* * *
– А конца войне не видно, –
Напевает сыну мать.
Ей как матери не стыдно
Вот такое напевать.
А сынок, прижавшись к маме,
На её уснул руке,
Сладко чмокая губами
В материнском молоке.
Сорок первый, осень, тучи,
С неба сыплется свинец,
И на фронте самый лучший
Молодой пока отец.
Провожала – он смеялся:
– Отстреляюсь – и назад!
За окошком в темпе вальса
Сне́ги белые кружат.
Сколько сменит он портянок,
Сколько стопчет он сапог,
Чтоб найти свой полустанок
Среди тысячи дорог!
И, сгребя родных в охапку
(Синь весны парит из луж),
Слышать слева: – Здравствуй, папка!
Слышать справа: – Здравствуй, муж... –
Так и будет – в сорок пятом.
Спит сынок, вздыхает мать.
А пока что их солдату
Воевать да воевать.
* * *
Снова будет соловей петь осанны лету.
А любимой нет моей. А любимой нету.
Стайка тучек проплыла, ветерком гонима.
А любимая была. Мной была любима.
Тронет тонкую струну божий палец чуткий,
О любимой я всплакну тёмною минуткой.
Я в «Пятёрочке» куплю молока и хлеба.
Та, которую люблю – улетела в небо.
Ест там с ложечки нектар и журит нестрого:
– Смерть ведь тоже Божий дар.
Не грусти, Серёга...
Безотцовщина
Серый снег неровно дышит и выплёвывает грязь.
Ты прости меня, всевышний, что иду я, матерясь,
Что, надвинув кепку низко, в небо вовсе не гляжу.
Я сегодня по-английски от любимой ухожу.
У неё ночная смена, и решил я, что – пора.
Жизнь моя попеременно то в пике, то в штопора,
То на бреющем полёте вниз смотрю я с высоты:
Люди, как вы там живёте? Копошитесь как кроты.
Но нельзя без дозаправки, приземляюсь иногда,
По ковра зелёной травке мой гуляет чемодан,
На балконе после стирки поразвешено шмотьё.
В этой маленькой квартирке непристанище моё.
В этой маленькой квартирке чудо-женщина живёт,
Хоть с Камчатки, хоть с Бутырки ждёт меня из года в год,
Дожидаясь – не бранится, что нена́долго зашёл.
У меня в руках синица, у неё в руках – орёл!
Изнемогшие от ласки – не пытаемся уснуть.
Я рассказываю сказки про мужской нелёгкий путь,
А она молчит и плачет, дышит в шею горячо,
Обняла меня и значит – я в объятья за-клю-чён.
И курю я на балконе, добавляя облаков.
Жить семейно и в законе я пока что не готов.
И вчера неловко вышло: я приехал, жму звонок,
Открывает дверь мальчишка. – Милый, это наш сынок ...
Навсегда я дом покинул без записки и словца.
Мой сынок мне сердце вынул – он признал во мне отца.
Надо мной крылами машет птица-ворон, сволота.
Чем с таким, как я, папашей – пусть уж будет сирота ...
Хороша была Маруся
Разрубиновые бусы раскатились по груди.
На меня, моя Маруся, с укоризной не гляди:
Помутнели кари очи, сладкий их укутал дым.
Я тебя застукал ночью с полюбовником твоим.
Вот лежит он, кудреватый, с дыроватой головой.
Я-то, может, и горбатый, и на глаз один кривой,
Ревностью наскипидарен, честь жены уберегу:
Мне её сосватал барин, чтоб порадовать слугу.
Для души, не для зарплаты, я у барина лесник,
С топором похлеще ката управляться я привык,
Сберегаю я дубраву от пожаров и ворья
(Там, где я творил расправу, всё закрыл густой бурьян).
Вострый месяц слёзы точит, искры больно жалят грудь,
Выпь безумная хохочет, выпью я чего-нибудь.
А чего не выпью – вылью да окурком подожгу,
В степь разбойничью ковылью я из лесу убегу.
Принимай меня ватага, да поехали в разбой.
Старый барин, бедолага, спит с девицей молодой.
Знаю, где он деньги прячет и с рубинами ларец.
Вот такой я вышел, значит, исключительный подлец!
СССюР-реализм
По безоблачному небу проплывают караваны
Длинноногих элефантов, вместо хоботов – кресты.
Сальвадор Дали неделю не слезает со стакана,
Сальвадор Дали неделю краску мажет на холсты.
Он скрывает, что он гений. Он скрывает, что испанец.
Он в колхозе подрядился клуб украсить к ноябрю,
Получив под это дело предварительный аванец,
Он закрылся на щеколду – извините, я творю!
Что такое – эти краски вперемешку с «Солнцедаром»?
Что такое – тёмный ужас пожирателя икры?
Сальвадор Дали грунтует стены крепким перегаром
И в предчувствии развязки у него штаны мокры…
А к назначенному сроку в клуб припёрлись худсоветом
Председатель с секретаршей и бухгалтерша в очках.
Клуба сцена озарилась колдовским каким-то светом
И все трое стали смирно и сказали дружно: – Ах!
По златым полям пшеницы чинно шествуют комбайны,
Мощной грудью о торосы бьётся «Ленин» ледокол,
По безоблачному небу вдаль летят аэропланы.
Славься, партия родная! Славься, юный комсомол!
Председатель прослезился. Председатель расплатился.
Председатель сговорился: – Чтоб на следующий год!..
Сальвадор Дали уходит,
Он на родину уходит,
Он в Испании родился
И в Испании умрёт.
* * *
Выйду в ночь я.
Уже не морозно,
Воздух тихий
И космос сырой.
Постою,
Непривычно серьёзный,
С запрокинутой вверх
Головой.
Посмотрю
В запотевшее небо:
Звёзды капают вниз,
Как вода.
Никогда
В этом мире я не был –
И не будет меня
Никогда.
И дано мне
Великое счастье –
Отсыревшей
Озябшей душой
В пять минут
На всю жизнь надышаться,
Прежде чем
Дверь закрыть за собой.
* * *
Прикрыв глаза крылами век,
Колени ног обняв руками,
Ты смотришь в заоконный снег,
Штрихующий твой лик мелками.
Со лба сдувая злую прядь,
Губами рта жуя издёвку,
Ты говоришь, что вдругорядь
Меня не пустишь на ночёвку,
Что у тебя здесь не притон:
Пришёл-ушёл, оставив трёшку.
– Любви хочу! (я слышу стон)
Большой любви, не понарошку!
А я, скучая, пальцем рук
Заткнул себе ушей ракушки,
Волны озёрной слышу звук
И вижу гребней завитушки,
А пальцами босой ступни
Я собираю с полу спички.
Ты много куришь... извини,
Не мне менять твои привычки.
Вздохну и подойду к окну.
Виниться незачем и не в чем.
В глаза-черешни загляну,
Сожму трепещущие плечи.
Утих полночный снегопад.
Тебя я сказкой успокою:
– Ты знаешь, в Африке есть Чад,
С жирафом озеро такое...
* * *
Опадают листья. И собаки
Греются на пёстром одеяле.
Жёлтые осенние дензнаки
Дворники в мешки насобирали.
Подьезжает инкассатор строгий,
Молча грузит золото в машину.
Нищий на скамеечке убогой
Обнял замерзающую псину.
У него в коробке мелочишка,
А в пакете водка и колбаска.
Осенью сжигаются излишки
Тех купюр, что поменяли краски.
Делятся богатые с бомжами
Тёплой, но немодною одеждой.
Осень согревается кострами.
Люди согреваются надеждой.
Вор
Я дверь отмычками открыл
В чужую тёплую квартиру.
«Нам не до жиру, быть бы живу», –
Так мне батяня говорил.
Здесь, в шифоньере под бельём,
Немного денег, крест с цепочкой,
В серванте фото за стеклом:
Чужое счастье – сын и дочка.
Колечко, серьги – серебро,
Две статуэтки из фарфора.
Да, невеликое добро
Для узаконеного вора.
Жаль, что нельзя забрать тепла
Или улыбки, те, что с фото.
Меня подруга заждалась –
Ей раскумариться охота.
Пора бежать, но нету сил.
До боли зубы сжал, до хруста.
Откуда вдруг такое чувство,
Что я вот тут когда-то жил?..
* * *
Каждой весной я в мир выхожу из спячки,
Я выхожу из леса, где спят медведи.
Ждёт у дороги мой преданный друг Башмачкин.
– Здравствуй, Башмачкин, ну как наши буки-веди?
Недоумённо плечами пожмёт Акакий.
– Вон, – говорит, – грачи и скворцы-заразы,
Но не видать вдали перелётных знаков.
Хрен его знает, где все наши буки-азы!
Мы с ним бредём, сапогами хлебая хляби,
Вдоль бездорожья взгрустнули берёзки, голы.
Я после спячки чего-то в мечтах о бабе,
Нет существительных в мыслях, одни глаголы.
Друг мой Башмачкин достал изнутри чекушку,
С горлышка в горлышко – по три глотка на рыло.
Солнце и ветер целуют меня в макушку,
И просветлением нас, как звездой, накрыло.
Нас засыпает с неба не манкой манкой –
С неба пикируют мыслете и живете.
Я их имаю мышастой своей ушанкой,
Друг мой Акакий – от чипсов в пустой пакетик.
Споро бежим – ждёт нас дома бумаги кипа,
Перьев гусиных сотня, чернила в бронзе.
Друг мой Акакий пакетик стихов рассыпал,
Я из ушанки горстями бросаю прозу.
Строчек отлив восхитительно фиолетов.
Вытряхну хер и покой из пустой ушанки.
– Друг мой Акакий, ну – всё,
Мы готовы к лету.
Время подумать о бабах, жратве и пьянке.
© Сергей Максимов, 2012–2022.
© 45-я параллель, 2022.