Монодрама
Шуршащая ночная тишина,
Скрипучий пол. Непуганые мыши
Давно плюют на старого кота.
Он крепко спит, он всё равно не слышит.
Резона нет мышам шуршать потише.
Трещит дровами старая плита.
На брёвнах стен густая седина,
Как ледяная плесень. Без дыханья
Квадрат окна неясен и размыт,
Но оживлён подсушенной геранью.
Кровать застелена тряпичной рванью,
И в ней дыра с дырою говорит.
Как лёгкие курильщика сипит
Кипящий чайник. Книжные брикеты
Стоят на полках вдоль и поперёк.
Кроссвордом зарешёчена газета,
На все вопросы найдены ответы.
В углу висит икона и чеснок.
Прекрасный повод выучиться ждать
Прихода лета, вдохновенья, смерти,
Рассвета, времени кормить кота,
Известий в свежевыпавшей газете,
Глобального песца на всей планете
И, в общем-то, нестрашного суда.
А. К. Саврасову
Не корите меня, не надо,
Да и жалость мне ни к чему.
Не великая в ней отрада,
Не положишь её в суму.
Не возьму я лавровой славы,
Не скоплю себе лести впрок.
Лишь бы сочно-хмельные травы
Расстелили ковёр у ног,
Зябкий ветер поил прохладой,
Златоглавая зрела рожь,
Вешних туч дождевых громаду
Расцарапывал молний нож.
Мне в кабацком дыму и хмари
Отыскать бы туман лугов.
Стал бы взгляд мой не так печален.
Стал бы лоб мой не так суров.
Ничего, что спина в заплатах.
Ничего, что в карманах медь.
Мне бы только в еловых лапах
Лучик солнца найти суметь.
Я бы сам попросил, да только
Хоть молись Ему, хоть кричи.
Не увидеть мне мартом звонким,
Как вернутся домой грачи.
Отсутствие
Если моё отсутствие ничего не меняет в вашей жизни,
то моё присутствие в ней уже не имеет никакого значения.
Бернард Шоу
Отсутствие наличия вокруг
Чего-то различимого во тьме
Подарит непривычным пальцам рук
Возможность видеть, ценную вдвойне,
Когда глаголы «гладит» и «глядит»
Меняют смыслы, словно «а» и «я».
Подушка с пухом перьями скрипит
Шершавая, как фига бытия.
Скрипит перо, качается Пьеро,
Как метроном в сюите ре-минор,
Давить на жалость вроде бы старо,
Как истину подмешивать в вино,
Как тыкаться руками в темноту,
Найти надеясь больше, чем горшок,
Как вспоминать пароли на посту,
Как прятать шило в тряпочный мешок.
Бессмысленно, безмысленно, без сна,
Один, однообразно одинок,
Хоть клетка не особенно тесна
И не такой уж прочный там замок.
Обратная сторона волны
Корабль меняет плоскость океана
На тёмную трёхмерность глубины.
Теперь возможность есть у капитана
Взглянуть с обратной стороны волны
На то, как в воду прорастает ветер
Течением больших подводных рек,
Как тускло солнце под водою светит.
Стремится вверх похожее на снег
Последнее дыханье пузырьками.
И плавно, как в замедленном кино,
Чаинкой в остывающем стакане
Трирема опускается на дно
И громоздится там нелепой башней.
Лишь тусклый свет медуз на глубине
Немного создаёт уют домашний
И этого достаточно вполне,
Чтоб в переулках тесных Атлантиды
Узнать свой старый, но знакомый дом,
Дверной проем, где две кариатиды
Ведут неспешный разговор о том,
Как тяжело всю жизнь служить опорой.
Под окнами актиния в цвету,
Морской конёк позвякивает шпорой,
Акула-сторож дремлет на посту
Перед воротами в коралловой ограде.
Вокруг уютный мрак и тишина,
Мелькают меченосцы в анфиладе,
Вверху плывёт огромная спина
Большого электрического ската.
И рыба-шар как полная луна
Висит над острым шпилем магистрата,
Но вместо высоты тут глубина.
Письмо в бутылке
Дорогой «кто попало», неведомый «как вас там»,
Завладевший случайно прибитой волнами тарой,
Я пишу эти строки не то чтобы лично Вам,
Но тот факт, что Вы их прочтёте, бодрит, пожалуй.
Я живу здесь один, попугай и коза не в счёт,
Шведский стол из бананов на завтрак, обед и ужин,
Мой корабль с командой на илистом дне гниёт,
Впрочем, я им и раньше был не особо нужен.
Весь мой остров от силы шагов семьсот,
Девяносто шесть пальм, пляж, ручей и гора в придачу,
Через годик возможно удастся построить плот,
По ночам я смотрю на небо и часто плачу.
Я бы с радостью отослал Вам координат,
Но секстант утонул, а по звёздам плюс минус мили.
Ну, за сим распрощаюсь, признаюсь, был очень рад...
Как считаете, все и вправду меня забыли?
Марго
Она несла в руках отвратительные,
тревожные жёлтые цветы.
Чёрт их знает, как их зовут,
но они первые почему-то появляются в Москве.
По Тверской шли тысячи людей,
но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного…
М. А. Булгаков
В форточку тянет соседский быт,
Возле подъезда старух чат.
Что-то за стенкой груди болит,
Но в техподдержке врачи спят.
Истина плещется в коньяке,
В блюдце затёртый до дыр сыр.
Эй, Папа Хэм, лишь ружьё в руке
Может в башке заключить мир.
Стоя, к стене прижимаю тень,
Нам с ней сегодня не мил свет.
Пишется дикая дребедень,
Или, как минимум, полный бред.
Вымел из дома себя вон,
Словно из грязной избы сор.
Город, как ушлый хамелеон,
Тысячелицый плетёт узор.
Надо бы сделать один ход,
Чтобы поставить себе мат.
Вдруг мне навстречу она идёт,
Лишь на меня устремив взгляд.
Ходики ног тормозят шаг,
Разом становится мир нем.
Вспышка под веками жжёт мрак,
Словно разряд между двух клемм.
Солнце, как птица, с её рук
Жёлтой мимозы клюёт цветы.
Я, в тишину возвращая звук,
Сдавленным горлом шепчу «Ты»...
Варвар
Как варвар сильный и голодный
Небрежно разрушает Рим,
Как перед публикой свободной
Играет равнодушный мим,
Как царь, обиженный природой,
Казнит и милует народ,
Как зноем засухи бесплодной
Сжигает землю небосвод,
Как добрый мальчик мимоходом
Случайно топчет муравья,
Как наслаждается свободой
В дом забежавшая свинья,
Так и слепое провиденье,
Споткнувшись, дёргает за нить,
А мы всё верим без сомненья,
Что в силах что-то изменить.
Альцгеймер
Заметаю осколки памяти в свой совок,
По сусекам скребу когтями голодным псом,
Моё прошлое лаконично, как некролог,
Лангольеры его смакуют беззубым ртом.
Моё «я» – это только память о прошлых «я»,
В моих фотоальбомах под пылью лишь чистый лист,
Эти люди вокруг, вероятно, моя семья,
И мой сын, получается, кто-то один из.
Я матрос не забывший, как крепится к рею грот,
Даже если со всей командой идёт ко дну.
Свою жизнь отмотав кинолентой наоборот,
Я запомню, запомню, запомню – тебя одну…
Метёт снегопад
Метёт снегопад. Можно больше не прятать следы.
Он нас оградит, заморочит погоню метелью.
Глаза их солдат расцарапают иглы воды,
И сумрачный лес ощетинит стволы цитаделью.
Их речь горяча, руки жадны, а души черны.
Семь содранных шкур укрывают телеги с добычей.
Кровавые псы из далёкой, недоброй страны.
Но, честно сказать, между нами не много различий.
Мы славно резвились в их проклятом Богом краю.
И крики их жён были нам благозвучнее хора.
Ведь всем наплевать, кто скорей очутится в раю.
Он выберет сам. Убивать надо всех без разбора.
Мы встретим их здесь, видя зарево наших домов,
И ляжем под снег, как под шёлк несогретой постели.
Из мёртвых сердец летом вырастет болиголов,
Раздвинув корнями меж рёбер червивые щели.
Метёт снегопад. Это Бог нас стирает с листа,
Чтоб переписать всё, что он там задумал, по новой.
Лишь сосны в снегу будут выситься вместо креста
И плакать смолой, как навек безутешные вдовы.
Soledad
Дон Кихот с Дон Жуаном в чилийском трактире
Разливают текилу за грязным столом,
Телевизор жужжит о событиях в мире,
В синем небе el condor поводит крылом.
За плечами Жуана простое сомбреро,
Под столом у Кихота подержанный таз,
Росинант припаркован от входа налево,
Рики Мартин играет задумчивый джаз.
Ресторанный muchacho шныряет с подносом,
И за пальмой вдали полыхает закат.
Дон Жуан выдыхает дымок папиросы,
Тычет пальцем в меню просто так, наугад.
Дон Кихот говорит, обращаясь к Жуану:
Отчего ты всегда беззаботен и пьян?
Из динамиков ветром доносит Нирвану,
I guess It makes me smile, подпевает Жуан.
...Ты бы мог посвятить себя подвигам чести,
Побеждая врагов и пленяя их дам.
Дон Жуан же опять предлагает по двести,
Кесадилью ломая свою пополам.
Дон Кихот огорчён, озабочен и мрачен,
Не находит ответа постылый вопрос:
Коль судьбою для подвигов он предназначен,
Отчего же тосклив он, как брошенный пёс?
Отчего Дульсинея скрывает улыбку,
Когда он преклоняет колени свои?
И в трактире его обдирают как липку,
Пока он вдохновенно поёт о любви.
Может прав Санчо Панса и мир не способен
Оценить по заслугам сей рыцарский труд...
В синем небе орёл одинок и свободен.
И из бара ещё два по двести несут.
Удел поэта
Белым тютчем окно занавешено,
Разъесенилось небо с утра.
Мне не спится какого-то лешего,
А уже на работу пора.
Я спускаюсь в метро Маяковского,
Обхожу стороной турникет,
Игнорируя правила скотские,
Мне иначе нельзя, я поэт.
Мне повсюду мерещатся символы,
И предчувствия тискают грудь,
Дар поэта, как кол осиновый,
Не даёт полной грудью вздохнуть.
Нет, пожалуй, я выйду на Пушкинской
И пойду, замедляя свой шаг,
Поделиться сумбурными чувствами
И поплакать в чугунный пиджак.
Блок-пост
Блок-пост под крышей Петрограда
В последних числах февраля,
Отключён шнур у аппарата
Шестьсот двенадцать два ноля.
Равнина крыш белеет снегом,
Чернеет труб печных лесок,
Бежит прохожий скорым бегом,
Срезая двор наискосок.
За ним летит шальная пуля,
За ним следит дворовый пёс,
За ним обрывок снежной бури
Звук выстрела сюда принёс.
Шесть долгих метров до спасенья,
Одно дыханье, два рывка,
Ноль вариантов для везенья
И ноль спасителей пока...
Огонь хрустит щепой в камине,
Краснеет от вина бокал,
Застыл сюжет на половине,
И демиург творить устал.
Листа вторая половина
Белеет, как венец из роз,
И пулей пролетает мимо
Так и не заданный вопрос.
© Сергей Сапронов, 2017–2020.
© 45-я параллель, 2020.