Сергей
Плышевский

 * * *

Теперь, вдали, мы молимся за вас.

Мы напрягаем зрение и память.

Надеемся на верные слова...

Ведь кое-что даётся и словами.

И если время валится внаклон -

не всё на время сваливать пора ведь -

беду дурное слово навлекло,

и нас нет рядом, чтобы чуть поправить.

Да были б рядом - были же тогда!

Как, что не год, то дальше, глубже, выше...

Ещё «товарищи», не «господа»,

вы наотрез отказывались слышать.

И не вина, не это слово, нет,

но чувство, что задета середина,

непонятыми делают вдвойне

нас, ранее не понятых едино.

Уральское

Изжелта прокуренные пальцы

и в картинках старый абажур.

Мы с тобою, всё-таки, уральцы -

этих географий не стыжусь.

Это в нас граница континентов

входит, как безжалостный шампур;

это мы не только в кинолентах

видели Магнитку и Кунгур.

Это нашим медным малахитом

облицован трон поводыря,

это нашей зеленью пропитан

север, где сияния горят.

Это наши руки век за веком

плавили железную руду;

это мы, в лесу встречая зэка,

хлебом с ним делились на ходу.

Это нам в голодные тошноты

видится картошка в чугуне,

это тут в посёлках помнят что-то

о царях, репрессиях, войне...

Это здесь демидовские горны

потребляют выдох твой и вдох;

сгорбленный Урал и животворный,

арсенал событий и эпох.

* * *

Красивая рыба - печальная

И плавная, и напевная.

Такую встречают случайно

В сутолоке повседневной.

Волною обдаст плавниками

И скроется махаоном.

А ты всё таскаешь камни

В процессиях похоронных.

Плюются секстины в трубах

Сквозь медные рты большие.

Наёмники в тканях грубых

На мокром ветру фальшивят.

Случайная фальшь, случайное

Созвучие свойству плавать.

Любовь - долгота звучания,

Синоним понятия «плавность»...

Тагильский тракт

Горжусь, как встарь, своим таёжным краем,

Кладу сосну в пустой камин c утра,

Передо мной дорога на Арнпрайор,

А за спиной - всегда Тагильский тракт.

Мне вбиты в память липовой киянкой

Демидовские копи-рудники

И башня наклонённая в Невьянске,

И пляшущие в озере буйки.

Забот себе по горло я насыпал

Сопоставлять, меж двух земель висеть,

Тиха, как Нейва, речка Миссисипи,

Как Мадаваска - озеро Исеть.

Ночной хайвей. Свет фар в глазах енота.

На повороте - статуей - олень.

Мелькают перелески и болота,

И впадины чернеющих полей.

Свет впереди - защитник наш и гаер.

Опять наш брат домов нагородил.

Там, впереди, игрушечный Арнпрайор,

А мог бы быть взаправдашный Тагил...

* * *

В родословной - по Бабьему Яру,

по стрелецкому бунту, войне,

по репрессии, культу, пожару,

по тому, что достанется мне.

По сиротству - и ноша бобылья,

по душе - и удел горемык:

эмигрантские тонкие крылья

надеваешь, как лысый парик.

Ночи тянутся, полные бегства,

свечи сальные мрачно коптят,

это нам подмешали в наследство

слепоту обречённых кутят.

Где смыкаются мутные струи

над шугой и разломами льдин,

лошадь тонет с обрывками сбруи,

человек выплывает один.

Откачают, накормят, оденут

и научат других приживать,

родословная вводится в вену,

но всегда переходит в желвак.

Что за разница - в тундре ли, в сельве

в простодушии иль ворожбе...

Инсулиновый шок новоселья,

Эмиграция - бегство к себе.

Планктон

Питаешься планктоном слабых нот,

привычных звуков, плазменных иллюзий,

и время, бомбой тикая, идёт

в большой брегет, лоснящийся на пузе

Где в собственном желудочном соку

бурлят цуккини, мясо и спагетти,

откуда кровь несет с собой к виску

энергию и путаницу эти.

Ночной трамвай скользит по проводам,

как поплавок по старице проспекта,

в глазах пестрят пырей и череда,

когда следы Гекубы ищет Гектор;

Рабы кипят, фильтруя тучи душ,

на главаря решающего бунта,

а сюзерены астму и коклюш

лечить стремятся знахарством. Как будто

Помочь в болезни могут колдуны...

Ну, не помогут - голову отрубим...

и главарям. И тёще - за блины.

И маркитанткам - висельные груди.

Всё это инфузории. П л а н к т о н.

Глотать полезно собственные сопли.

Но, распуская слюни о святом,

не забывать нашивки и нашлёпки.

И побродить вдоль матушки-реки,

где в море берегов впадают склоны...

Не заплывайте, люди, за буйки.

Там где-то флибустьерничает кит.

Он, как и все, питается планктоном...

Бабушкины сказки

Стенной ковёр, где лебеди и лес,

как персонажи бабушкиных сказок,

как тихое влечение к земле,

которой теми сказками обязан...

Так тянет благородный инструмент

под фетровым касаньем молоточков,

так маленькие хвостики комет

мне форточку распахивают ночью;

Зовут во сне по-детски улететь

туда, где отголоском карантина

оценивают кровь по густоте

и помнят аромат валокордина;

Туда, в предновогоднюю пургу,

навстречу разыгравшейся погоде,

где слоники на стареньком комоде

серебряное детство стерегут.

* * *

Жизнь - перекрученная на ощупь.

Горько-солёный вкус.

Дело не в матери и не в тёще -

В родственности рывку.

Мало кто чувствует горечь полёта:

Жизнь - дорогой шоколад.

Часто летят кругляши паслёна

В булькающий томат.

Трепетом выпученной пучины

Рвёт мириады брызг.

Коркой гранатовой жизнь горчила

Тем, кто её надгрыз.

Только что шёл, невесом и розов,

Без никаких паскуд.

Думал отрезать её, как ростбиф,

Думал припасть к куску.

Фига! Мечте никогда не сбыться.

Сгинет, иных гнобя.

Жизнь это буквица передовицы

С пасквилем про тебя.

Май холодов на цветах черёмух

Время несёт рекой.

Платишь всю жизнь за ничтожный промах.

Знать бы ещё, какой...

* * *

Но нам-то нет

привычных лет

и нет протяжных зим,

мы успеваем на обед

и по морю летим.

Ползём на холм

волны глухой

и вниз слетаем - ах!

и страхи стали чепухой,

и брызги на губах.

Идёт, полна,

в зенит луна,

волна летит в зенит,

и воет кливер, как струна,

и ветер в нём звенит.

Какая соль

морская пыль,

и враг обходит фланг,

пускай попробуют, клопы,

полезть на чёрный флаг.

От борта - залп

и новый галс,

идём на абордаж;

и кто нас вечером ругал,

наутро будет наш.

И ты, горнист,

давай, трясись,

и ты молись, пушкарь,

пускай до боя лопнет жиз-

ни старая кишка!

Суеверие

Обмирающее, тонкокостное,

сохраняемое в музеях...

Тонет город на перекрёстках

в ароматах своих кофеен.

Клёнов хрупкая позолота...

Своды арок да шпаги шпилей...

Полно, милая, брось, ну что ты,

хлопни дверцей автомобиля,

Руку дай, и идём по набережной

маловодной, короткой Сены,

я сегодня какой-то набожный -

в этом день виноват осенний.

Брось кругляш золотого евро

в эту воду в знак суеверия -

мы вернёмся сюда, наверное,

и опять побредём по скверам.

Мы обнимемся под платаном

в пожелтевшей листвы настое,

осень рухнет на нас пластами

всех сбывающихся историй.