Портной
Жил на земле весёлый портной.
Навеселе даже с рюмки с одной.
Нитка, игла; за стежком и стежок.
Строчка легла; да и вышел стишок.
«В лапте потопать – эй, подходи!
Сердце подштопать в бедной груди.
Ну а за платье – что за народ! –
Даром заплатит, а не нальёт.
Кабы вельможе платье пошить.
Боже! Ведь можем! Да и пожить!»
Что ни скажи там, вот и зима.
В саване сшитом смерть ли сама?
Вроде, пожить бы; да не поймёшь.
Шапку пошить бы; вдруг да помрёшь?
Вроде и не жил; годы, года…
Душу и нежил; и в никуда?
Перекреститься б! Где ж образа?
Вот ведь грустится! Поднял глаза…
Поднял и смежил или смежил…
Ниткой в тесьме – шил; нищих – смешил.
Ночью в окне лунный стежок.
Трезв – не вполне! В сердце – стишок!
Вспомнят портного? Нет ли? В миру...
Мало ли, много? Нитку – беру!
Старый Новый год
На кончиках веток плакучих берёз
Звезда новогодняя; так, не всерьёз.
Трепещущий розовый отблеск зари.
А, может быть, гости зари – снегири.
Мороз поскрипел у полночных ворот.
Мороз хоть кого, а берёт в оборот.
Мы ткнёмся в колючую проседь с утра.
Встречать снегирей с Новым Годом пора.
Закаты к морозу – свирепо красны.
Рассветы – ещё далеко до весны.
И Старому году неймётся уйти.
А Новому – снег не помеха в пути.
О звёздах погасших не станем скучать.
Рассветному ангелу ветви качать.
На кончиках веток – шары наверху.
Берёзы плакучие в птичьем пуху.
Смертная рубашка
Ветры повеют весенние с юга.
Птицам вернуться, по рощам звеня.
Вышей рубашку мне белую, вьюга.
И схорони в той рубашке меня.
Сшей мне рубашку, а я затоскую.
Только примерю – ничто не сбылось!
Вечную сшей мне рубашку такую,
Чтобы в могиле в ней легче спалось.
Вышей по вороту вешним узором
Жар поцелуев, чтоб вышло теплей.
Чтобы сиять нежно-любящим взорам,
Как василькам голубеть средь полей.
К сердцу, чтоб нитями красными вены.
В сердце, чтоб неба немереный цвет.
Первый мой крик в той рубашке мгновенный,
В той, народился в которой на свет.
Мне и жилось не легко и не тяжко.
Был и счастливым, и жил напролом.
Светлою, смертною выйдет рубашка.
И схорони! И воскресну в былом!
Полнолунье
Росный блеск по склонам, по пригоркам.
Над рекой вконец ослепнуть мне.
Не луна ль серебряным ведёрком
Утонула в синей глубине?
То ли небо влилось в синь речную?
То ль рекою звёздною плыву?
Даже кочки малой не миную.
Да и строчки – россыпью в траву.
Из лесу таинственные птицы
Прокричат, поднявшись надо мной:
«Зачерпнула б девица водицы,
Да на дно потянет водяной.
Прочь иди, безумный человече.
Не касайся тайн лесной глуши.
Лешие балуют здесь под вечер.
В ночь русалки манят в камыши».
Заскрипит камыш, и вздрогнут ели.
Да ничто мне, путнику, не впрок.
Кто здесь был, отсюда еле-еле
Ноги в час полночный уволок?
В эту злую пору полнолунья,
В эту ночь, сводящую с ума,
Не скрывайся девица-колдунья;
Песня – ты! Поэзия – сама!
О каком ещё мне думать проке?
Над речною синью, над лесной
Зазвенят серебряные строки,
Как ведёрко полное луной.
Княжий перстень
Сказ бывал на свете: ехал князь влюблённый.
По-над речкой вешней князь грустил о милой.
Но черней и ниже – сосен вечных кроны.
И болотной хмарой душу затомило.
«Эй, ты, пень поганый или чёрт рогатый.
Как – ответь – от милой ждать любви и ласки?
Где же славной речки скаты-перекаты?
Где ни глянь, болото в мутной, вязкой ряске.
Мне сыскать бы милой яблочко златое.
Чтоб она любила, яблочка вкусила.
Царства ль, государства ль отдал бы за то ей,
И ко мне вернулась княжья власть и сила»…
Побежала змейкой травяная стёжка.
Ухнул смехом филин: «Эх, живу, тоскую!
У твоей у милой просто рвань – одёжка!
Да и где же, княже, ты нашёл такую?»
«И куда ж ты, княже, к мёртвой-милой в гости? –
Загудели в небо сосны вековые.
Конь твой добрый, княже, в поле – череп, кости.
Иль тебе глазницы червь могильный выел?»
В кронах сосен птицей примостилась песня.
«Ты без перстня, княже, и не жил ни дня же.
Ты сними же чары с дорогого перстня.
Брось налево перстень, сам – направо, княже!»
И не с перстня ль – камня яхонта ль, опала
Да куда и делись наговоры-ковы?
Солнце рдяно-красным яблоком упало
В озеро-болото, в шорох тростниковый.
Заиграла речка искристым закатом.
И сиять над речкой широко рассветам.
Заструились волны к скатам-перекатам
По загнившей ряске, по живой траве там.
И крылом лебяжьим плыли милой руки.
И глаза – томили звёзд слепящей синью…
Были – княже с милой – мы в беде-разлуке.
Время сбросить морок и любить Россию.
Ветер
Мир в синем цвете.
Синь в листве.
Пруд подсинён слегка.
Вприпрыжку ветер
По траве
И веткам лозняка.
Как опрокинул
Сверху вниз
Ведёрко маляра.
Бежал и сгинул.
Друг, вернись!
Уж вечер, ночь, пора.
Мрачней и гуще,
Где найти? –
Плесни-ка черноты.
В лесной ли куще?
Где в пути?
Эй, ветер, где же ты?
На белом свете
Маляров,
Конечно, пруд пруди.
И только ветер,
Будь здоров! –
Спешит, летит, гляди.
Он к чёрной краске
Желтизну
Добавит – лунный цвет.
И без подсказки,
Ну и ну! –
Закрасит белый свет.
А мне доколе
Поутру
Спать? Сны, как западня!
Словесный колер
Подберу
Для начатого дня.
Ал на рассвете –
Неба плат…
Но ветер юн и шал…
Да, что за ветер!
Лад, не в лад!
Слова с листвой смешал.
Он листья с веток –
Все при нём! –
Рассыпал на пруду.
И так, не этак!
День за днём.
И слов-то не найду.
Сторонка моя
Сторонка моя, сторона бирюзово-берёзовая.
В дожди и туманы – берёзы так дивно светлы.
Безумнейший скульптор сквозь долгие, нежные слёзы ваял,
Из белого неба вылепливал чудо стволы.
Твори, живописец! Какие б не видел цвета ещё мир?
Колышутся по ветру грустные ветви берёз.
С увядшими, блёклыми листьями вдаль улетающими,
Как с жизнью прощаться; и всё не за так, а всерьёз.
Поэту и мне, здесь бродить, будто гостю непрошенному.
Слагаю, спрягаю слова-дерева на ходу.
Но, как по холсту, живописцем пропащим заброшенному
Я тихо по снегу берёзовой рощей бреду.
Цвет маков – заря; пусть и в рифму, затеплится – розовая.
Под солнцем весёлым ручьи зазвенят, гомоня.
Сторонка моя, сторона бирюзово-берёзовая,
Останется в песне, так просто забыв про меня.
Берёзам
Солёные, горькие, сладкие слёзы.
Как воду, их в ступе словесной толкут.
А слёзы невольно, как сок у берёзы,
Так больно, текут по щекам и текут.
И солоны слёзы, и горьки, и сладки…
Всё в жизни поэта подчас не всерьёз.
Коснёшься рукою, пройдёшь без оглядки.
Строкою пьянеть от берёзовых слёз.
Признанья в любви сокровенней запрячу.
Слепящим дождём непутёвым прольюсь.
Кто б думал иначе, а я и заплачу…
Так значит, за всю белоствольную Русь.
Да мне ли в любви признаваться, берёзы?
Вам – юным листвой, а стволами – седым…
Но верное слово – пред вами тверёзый,
Я снова… словами пьянёхонек в дым.
Ромашковый букет
Цветы в садах, в лугах ромашки.
Как о любви не загадать?
Взгляд всюду ловит без промашки
Цветов земную благодать.
О, нежный всплеск озёрных лилий!
Земля – в цветах, но всё равно
Какие боги в розы влили
Любви немыслимой вино?
У циний цвет разлучно-жёлтый.
То… кровью блещут лепестки.
Но коли просто подошёл ты –
Не то звучание строки.
Вот астры с бархатцами рядом.
Растут рядком – ни ссор, ни смут.
Да и тебя душистым взглядом
Проводят, встретят и поймут.
Звенят бокальчики-тюльпаны.
Да кто ж мне будет не верна?
Среди цветов поэты пьяны
То ль от любви, то ль от вина.
Нарву букет: « Побереги, на!» -
Слова любви кому скажу?
Пусть в рифму будет – Георгина!
От ноготков с ума схожу.
И ничего не нужно кроме.
Пусть колокольчики звенят:
« Не та, не той!»…Букет огромен!
Пускай меня за всё винят.
Я и с ромашковым букетом.
И без букета шёл к тебе.
Гадай, как хочешь, налегке там.
Хоть о любви, хоть о судьбе.
Златая рыбка
В овраге мшистом вспышки света.
В траве запутался ручей.
И всплеск, и блеск – не солнце ль это
Топорщит плавники лучей?
Трепещет рыбка золотая.
Нахмурен лес, вдали река.
А травы, неводы сплетая,
Златого ловят окунька.
Пожары
Так бывало над бедной Русью –
Дым пожаров, куда ни глянь.
Хлопнешь дверью с недоброй грустью.
Прочь из дома; и дело – дрянь.
Вот же, снова; да что за время?
Кто не ты – на поверку враг!
Да и звякнет прощально стремя;
Конь – во мрак, а башкой – в овраг.
Растряси да перетряси я
Душу всякому веку вслед.
Рваной, драной сумой Россия.
Золотых-то – щепотка! – лет.
Да не спрятаться под кустами,
Землю жалкой слезой свербя.
Златоглавая Русь – крестами.
Что Россия да без тебя?
Бей наотмашь! И не судьба – бей!
В бой – раскованной головой.
И… всегда по округе бабий
Поднимался и плач, и вой.
Хлебопашец, кормилец, мила-а-й!
Да не стало тебе земли,
Что взрастила и что вскормила…
Всю подчистили, замели.
Дверью хлопнешь; с недоброй грустью
Прочь из дома – не дело дрянь.
Дым пожаров над вечной Русью.
Сила вражья, куда ни глянь.
Озёрная Россия
К озеру тропинка – мягким, влажным склоном.
С озера тропинка – травы и цветы.
И не застить неба сосен вечным кронам.
И во всём – Россия! Всё, Россия, ты!
Хорошо в озёрной, золотой прохладе
Плавать, как русалкам, веткам лозняка.
Рябь взъерошит ветер, листья ив пригладит.
Налетит, разбойник, эх! – издалека.
По озёрной глади – гроздья света, гроздья!
Блики – изумруды солнцу ли жалеть?
Но томящ и смутен грозный миг предгрозья.
Тучи лес пригнули – вздрогнуть, ошалеть!
Загрохочет воздух, вдаль ударит ливень.
Рвёт гроза и мечет – не поберегу!
В глубь волны русалкой спрятаться ли иве?
Скрыться ль между сосен? Жмись на берегу!
Но проглянет солнце; день, как прежде, светел.
Бликов-изумрудов, бликов по воде!
Что же ты наделал, друг-разбойник, ветер!
Ох, и покуражил! Спишь ли, невесть где?
По озёрной глади месяц плыл и замер.
Не цветы поникли; тени трав густы.
С неба смотрит полночь звёздными глазами.
Сумрак тих и знобок! Всё, Россия, ты!
© Сергей Литвинов, 2008–2014.
© 45-я параллель, 2014.