* * *
Не высота страшна, а красота –
у глаз зимой летящая слюда,
воды ведёрной ясное лицо
и дым печной, свернувшийся в кольцо,
и лист осенний, в капюшон упавший,
и абрикос, на цыпочки привставший
в сорочке свежестираной короткой,
и на реке темнеющая лодка…
Не высота страшна, а красота,
когда за ней маячит пустота,
и чувствуешь немое содроганье –
на грани удивленья
и прощанья.
* * *
Пройдя по жизни больше половины,
я не познал ни облака, ни глины,
живя ещё меж небом и землёй.
И вижу только вскользь и мимоходом,
как погружает в молодую воду
ладонь ветла прозрачною весной,
как стриж летит, и длится взрыв черешни
белёсый, нежный – это воздух вешний
из тёмной кроны выдернул кольцо…
И пусть в душе то радость, то тревога,
в мои глаза печально смотрит Бога
большое неотступное лицо.
* * *
Круглоротая скворешня,
дальнозоркая звезда.
Между ними – воздух здешний,
неземная высота.
А под ними лишь цикада
звуковую тянет нить.
Чудотворной силой взгляда
можно их соединить,
сшить иглой чертополоха,
и попробуй разорви
между выдохом и вдохом
удивленья и любви.
* * *
Вот облако в озере гладком стоит
и слушает иволги пенье.
И легче травинки серебряной быт
в прозрачное это мгновенье.
И пёрышко – белая, тонкая тень,
в лазури застыв бестелесной,
для взгляда живого – опора, ступень
меж этой землёй и небесной.
* * *
В мир бы отправить большую слезу,
что я во сне на ладони несу,
словно прозрачного хлеба
ломтик солёный, в родительский дом.
Пусть станет лампочкой иль снегирём
прямо с морозного неба.
Пусть бы жила на рябине пустой,
пусть бы горела вечерней порой
в доме, печуркой согретом…
Но ей во внешней не жить тишине –
только беззвучно светиться во мне
горьким пожизненным светом.
* * *
Жили-были, не тужили,
песни пели, небом были
золотистым иногда…
Стали памятью и тенью,
да кладбищенской сиренью,
стали – глина и вода.
Ангел с горочки спустился,
в чудный пламень обратился,
озарил незримый лес.
Тётя Галя с дядей Сеней
по листве идут осенней
тропкой в сторону небес.
* * *
Т. Некрасовой
Господи, птичья повадка Твоя –
в неопалимый огонь из огня
перелетаешь, играя,
с ветки на ветку осеннюю, в жизнь,
в смерти просторной светло покружив,
в небо из неба влетая.
Я обернуться успею едва,
переиначить в простые слова
оклик в ореховой кроне.
И остаётся под нею стоять,
на чёрно-белое чудо дышать –
Божье перо на ладони.
* * *
Дорога проходит сквозь человека,
ветер и лёгкое крошево снега,
речки густая вода
движутся дальше, покоя не зная.
Время и мир сквозь себя пропуская,
он – просто зренье тогда.
Он – лишь подобье проёма дверного,
улочки тихой, двора проходного
или пустого окна.
Только порою прискачет синица,
сон небывалый под утро приснится,
глянет в лицо тишина,
в памяти тайная хрустнет травинка,
домом запахнет в руке половинка
яблока «белый налив»
или компотом детсадовским лето –
время становится сердцем и светом,
ход свой сквозной прекратив.
* * *
Приходят в дом заброшенный растенья,
окликнуты хозяйкой-пустотой.
И чувствуешь, как ужас запустенья
становится печальной красотой.
Вцепился лапкой в спинку от кровати
упрямый хмель, ползущий из окна.
И светится, казалось бы, некстати
разбитая бутылка от вина
в лучах заката…
И проточный воздух
мусолит край газетного листа.
Матраса вата – где-то в птичьих гнёздах,
а часть мышами смело обжита.
Уходит жизнь, и оставляет место
для жизни наступающей другой.
И миска, где замешивали тесто,
наполнена водою дождевой.
И в гулкой нише сумрака и света,
у печки, где разбросаны дрова,
сквозь щели голубого табурета
растёт непобедимая трава.
Июньское
Эти сборщицы вишни в домашних халатах –
словно птицы огромные в кроне над хатой
напевают в листве, голоса их гортанны,
и на крыльях у них нашивные карманы,
а в карманах платки и ключи, и прищепки…
Гладят их по щекам наклонённые ветки,
их горячие руки обрызганы соком,
и упавшие ягоды по водостокам
всё бегут и бегут, на земле замирая –
в неподвижной траве
мимолётного рая.
* * *
Ну что, пастух печальный бытия,
распалась жизнь неспешная твоя,
как волчий вой услышавшее стадо…
Овчиной пахнет придорожный быт,
и так сквозь щели вечностью сквозит
в преддверии ночного снегопада.
Но твёрд твой взгляд, и пристален, и сух,
и жарко проговариваешь вслух
ты тёмное вещание живого.
И что тебе пространство, время, быт,
когда язык тобою говорит,
и дом твой – слово.
© Сергей Пагын, 2018.
© 45-я параллель, 2018.