* * *
Теперь, вдали, мы молимся за вас.
Мы напрягаем зрение и память.
Надеемся на верные слова...
Ведь кое-что даётся и словами.
И если время валится внаклон -
не всё на время сваливать пора ведь -
беду дурное слово навлекло,
и нас нет рядом, чтобы чуть поправить.
Да были б рядом - были же тогда!
Как, что не год, то дальше, глубже, выше...
Ещё «товарищи», не «господа»,
вы наотрез отказывались слышать.
И не вина, не это слово, нет,
но чувство, что задета середина,
непонятыми делают вдвойне
нас, ранее не понятых едино.
Уральское
Изжелта прокуренные пальцы
и в картинках старый абажур.
Мы с тобою, всё-таки, уральцы -
этих географий не стыжусь.
Это в нас граница континентов
входит, как безжалостный шампур;
это мы не только в кинолентах
видели Магнитку и Кунгур.
Это нашим медным малахитом
облицован трон поводыря,
это нашей зеленью пропитан
север, где сияния горят.
Это наши руки век за веком
плавили железную руду;
это мы, в лесу встречая зэка,
хлебом с ним делились на ходу.
Это нам в голодные тошноты
видится картошка в чугуне,
это тут в посёлках помнят что-то
о царях, репрессиях, войне...
Это здесь демидовские горны
потребляют выдох твой и вдох;
сгорбленный Урал и животворный,
арсенал событий и эпох.
* * *
Красивая рыба - печальная
И плавная, и напевная.
Такую встречают случайно
В сутолоке повседневной.
Волною обдаст плавниками
И скроется махаоном.
А ты всё таскаешь камни
В процессиях похоронных.
Плюются секстины в трубах
Сквозь медные рты большие.
Наёмники в тканях грубых
На мокром ветру фальшивят.
Случайная фальшь, случайное
Созвучие свойству плавать.
Любовь - долгота звучания,
Синоним понятия «плавность»...
Тагильский тракт
Горжусь, как встарь, своим таёжным краем,
Кладу сосну в пустой камин c утра,
Передо мной дорога на Арнпрайор,
А за спиной - всегда Тагильский тракт.
Мне вбиты в память липовой киянкой
Демидовские копи-рудники
И башня наклонённая в Невьянске,
И пляшущие в озере буйки.
Забот себе по горло я насыпал
Сопоставлять, меж двух земель висеть,
Тиха, как Нейва, речка Миссисипи,
Как Мадаваска - озеро Исеть.
Ночной хайвей. Свет фар в глазах енота.
На повороте - статуей - олень.
Мелькают перелески и болота,
И впадины чернеющих полей.
Свет впереди - защитник наш и гаер.
Опять наш брат домов нагородил.
Там, впереди, игрушечный Арнпрайор,
А мог бы быть взаправдашный Тагил...
* * *
В родословной - по Бабьему Яру,
по стрелецкому бунту, войне,
по репрессии, культу, пожару,
по тому, что достанется мне.
По сиротству - и ноша бобылья,
по душе - и удел горемык:
эмигрантские тонкие крылья
надеваешь, как лысый парик.
Ночи тянутся, полные бегства,
свечи сальные мрачно коптят,
это нам подмешали в наследство
слепоту обречённых кутят.
Где смыкаются мутные струи
над шугой и разломами льдин,
лошадь тонет с обрывками сбруи,
человек выплывает один.
Откачают, накормят, оденут
и научат других приживать,
родословная вводится в вену,
но всегда переходит в желвак.
Что за разница - в тундре ли, в сельве
в простодушии иль ворожбе...
Инсулиновый шок новоселья,
Эмиграция - бегство к себе.
Планктон
Питаешься планктоном слабых нот,
привычных звуков, плазменных иллюзий,
и время, бомбой тикая, идёт
в большой брегет, лоснящийся на пузе
Где в собственном желудочном соку
бурлят цуккини, мясо и спагетти,
откуда кровь несет с собой к виску
энергию и путаницу эти.
Ночной трамвай скользит по проводам,
как поплавок по старице проспекта,
в глазах пестрят пырей и череда,
когда следы Гекубы ищет Гектор;
Рабы кипят, фильтруя тучи душ,
на главаря решающего бунта,
а сюзерены астму и коклюш
лечить стремятся знахарством. Как будто
Помочь в болезни могут колдуны...
Ну, не помогут - голову отрубим...
и главарям. И тёще - за блины.
И маркитанткам - висельные груди.
Всё это инфузории. П л а н к т о н.
Глотать полезно собственные сопли.
Но, распуская слюни о святом,
не забывать нашивки и нашлёпки.
И побродить вдоль матушки-реки,
где в море берегов впадают склоны...
Не заплывайте, люди, за буйки.
Там где-то флибустьерничает кит.
Он, как и все, питается планктоном...
Бабушкины сказки
Стенной ковёр, где лебеди и лес,
как персонажи бабушкиных сказок,
как тихое влечение к земле,
которой теми сказками обязан...
Так тянет благородный инструмент
под фетровым касаньем молоточков,
так маленькие хвостики комет
мне форточку распахивают ночью;
Зовут во сне по-детски улететь
туда, где отголоском карантина
оценивают кровь по густоте
и помнят аромат валокордина;
Туда, в предновогоднюю пургу,
навстречу разыгравшейся погоде,
где слоники на стареньком комоде
серебряное детство стерегут.
* * *
Жизнь - перекрученная на ощупь.
Горько-солёный вкус.
Дело не в матери и не в тёще -
В родственности рывку.
Мало кто чувствует горечь полёта:
Жизнь - дорогой шоколад.
Часто летят кругляши паслёна
В булькающий томат.
Трепетом выпученной пучины
Рвёт мириады брызг.
Коркой гранатовой жизнь горчила
Тем, кто её надгрыз.
Только что шёл, невесом и розов,
Без никаких паскуд.
Думал отрезать её, как ростбиф,
Думал припасть к куску.
Фига! Мечте никогда не сбыться.
Сгинет, иных гнобя.
Жизнь это буквица передовицы
С пасквилем про тебя.
Май холодов на цветах черёмух
Время несёт рекой.
Платишь всю жизнь за ничтожный промах.
Знать бы ещё, какой...
* * *
Но нам-то нет
привычных лет
и нет протяжных зим,
мы успеваем на обед
и по морю летим.
Ползём на холм
волны глухой
и вниз слетаем - ах!
и страхи стали чепухой,
и брызги на губах.
Идёт, полна,
в зенит луна,
волна летит в зенит,
и воет кливер, как струна,
и ветер в нём звенит.
Какая соль
морская пыль,
и враг обходит фланг,
пускай попробуют, клопы,
полезть на чёрный флаг.
От борта - залп
и новый галс,
идём на абордаж;
и кто нас вечером ругал,
наутро будет наш.
И ты, горнист,
давай, трясись,
и ты молись, пушкарь,
пускай до боя лопнет жиз-
ни старая кишка!
Суеверие
Обмирающее, тонкокостное,
сохраняемое в музеях...
Тонет город на перекрёстках
в ароматах своих кофеен.
Клёнов хрупкая позолота...
Своды арок да шпаги шпилей...
Полно, милая, брось, ну что ты,
хлопни дверцей автомобиля,
Руку дай, и идём по набережной
маловодной, короткой Сены,
я сегодня какой-то набожный -
в этом день виноват осенний.
Брось кругляш золотого евро
в эту воду в знак суеверия -
мы вернёмся сюда, наверное,
и опять побредём по скверам.
Мы обнимемся под платаном
в пожелтевшей листвы настое,
осень рухнет на нас пластами
всех сбывающихся историй.
© Сергей Плышевский, 2002-2006.
© 45-я параллель, 2006.