Феномен Раудива
Достучаться в утопию. В явь, во – Пространство
Из – загробного мира, из – навьих отрогов…
Это странное, вечное, злое сектантство
Среди призраков – не соглашаться с итогом.
Эта дикая призрачья коллегиальность –
Сквозь воронки ночей возвращаться с приветом,
Сквозь звонки телефонные рваться в реальность,
Сквозь экраны в помехах смотреть с того света
На любимых своих, отчего-то – живущих,
Неизвестно куда – запровадивших – бывших,
Неизвестно кого в свои крепости – ждущих,
Неизвестно зачем – о погибших – забывших,
Пригвоздить себя к городу, к дому, к экрану,
Пристегнуть себя к прошлым родным и любимым
И являться воочию к ним – постоянно,
То смятеньем, то дымкою, то – херувимом…
И я буду звонить тебе вечером, в восемь,
Молчать в трубку, по радио петь одалиской,
И одёргивать страх твой, шатать твои оси,
И – стоять над кроватью твоей – обелиском.
И я буду в помехах экранов – угрюмым
Столь знакомым лицом, без души и без тела,
И – окутаю спальню твою белым шумом,
Белым сумраком, коконом ноющим белым…
Эта странная каста среди привидений,
Возвращающихся, беспокойных, влюблённых –
Оставаться в себе, удлиняться, как тени,
И не знать, что они бьют таможням поклоны…
Это странное действо среди расщеплённых –
Оставаться на связи с порталом могилы,
Приходить к своим суженым – не опылённым! –
То помехой, то ужасом, то – Михаилом…
Попытка связи
В утопической комнате, через века,
Где невидимо – смутной тревоги озона,
Где остыл жёлтый плед и озяб кардиган,
Будут две телефонные трубки – бессонны…
Они будут висеть на своих проводах,
Кем-то сняты и брошены, и позабыты,
И бессмысленно будет само «никогда»,
Когда призраки станут шептаться открыто
В эти трубки, и будут слышны – голоса
Их – знакомых – из разных вселенных и капсул,
Их, погибших давно, как и все чудеса,
Их, ушедших в подполье от армий коллапсов.
И – возможно – что случай сыграет ва-банк,
И – сойдутся мгновенья в испарине грусти,
Два тоскующих призрака, раб и раба,
Обнаружат, что есть между трубками – устье,
И дождавшись звонка, через век или два,
И услышав друг друга, узнав по дыханью,
Наконец-то отыщут такие слова,
Что на время – изменится суть Мирозданья…
Плоскость моря – экран телевизора лишь.
Сингулярность де-юре – стоять над обрывом.
В астеническом небе петляет камыш,
Словно древнего Ящера Времени – грива.
И когда – подвенечные радиоволны в одно
Нас сольют, словно воду из всех водопоев,
Я – возможно – поверю, что счастье – дано,
Что тобой станет в тысячный раз – всё живое,
И, при жизни поправ, будто вечность – собой,
Равновесие астмы и воздуха – вьюгой,
Эти призраки бледные, словно прибой,
Наконец-то – быть может – полюбят друг друга.
Нирвана
В этом доме живут только окна,
А за окнами – словно растенья –
Неподвижные призраки сохнут,
Превращаясь тайком в привиденья.
И когда ты придёшь в этот злачный
Особняк, босиком, без билета,
Ты узнаешь в одном из прозрачных
Наваждений себя – по браслету
На руке, невесомой, бескровной,
И меня – по глазам окаянным,
И тебе померещится, словно
Не они, а мы сами – туманны.
Здравствуйте. здравствуйте…
Это Вам: печки-лавочки, Вам – дочки-матери,
Разъезжать в теплоходах, кататься на катере… –
Мы – из нашего мира – на Землю – в песок
И асфальт всё бросаем свои якоря
Из девятых небес, чей IQ невысок…
Наши слёзы и создали Ваши моря!
Наши чувства и создали Ваши обочины!
Наши смерти и создали Вам – червоточины!..
Чтоб держаться за Вас, как за нас – Нибиру,
Чтоб за Вами следить, как за нами – Луна,
Мы – свои якоря в заколдованный круг
Черноземья всегда опускаем до дна…
Что же, здравствуйте, здравствуйте, дальше – юродствуйте,
Развлекайтесь и властвуйте, явствуйте, плотствуйте! –
Рядом с Вами сидеть в двадцать третьем ряду,
Рядом с Вами лежать на втором этаже –
Я по-прежнему буду и вряд ли уйду,
Не поставит никто заграждений душе…
Бесконечный фальстарт мой стремится к безбрежности.
В ком-то теплится нежность, кому-то – промежности
Разрыхляют, влачась от тюрьмы до тюрьмы…
На Земле только ангелы – знаю – живут,
А на небе живут привидения, мы,
И поэтому, видимо, все – на плаву.
Этот азимут бреда иссох как пришествие,
Из асфальта глядят перископы на бедствия,
Но летучих голландцев – бесчисленна тьма,
И когда ты поймёшь, что твой суженый ждёт
Тебя в чёрном чертоге сошедших с ума,
Обезумишь сама и тебя он найдёт.
Белый шумер
Радость моя, наш сентябрь – ушёл.
Он не дождался нас и – обезумел.
Весь его свет и одежд белый шёлк,
Белый шумер – растворён в белом шуме.
Солнце моё, нами он – дорожил,
Знал, что не будет другого расклада,
Груз его – нашу счастливую жизнь –
Вместе с собою унёс в листопады.
Радость моя, наш сентябрь сожжён
Рыжей листвой инфернального сада.
Выбежав в осень, скрываясь от жён,
Он поражён был такою засадой.
Солнце моё, он – отжил и остыл,
И – обратился в космический холод.
Мы – его бренный, единственный тыл –
Только лишь айсберги, не – ледоколы.
Радость моя, наш сентябрь погиб
Через три месяца после разлуки.
Я не подам ему больше руки,
Ибо бесплотны у призраков руки.
Цех
Это цех. В нём создали меня. И умру
Я – в мерцаньи светил, среди звёзд без имён,
И тогда – неизвестный мне друг, из амёб,
Мой единственный друг, мне признается вдруг:
«Ты давно уже дух, мой единственный друг,
Вечный поиск её – твой загробный кошмар,
Твоё царствие карцера – карма-тюрьма,
Твой извечный маршрут, твой священный недуг,
А её дух уже растворился в ночи,
Её кожа уже, точно Время, стара,
Её пепел уже разогнали ветра,
И её красота догорела в печи…»
Упокой меня, Господи, в эту же ночь,
В ночь, когда континенты сорвутся с цепи,
Чтобы ту не искал, что давно крепко спит,
Что, наверное, и не могла мне помочь –
Чтобы я не искал ту, что в сердце моём –
На земле и на небе, во снах и в бреду –
Ту, которой давно упокоился дух,
Той, что стал заповедником мой окоём,
И пускай нас потопит в легендах Харон,
Пусть погонит меня в это стойло Пастух,
Упокой мой кошмар, я не больше чем – дух,
Упокой и меня, и над духом – ворон,
Как безмолвны самумы в молитвенной мгле,
Как вороны мою изничтожили плоть…
Но ответил Господь, мне – ответил – Господь:
«Слишком долго искал ты её на Земле,
Слишком долго молился увидеть в сне…
Ты не сможешь иначе, не сможешь – не быть,
Не искать и не звать, не тревожить гробы,
Не молиться её красоте и весне… –
Ваше время прошло, убивай и кради…»
В эту ночь закрываются книги судеб,
Добела накаляются души людей,
И – наверное – всё. Упокой, отпусти… –
Вознесутся Земля, человечество, мир,
Но в аду я – прописан, в девятом, точь-в-точь,
И опять, в сотый раз пережив эту ночь,
Время в точку сожмётся и плоскости – в миг…
Духу – духово, разве не так, разве нет?
Я ищу её след, во все окна – смотрю,
В каждый грот, в каждый лаз и подопытный трюм,
И себя – каждый день нахожу я на дне,
Сотни раз – без успенья – сошедший с ума,
И, мне кажется, вижу – Её – вдалеке,
И кошмар мироточит – аортой в руке,
И мой дух возвращается в этот кошмар.
Полутени
Я хочу возвратиться туда, где погиб,
В городок, что нам мал, где петляют ветра,
На ту площадь его, где бессмысленнен Ра,
По которой расходится, словно круги
По воде, нашей встречи сигнал – до сих пор,
И срывает знамёна с флагштоков судьбы…
Я хочу возвратиться туда, где я был,
Но, увы, между жизнью и смертью – забор.
Я хочу возвратиться туда, где убит,
На тот пляж, где священна – любая волна,
На тот берег, который при мысли о нас,
Как серийного киллера, мелко знобит,
В самый радостный угол моей конуры,
Конуры привиденья – холмов и лугов…
Я хочу возвратиться туда, где легко,
Но, увы, между жизнью и смертью – нарыв.
Где был взгляд мимолётен, но путь предрешён,
Где за миг всех богов изменятся суть,
И моря не приемлют ночную росу,
И от атомных взглядов возможен ожог… –
Я над городом этим летаю, и – в ад,
И висеть на погостом своим – ни к чему.
Ежедневно и круглогодично – в Крыму,
Но, увы, между смертью и жизнью – провал.
Может, встретимся снова, на площади?.. Но –
Стой вдали, не давай мне надежду, строга.
И – ни шагу – вперёд. Попрощайся со мной
С твоего расстояния, издалека…
Ты – живая, тебе не пристало – робеть
Ближе, чем за сто метров ко мне – мертвецу:
Мертвецы – губы суженых – тянут к лицу,
Жизнь возлюбленных – жадно – лелеют в себе.
Это – будто раскопана в мире вся твердь,
Это – будто грязна во всём мире – вода…
Я хочу возвратиться в тот день – навсегда,
Но, увы, между смертью и жизнью – лишь смерть.
Свободное падение
И с каждым днём мы – всё родней,
Но с каждой ночью – всё интимней.
Изнежен сонный оклик ливня.
Отзывчив ржавый путь теней.
Но то, что слышишь ты в их гимнах,
Я слышу только в тишине,
И всё, что очевидно мне –
Тебе неведомо и дивно.
Ты приложила ухо к морю,
Ты слышишь рёв священной страсти
И снов, фальшивых априори.
А я прислушиваюсь к зорям,
В упор – к беременному счастью,
Носящему зародыш горя.
Гавань
Потому что никто не возьмёт на поруки
Эту тихую гавань и сизое море,
Потому что помечено место разлуки,
Потому что иссохли суставы историй,
И никто ни в кого здесь не сможет влюбиться –
Заколдовано нами под оттепель место.
Эта гавань останется лишь заграницей
Для таких же, как мы – из свинцового теста,
Из сердечного шума, предсмертной икоты…
Ты придёшь сюда – завтра и луны увянут,
Я приду сюда – осенью, сносятся – годы…
Мы опять разойдёмся, как рваные раны-
Континенты, как в кубике Рубика – бездны.
Но никто никогда не предъявит к ней исков.
Здесь увидев друг друга, однажды, так тесно,
Наши души мгновенно сменили прописку.
Эта гавань приклеилась к ветру, прилипла,
Словно пальцы циклопов застряли в пассатах…
Этот ветер не сдвинется с места и, хриплый,
Не смахнёт эти склоны с собою в закаты.
Заворожена гавань волнами и нами,
Стала – нашей и больше ничьей – априори…
Потому что ей – нашего – хватит – цунами,
Потому что ей – вдоволь и – нашего – горя…
Мир без красоты
И как без висельников виселица одинока,
И как рассеяна без амазонок Ориноко,
Так Апокалипсис – лишь миг, когда одновременно
Все юные, красивые погибнут во Вселенной,
Не больше, чем вселенский акт убийства красоты,
И мерзок он хотя бы потому, что сгинешь ты.
Но я – не Нео, я – фантом последнего мгновенья
Существованья красоты твоей, я – приведенье
Тебя к нулю, освобожденье, как от моветона,
Тебя – от нас, и Юрьев день твой – миг Армагеддона,
И ежели б моим исходом был твой Юрьев день!..
Но призрак я, и мир – моя последняя ступень.
Когда угаснет мир, когда звезда, как прах, задышит –
Я буду здесь, в миру, я не смогу подняться выше,
Со всеми, в – Ноль, в – Небытие. Как – энная предтеча,
Я буду – виселицей, Ориноко, нашей встречей…
Армагеддон – орудие убийства красоты
(Но не страдания, не – преданности, не – мечты),
И только в этом – суть его, лишь в этом – катастрофа,
И только потому – он всей Вселенной уготован.
И Юрьев день, как пограничный столб, стоит на страже
Меж мёртвыми и мёртвыми, и тем обескуражен,
Твой телефон не даст нам говорить между собой,
Двум призракам, из разных Навей, с разною судьбой…
White dot
Земля стучится в Землю.
Стучится Небо в Небо.
И пахнет лихорадкой
Мой обморочный мир.
Глаза глазам не внемлют.
Сознание – как ребус,
На все горячки падкий,
Коллаж из адских СМИ.
Стена уходит в стену.
Вода несётся в воду.
И не было печали,
Но нас зачали – здесь,
Под девиантным тленом,
Над сингулярным бродом,
Где спит конец в начале,
И нежить на хвосте.
Тебя за мойру держат.
И мир в хмельном восторге –
Как шведская могила,
И мир – как белый шум,
И голоса умерших
В калейдоскопе оргий,
Цейтнотами насилуй,
И дом мой – парашют.
Реальности, дрожите.
Нейтрино вас погубят.
Меня не разрешили.
В июле будет снег.
И, сельский небожитель,
Мой мозг – как кубик-рубик,
И – будь готов к могиле,
И будь готов – к Луне.
X, Y, Z, T (нулевые координаты)
Что знаешь ты, зеленоглазая моя,
от том, как любят привиденья после смерти,
каков озноб от мнимой боли у предсердий,
как страшно быть амфибией, когда маяк
ревёт в тумане по тебе и прочим бренным,
быть в мире мёртвых и живых – одновременно?..
Где капитаны немы, будто циферблат,
бесплодна Мельпомена, будто саквояж пуст,
где призраки ведут любовь свою, как тяжбу,
и, отлетает в небыль тот, кто стал крылат,
и суженую, даже если и не жил с ней,
он любит в сотни раз сильнее, чем при жизни…
И понимает призрак в этот миг,
что в каждой прошлой жизни суженой, любимой –
не важно, вставшей рядом ли, прошедшей мимо –
была одна и та же девушка (ремикс
лишь!), в каждой жизни только ею был овеян,
и после каждой смерти – думал лишь о ней он…
Что скажешь ты, когда все чувства жизней всех
в одну любовь я соберу, как птицелов, и
беззвучно буду ждать – тебя – у изголовья,
на Рубиконе том, на должной полосе,
на Рубиконе том, на должной полосе,
где чувства все за ночь одну тебе приснятся,
где все они в одну любовь объединятся?..
Перекати-поле
Пусть вначале был Жест,
А потом уже – Слово.
На твоём этаже –
Ни того, ни другого.
Мир деяний, не – слов,
Мир пространства, не – звука,
Словно шар-змеелов,
Словно жестов порука,
Нам с тобой незнаком.
Мы идём, как бродяги,
От всего, что – потом,
Разбегаемся в страхе.
Сколько лет босиком
Мы обследуем темень,
Не умея в наш дом
Превратить это время!
Сколько жизней подряд
Мы бредём, будто дремлем,
Не умея в наш сад
Превратить эту землю!
Нас сорвала Луна,
Как траву – буреломы.
Эта вдовья страна
Вся исходит истомой –
Слишком ветрена мгла,
Пахнет ликантропией,
Моя дрожь приплыла
За тобою мессией.
Моя смерть принеслась
За тобою – стоп-кадром,
Как непрошеный князь
За своим императором,
И теперь я могу
Целовать твои губы,
Сам себя душегуб –
Храмом звать звёздный купол.
И мы снова идём,
Окаянные двое,
Под жемчужным дождём,
В даль, в – своё, в – неживое.
В-селенна-Я
А мы стоим на побережьи моря, как на самой крыше мира,
Под серебристым светом от невидимой, надломленной Луны,
И – эта ночь бессмертна здесь, и быть ей скоро – нашим конвоиром,
Но мир ущербен здесь и продан нам за полцены.
И мы бессмертны, как стоп-кадры, но бессмертие – всегда ущербно,
И живы мы, пока мы не поймём, что спрятало от нас луну,
Пока остановил нас ветер цепкий в недвиженьи нашем вербном,
Пока случайный невидимка миг не провернул…
Индиго-серая волна надломлена медузы дихроскопом,
И линзой аурелии – лилово-бирюзовая волна.
Ты вышла из воды, и Лунный Путь, её ксеноновая копоть,
С твоей не сходит кожи, словно некий тайный знак.
И, как одежды, лучевая эта вакханалия идёт нам,
Но моря органист, и оркестровый вал, и изумрудный рейд
Считают, что мы созданы из шелеста бумаг бесплодных –
Копировальных, из квадратов чёрных – пустырей.
И хочет нам помочь лесов пастельный тихий небожитель-ворох,
И нас спасти хотят гризайли приполярных монастырских льдов,
Но море, оттолкнувшись вдруг от нашего дыханья, наших взоров,
Брезгливо отступает вдаль, на – запад, на – восток.
И в этой странной монохромной голограмме лазерного сада,
Безудержных лучей луны, и отблесков, и птиц, и немоты,
Не всё ль равно, дать морю яда или нам самим здесь выпить яду,
Но – яд беспомощно ущербен, точно как и ты.
Мир-капсула, аттракцион, мир, так и не привитый к Мирозданью,
Ещё упругий и неукротимый, словно маска палача…
И ты, среди него, внутри, стоишь, вся – лунная, вся – ожиданье
Очередных страниц, эпох-ловушек и начал.
Здесь, затаившись, замерев, на самой крыше мира, Хтон и Сирин,
Лежать я буду, здесь – у самой кромки оркестровой бездны вод,
Как будто крыша мира – эшафот, как будто сделал харакири
Мне невидимка здесь, и океан весь мировой –
Моя больная кровь, что превратилась в воду в это воскресенье,
(Шестая ли, седьмая группа крови? – не понять здесь никому),
И то ли крови зараженье, то ли адских снов землетрясенье… –
Она стекла в утробу сумасшествия, во тьму…
А ты – смотри на это свысока, смотри и стой, смотри на это,
Как смотрят свысока на нас мои заморыши, седые сны –
Горя, как маятник, в серебряных лучах неведомого цвета,
На фоне звёзд, откуда лунный свет и нет – Луны.
© Сергей Главацкий, 2008–2011.
© 45-я параллель, 2011.