой не доспорили

и не добрались до истины,

не вымыли ног боспорами

ни в мыслях, ни в снах неистовых.

О Боге и о религии,

о власти и об истории

за фильмо-газето-книгами

с тобою мы не доспорили.

 

Теперь не звонить без повода,

стихов не читать горячечных,

над ухом не виться оводом –

теперь одному корячиться.

Но годы свернутся свитками,

душа содрогнётся трепетно –

и мы непременно свидимся,

и мы непременно встретимся.

 

Мяч со шнуровкой

 

Брату Михаилу

 

Был первый мяч – из толстой бычьей кожи,

с изысканной шнуровкой на боку,

на древнее орудие похожий

и много повидавший на веку.

 

Хоть по нему ногами били крепко –

лелеяли, любили, берегли;

порой его, как сказочную репку,

тащили из расквашенной земли.

 

Отмыв его от мела и от глины,

сушили, непогоду матеря,

и чистили, как обувь, гуталином,

чтобы не мок и формы не терял.

 

И камеру меняли многократно,

и шили расходящиеся швы,

и затирали старческие пятна,

сквозь кожу проступавшие, увы.

 

С ним ели, спали, во дворе гуляли

и обживали тайные углы,

по стёклам опрометчиво пуляли,

и забивали первые голы.

 

Где этот мяч, в каких мирах летает?

И кто его катает среди звёзд

в изящных кедах родом из Китая?..

 

И где теперь тот самый острый гвоздь?..

 

Ребячья регата

 

Мальчонка хвастает обновой –

лодчонкой из коры сосновой.

Она, конечно же, не лажа

от киля и до такелажа.

 

Ей предстоит ещё к тому же

взрезать ручьи, утюжить лужи,

с утра участвовать в регате

и тихой гавани искати.

 

Потреплет пацанёнку нервы…

А к финишу придёт ли первой –

так это, в общем, и не важно,

важнее, что она отважно

 

плывёт, сражается с волнами,

не трусит шторма и цунами.

Её суда пиратской швали

возьмут на абордаж едва ли.

 

Ей не страшны пороги, мели,

до умопомраченья смелой…

Плыви, сосновая лодчонка!

Пляши на берегу, мальчонка!

 

Просо просодии

 

Просо просодии сейте

в книге, в журнале, на сайте –

звуки, попавшие в сети

памятью пятых-десятых.

 

Примется просо, нальётся,

весело заколосится.

Как вам тогда запоётся,

песеннозаголосится!

 

В поле росистого ситца

встретятся ближе, короче

дня золотая десница,

шуйца чернильная ночи.

 

Ключи от дома

 

Дома дымами дышат

и душами живут,

и даже кот на крыше –

не каверзник, не плут,

не барин, не вельможа,

а в небо проводник.

Он никогда не сможет

оставить нас одних

наедине с богами

и демонами тьмы,

где, словно оригами,

колышутся умы,

где небо колосится,

и каждый колос яр,

где пролетает птица

по имени пожар,

где на полях востока –

начало и исток,

где в световом потоке

скользит и твой листок.

Но что нам эти мрии

в преддверии зари?

Возьми ключи Марии

и двери отопри.

 

Флюиды

 

Талант  – единственная новость,

Которая всегда нова.

Борис Пастернак

 

Уловишь флюиды любимого «Флойда» –

и ходишь довольный до мозга костей,

как будто матросы подводного флота

вернулись на базу с горстями вестей

о дивных деревьях в садах осьминога,

о звёздных армадах ночных кораблей,

о белых китах, о гигантских миногах.

Всё это получишь, нажав кнопку «Плей».

 

Услышишь биенье огромного сердца –

и разум забьётся ему в унисон,

как будто бы стайка катренов и терций

слетела с небес в беспокойный твой сон,

в котором летят по небесным законам

циклоны, драконы, шары марсиан,

и каждый в доспех из мифрила закован,

и каждый нездешним огнём осиян.

 

Увидишь достойные Босха картины,

свинью в облаках и корову на льду,

китов-дирижаблей покатые спины,

крылатых конец у грозы в поводу.

Со станции «Плей» отправляется поезд,

под музыку «Флойда» стихии клубит,

поскольку талант – неизменная новость

и верная мера высот и глубин.

 

Доппельгангер

 

Проснулся утром – в зеркале не я.

И обстановка (вроде) не моя,

и (в падеже) совсем не много смысла.

Висит большое светлое внутри,

снаружи злое тёмное горит,

и белый свет намылился и смылся.

 

Вот этот свет – зачем он, для чего? –

и эта тьма предела моего

на свет и тьму как будто не похожи.

Зерцало завихреньями идёт,

как по реке идёт весенний лёд,

и смотрит из воды чужая рожа.

 

Нечистый бес сведёт меня с ума!

Он взламывает мыслей закрома

и отсыпает льда бедняге Каю: 

«Для духа твоего горит тюрьма,

для тела твоего висит сума –

не отрекайся и не зарекайся».

 

Здоровый скепсис – вечный мой конёк,

и я возвёл глаза под потолок,

и истинному в сущем помолился:

«Изыди, бес, сегодня я не твой,

не стой искусом чёрным над душой,

ведь даже свет намылился и смылся».

 

А он стоит себе – ни в зуб ногой,

опасный, незнакомый и другой,

прикинувшись в душе дешёвым шлангом. 

И я разбил проклятое стекло.

Оттуда в Божий мир полезло зло.

И гнусно усмехнулся доппельгангер.

 

Дванов и Копёнкин

 

После дней июльских с тусклой бирюзой

небо разрешилось яростной грозой,

суховей не дует, не тревожит зной. 

Дванов и Копёнкин ищут рай земной.

 

Посреди природы, посреди степи,

где такие всходы, Господи, прости,

посреди овинов, хат, гусей и кур

Дванов и Копёнкин строят Чевенгур.

 

Не пылит дорога, не дрожат кусты,

подожди немного, отдохнёшь и ты.

И за Клару Цеткин, Розу Люксембург

Дванов и Копёнкин строят Чевенгур.

 

Наступает голод после тучных лет,

молотом расколот, рухнул монумент.

И пылает солнце как халколиван.

Дванов и Копёнкин роют котлован.

 

Ювенильным морем от окольных троп

хлынет-не отхлынет ласковый потоп.

В мире, где гуляет бесприютный джан,

Дванов и Копёнкин роют котлован.

 

Впору усомниться, запасая впрок – 

нажимает время твёрдо на курок.

Нам покой лишь снится, не стихает бой.

Дванов и Копёнкин – это мы с тобой.

 

Переходящая гитара

 

Аполлон гитару взял у Смердякова…

Юрий Кузнецов

 

Смердяков гитару взял у Аполлона,

оборвал все струны, разметал колки.

Подпирают небо русские колонны,

и стоят в Дамаске русские полки.

 

А Константинополь? Что Константинополь –

выбирай ворота, прибивай щиты.

Пусть тебе ответит в чистом поле тополь

посреди вселенской боли и тщеты.

 

А внизу и сверху всё одно и то же,

чудеса сплошные, странности одне.

Смердяков сегодня получил по роже –

завтра непременно будет на коне.

 

А по белу свету раздаются звуки:

Аполлон гитару подключил к сети

и теперь играет блюз и буги-вуги.

Либерал, однако, Господи, прости!

 

Саранча

 

Взвывая, вереща и стрекоча,

позвякивая панцирем железным,

из дыма выплывает саранча

и зависает тучею над бездной.

 

Как будто сокрушительный табун

несётся над полями чёрным смерчем,

и каждый в табуне – с венцом на лбу,

и каждый – с жалом, начинённым смертью.

 

И шум от крыльев – стук стальных колёс,

и Ангел бездны возглавляет войско,

и ярость битвы плещет через плёс…

 

Но ты, моя душа, её не бойся.

 

Ведь там, вдали – смотри, моя душа! –

преодолев притворную дремоту, 

идёт усталый Пушкин не спеша

с тяжёлым шестиствольным пулемётом.

 

И будет бой! Гори, хмельной июль,

под злых стволов остервенелый хохот!

Металла скрежет. Дерзкий посвист пуль.

Огонь в полнеба и пожара копоть.

 

……………………………………

 

Стремительным рывком карандаша

пиит опишет результаты дела:

летела, мол, стальная саранча,

хотела сесть, но дальше полетела.

 

Убещур

 

пращур ящур убещур

в отвратительных обносках

твой пронзительный прищур

нас оставит в снах и сносках

 

ты явился прямиком

из компьютерного ада

(ад собака точка ком)

по заслугам и награда

 

как бы вызнать эликсир

как бы вызвать экзорциста

чтоб очистил бренный мир

от подобного туриста

 

Баобабы

 

Давай я тебе нарисую барашка,

слона пожалею во чреве змеином,

на пугало в поле надену рубашку,

и боль заморожу как новокаином.

 

Наш мир не про счастье, скорей, про участье,

про тяжкую участь взять в сердце другого.

Он взрослыми сдуру разодран на части,

как на составные распятое слово.

 

Он в детстве казался и честным, и добрым,

он вправду был добрым и честным когда-то.

Его собираю в дырявую торбу,

застыв на посту оловянным солдатом,

 

Какие-то черти, какие-то бабы

летают над миром и городом строем.

А я всё корчую с утра баобабы,

чтоб не изувечили мой астероид.