Сергей
Главацкий

Феномен Раудива

Достучаться в утопию. В явь, во – Пространство

Из – загробного мира, из – навьих отрогов…

Это странное, вечное, злое сектантство

Среди призраков – не соглашаться с итогом.

Эта дикая призрачья коллегиальность –

Сквозь воронки ночей возвращаться с приветом,

Сквозь звонки телефонные рваться в реальность,

Сквозь экраны в помехах смотреть с того света

На любимых своих, отчего-то – живущих,

Неизвестно куда – запровадивших – бывших,

Неизвестно кого в свои крепости – ждущих,

Неизвестно зачем – о погибших – забывших,

Пригвоздить себя к городу, к дому, к экрану,

Пристегнуть себя к прошлым родным и любимым

И являться воочию к ним – постоянно,

То смятеньем, то дымкою, то – херувимом…

И я буду звонить тебе вечером, в восемь,

Молчать в трубку, по радио петь одалиской,

И одёргивать страх твой, шатать твои оси,

И – стоять над кроватью твоей – обелиском.

И я буду в помехах экранов – угрюмым

Столь знакомым лицом, без души и без тела,

И – окутаю спальню твою белым шумом,

Белым сумраком, коконом ноющим белым…

Эта странная каста среди привидений,

Возвращающихся, беспокойных, влюблённых –

Оставаться в себе, удлиняться, как тени,

И не знать, что они бьют таможням поклоны…

Это странное действо среди расщеплённых –

Оставаться на связи с порталом могилы,

Приходить к своим суженым – не опылённым! –

То помехой, то ужасом, то – Михаилом… 

Попытка связи 

В утопической комнате, через века,

Где невидимо – смутной тревоги озона,

Где остыл жёлтый плед и озяб кардиган,

Будут две телефонные трубки – бессонны…

Они будут висеть на своих проводах,

Кем-то сняты и брошены, и позабыты,

И бессмысленно будет само «никогда»,

Когда призраки станут шептаться открыто

В эти трубки, и будут слышны – голоса

Их – знакомых – из разных вселенных и капсул,

Их, погибших давно, как и все чудеса,

Их, ушедших в подполье от армий коллапсов.

И – возможно – что случай сыграет ва-банк,

И – сойдутся мгновенья в испарине грусти,

Два тоскующих призрака, раб и раба,

Обнаружат, что есть между трубками – устье,

И дождавшись звонка, через век или два,

И услышав друг друга, узнав по дыханью,

Наконец-то отыщут такие слова,

Что на время – изменится суть Мирозданья…

Плоскость моря – экран телевизора лишь.

Сингулярность де-юре – стоять над обрывом.

В астеническом небе петляет камыш,

Словно древнего Ящера Времени – грива.

И когда – подвенечные радиоволны в одно

Нас сольют, словно воду из всех водопоев,

Я – возможно – поверю, что счастье – дано,

Что тобой станет в тысячный раз – всё живое,

И, при жизни поправ, будто вечность – собой,

Равновесие астмы и воздуха – вьюгой,

Эти призраки бледные, словно прибой,

Наконец-то – быть может – полюбят друг друга.

Нирвана

В этом доме живут только окна,

А за окнами – словно растенья –

Неподвижные призраки сохнут,

Превращаясь тайком в привиденья.

И когда ты придёшь в этот злачный

Особняк, босиком, без билета,

Ты узнаешь в одном из прозрачных

Наваждений себя – по браслету

На руке, невесомой, бескровной,

И меня – по глазам окаянным,

И тебе померещится, словно

Не они, а мы сами – туманны.

Здравствуйте. здравствуйте…

Это Вам: печки-лавочки, Вам – дочки-матери,

Разъезжать в теплоходах, кататься на катере… –

Мы – из нашего мира – на Землю – в песок

И асфальт всё бросаем свои якоря

Из девятых небес, чей IQ невысок…

Наши слёзы и создали Ваши моря!

Наши чувства и создали Ваши обочины!

Наши смерти и создали Вам – червоточины!..

Чтоб держаться за Вас, как за нас – Нибиру,

Чтоб за Вами следить, как за нами – Луна,

Мы – свои якоря в заколдованный круг

Черноземья всегда опускаем до дна…

Что же, здравствуйте, здравствуйте, дальше – юродствуйте,

Развлекайтесь и властвуйте, явствуйте, плотствуйте! –

Рядом с Вами сидеть в двадцать третьем ряду,

Рядом с Вами лежать на втором этаже –

Я по-прежнему буду и вряд ли уйду,

Не поставит никто заграждений душе…

Бесконечный фальстарт мой стремится к безбрежности.

В ком-то теплится нежность, кому-то – промежности

Разрыхляют, влачась от тюрьмы до тюрьмы…

На Земле только ангелы – знаю – живут,

А на небе живут привидения, мы,

И поэтому, видимо, все – на плаву.

Этот азимут бреда иссох как пришествие,

Из асфальта глядят перископы на бедствия,

Но летучих голландцев – бесчисленна тьма,

И когда ты поймёшь, что твой суженый ждёт

Тебя в чёрном чертоге сошедших с ума,

Обезумишь сама и тебя он найдёт. 

Белый шумер 

Радость моя, наш сентябрь – ушёл.

Он не дождался нас и – обезумел.

Весь его свет и одежд белый шёлк,

Белый шумер – растворён в белом шуме.

Солнце моё, нами он – дорожил,

Знал, что не будет другого расклада,

Груз его – нашу счастливую жизнь –

Вместе с собою унёс в листопады.

Радость моя, наш сентябрь сожжён

Рыжей листвой инфернального сада.

Выбежав в осень, скрываясь от жён,

Он поражён был такою засадой.

Солнце моё, он – отжил и остыл,

И – обратился в космический холод.

Мы – его бренный, единственный тыл –

Только лишь айсберги, не – ледоколы.

Радость моя, наш сентябрь погиб

Через три месяца после разлуки.

Я не подам ему больше руки,

Ибо бесплотны у призраков руки. 

Цех 

Это цех. В нём создали меня. И умру

Я – в мерцаньи светил, среди звёзд без имён,

И тогда – неизвестный мне друг, из амёб,

Мой единственный друг, мне признается вдруг:

«Ты давно уже дух, мой единственный друг,

Вечный поиск её – твой загробный кошмар,

Твоё царствие карцера – карма-тюрьма,

Твой извечный маршрут, твой священный недуг,

А её дух уже растворился в ночи,

Её кожа уже, точно Время, стара,

Её пепел уже разогнали ветра,

И её красота догорела в печи…»

Упокой меня, Господи, в эту же ночь,

В ночь, когда континенты сорвутся с цепи,

Чтобы ту не искал, что давно крепко спит,

Что, наверное, и не могла мне помочь –

Чтобы я не искал ту, что в сердце моём –

На земле и на небе, во снах и в бреду –

Ту, которой давно упокоился дух,

Той, что стал заповедником мой окоём,

И пускай нас потопит в легендах Харон,

Пусть погонит меня в это стойло Пастух,

Упокой мой кошмар, я не больше чем – дух,

Упокой и меня, и над духом – ворон,

Как безмолвны самумы в молитвенной мгле,

Как вороны мою изничтожили плоть…

Но ответил Господь, мне – ответил – Господь:

«Слишком долго искал ты её на Земле,

Слишком долго молился увидеть в сне…

Ты не сможешь иначе, не сможешь – не быть,

Не искать и не звать, не тревожить гробы,

Не молиться её красоте и весне… –

Ваше время прошло, убивай и кради…»

В эту ночь закрываются книги судеб,

Добела накаляются души людей,

И – наверное – всё. Упокой, отпусти… –

Вознесутся Земля, человечество, мир,

Но в аду я – прописан, в девятом, точь-в-точь,

И опять, в сотый раз пережив эту ночь,

Время в точку сожмётся и плоскости – в миг…

Духу – духово, разве не так, разве нет?

Я ищу её след, во все окна – смотрю,

В каждый грот, в каждый лаз и подопытный трюм,

И себя – каждый день нахожу я на дне,

Сотни раз – без успенья – сошедший с ума,

И, мне кажется, вижу – Её – вдалеке,

И кошмар мироточит – аортой в руке,

И мой дух возвращается в этот кошмар. 

Полутени 

Я хочу возвратиться туда, где погиб,

В городок, что нам мал, где петляют ветра,

На ту площадь его, где бессмысленнен Ра,

По которой расходится, словно круги

По воде, нашей встречи сигнал – до сих пор,

И срывает знамёна с флагштоков судьбы…

Я хочу возвратиться туда, где я был,

Но, увы, между жизнью и смертью – забор.

Я хочу возвратиться туда, где убит,

На тот пляж, где священна – любая волна,

На тот берег, который при мысли о нас,

Как серийного киллера, мелко знобит,

В самый радостный угол моей конуры,

Конуры привиденья – холмов и лугов…

Я хочу возвратиться туда, где легко,

Но, увы, между жизнью и смертью – нарыв.

Где был взгляд мимолётен, но путь предрешён,

Где за миг всех богов изменятся суть,

И моря не приемлют ночную росу,

И от атомных взглядов возможен ожог… –

Я над городом этим летаю, и – в ад,

И висеть на погостом своим – ни к чему.

Ежедневно и круглогодично – в Крыму,

Но, увы, между смертью и жизнью – провал.

Может, встретимся снова, на площади?.. Но –

Стой вдали, не давай мне надежду, строга.

И – ни шагу – вперёд. Попрощайся со мной

С твоего расстояния, издалека…

Ты – живая, тебе не пристало – робеть

Ближе, чем за сто метров ко мне – мертвецу:

Мертвецы – губы суженых – тянут к лицу,

Жизнь возлюбленных – жадно – лелеют в себе.

Это – будто раскопана в мире вся твердь,

Это – будто грязна во всём мире – вода…

Я хочу возвратиться в тот день – навсегда,

Но, увы, между смертью и жизнью – лишь смерть. 

Свободное падение 

И с каждым днём мы – всё родней,

Но с каждой ночью – всё интимней.

Изнежен сонный оклик ливня.

Отзывчив ржавый путь теней.

Но то, что слышишь ты в их гимнах,

Я слышу только в тишине,

И всё, что очевидно мне –

Тебе неведомо и дивно.

Ты приложила ухо к морю,

Ты слышишь рёв священной страсти

И снов, фальшивых априори.

А я прислушиваюсь к зорям,

В упор – к беременному счастью,

Носящему зародыш горя. 

Гавань 

Потому что никто не возьмёт на поруки

Эту тихую гавань и сизое море,

Потому что помечено место разлуки,

Потому что иссохли суставы историй,

И никто ни в кого здесь не сможет влюбиться –

Заколдовано нами под оттепель место.

Эта гавань останется лишь заграницей

Для таких же, как мы – из свинцового теста,

Из сердечного шума, предсмертной икоты…

Ты придёшь сюда – завтра и луны увянут,

Я приду сюда – осенью, сносятся – годы…

Мы опять разойдёмся, как рваные раны-

Континенты, как в кубике Рубика – бездны.

Но никто никогда не предъявит к ней исков.

Здесь увидев друг друга, однажды, так тесно,

Наши души мгновенно сменили прописку.

Эта гавань приклеилась к ветру, прилипла,

Словно пальцы циклопов застряли в пассатах…

Этот ветер не сдвинется с места и, хриплый,

Не смахнёт эти склоны с собою в закаты.

Заворожена гавань волнами и нами,

Стала – нашей и больше ничьей – априори…

Потому что ей – нашего – хватит – цунами,

Потому что ей – вдоволь и – нашего – горя… 

Мир без красоты 

И как без висельников виселица одинока,

И как рассеяна без амазонок Ориноко,

Так Апокалипсис – лишь миг, когда одновременно

Все юные, красивые погибнут во Вселенной,

Не больше, чем вселенский акт убийства красоты,

И мерзок он хотя бы потому, что сгинешь ты.

Но я – не Нео, я – фантом последнего мгновенья

Существованья красоты твоей, я – приведенье

Тебя к нулю, освобожденье, как от моветона,

Тебя – от нас, и Юрьев день твой – миг Армагеддона,

И ежели б моим исходом был твой Юрьев день!..

Но призрак я, и мир – моя последняя ступень.

Когда угаснет мир, когда звезда, как прах, задышит –

Я буду здесь, в миру, я не смогу подняться выше,

Со всеми, в – Ноль, в – Небытие. Как – энная предтеча,

Я буду – виселицей, Ориноко, нашей встречей…

Армагеддон – орудие убийства красоты

(Но не страдания, не – преданности, не – мечты),

И только в этом – суть его, лишь в этом – катастрофа,

И только потому – он всей Вселенной уготован.

И Юрьев день, как пограничный столб, стоит на страже

Меж мёртвыми и мёртвыми, и тем обескуражен,

Твой телефон не даст нам говорить между собой,

Двум призракам, из разных Навей, с разною судьбой… 

White dot 

Земля стучится в Землю.

Стучится Небо в Небо.

И пахнет лихорадкой

Мой обморочный мир.

Глаза глазам не внемлют.

Сознание – как ребус,

На все горячки падкий,

Коллаж из адских СМИ.

Стена уходит в стену.

Вода несётся в воду.

И не было печали,

Но нас зачали – здесь,

Под девиантным тленом,

Над сингулярным бродом,

Где спит конец в начале,

И нежить на хвосте.

Тебя за мойру держат.

И мир в хмельном восторге –

Как шведская могила,

И мир – как белый шум,

И голоса умерших

В калейдоскопе оргий,

Цейтнотами насилуй,

И дом мой – парашют.

Реальности, дрожите.

Нейтрино вас погубят.

Меня не разрешили.

В июле будет снег.

И, сельский небожитель,

Мой мозг – как кубик-рубик,

И – будь готов к могиле,

И будь готов – к Луне. 

X, Y, Z, T (нулевые координаты)

Что знаешь ты, зеленоглазая моя,

от том, как любят привиденья после смерти,

каков озноб от мнимой боли у предсердий,

как страшно быть амфибией, когда маяк

ревёт в тумане по тебе и прочим бренным,

быть в мире мёртвых и живых – одновременно?..

Где капитаны немы, будто циферблат,

бесплодна Мельпомена, будто саквояж пуст,

где призраки ведут любовь свою, как тяжбу,

и, отлетает в небыль тот, кто стал крылат,

и суженую, даже если и не жил с ней,

он любит в сотни раз сильнее, чем при жизни…

И понимает призрак в этот миг,

что в каждой прошлой жизни суженой, любимой –

не важно, вставшей рядом ли, прошедшей мимо –

была одна и та же девушка (ремикс

лишь!), в каждой жизни только ею был овеян,

и после каждой смерти – думал лишь о ней он…

Что скажешь ты, когда все чувства жизней всех

в одну любовь я соберу, как птицелов, и

беззвучно буду ждать – тебя – у изголовья,
на Рубиконе том, на должной полосе,

где чувства все за ночь одну тебе приснятся,

где все они в одну любовь объединятся?.. 

Перекати-поле 

Пусть вначале был Жест,

А потом уже – Слово.

На твоём этаже –

Ни того, ни другого.

Мир деяний, не – слов,

Мир пространства, не – звука,

Словно шар-змеелов,

Словно жестов порука,

Нам с тобой незнаком.

Мы идём, как бродяги,

От всего, что – потом,

Разбегаемся в страхе.

Сколько лет босиком

Мы обследуем темень,

Не умея в наш дом

Превратить это время!  

Сколько жизней подряд

Мы бредём, будто дремлем,

Не умея в наш сад

Превратить эту землю!

Нас сорвала Луна,

Как траву – буреломы.

Эта вдовья страна

Вся исходит истомой –

Слишком ветрена мгла,

Пахнет ликантропией,

Моя дрожь приплыла

За тобою мессией.

Моя смерть принеслась

За тобою – стоп-кадром,

Как непрошеный князь

За своим императором,

И теперь я могу

Целовать твои губы,

Сам себя душегуб –

Храмом звать звёздный купол.

И мы снова идём,

Окаянные двое,

Под жемчужным дождём,

В даль, в – своё, в – неживое. 

В-селенна-Я 

А мы стоим на побережьи моря, как на самой крыше мира,

Под серебристым светом от невидимой, надломленной Луны,

И – эта ночь бессмертна здесь, и быть ей скоро – нашим конвоиром,

Но мир ущербен здесь и продан нам за полцены.

И мы бессмертны, как стоп-кадры, но бессмертие – всегда ущербно,

И живы мы, пока мы не поймём, что спрятало от нас луну,

Пока остановил нас ветер цепкий в недвиженьи нашем вербном,

Пока случайный невидимка миг не провернул…

Индиго-серая волна надломлена медузы дихроскопом,

И линзой аурелии – лилово-бирюзовая волна.

Ты вышла из воды, и Лунный Путь, её ксеноновая копоть,

С твоей не сходит кожи, словно некий тайный знак.

И, как одежды, лучевая эта вакханалия идёт нам,

Но моря органист, и оркестровый вал, и изумрудный рейд

Считают, что мы созданы из шелеста бумаг бесплодных –

Копировальных, из квадратов чёрных – пустырей.

И хочет нам помочь лесов пастельный тихий небожитель-ворох,

И нас спасти хотят гризайли приполярных монастырских льдов,

Но море, оттолкнувшись вдруг от нашего дыханья, наших взоров,

Брезгливо отступает вдаль, на – запад, на – восток.

И в этой странной монохромной голограмме лазерного сада,

Безудержных лучей луны, и отблесков, и птиц, и немоты,

Не всё ль равно, дать морю яда или нам самим здесь выпить яду,

Но – яд беспомощно ущербен, точно как и ты.

Мир-капсула, аттракцион, мир, так и не привитый к Мирозданью,

Ещё упругий и неукротимый, словно маска палача…

И ты, среди него, внутри, стоишь, вся – лунная, вся – ожиданье

Очередных страниц, эпох-ловушек и начал.

Здесь, затаившись, замерев, на самой крыше мира, Хтон и Сирин,

Лежать я буду, здесь – у самой кромки оркестровой бездны вод,

Как будто крыша мира – эшафот, как будто сделал харакири

Мне невидимка здесь, и океан весь мировой –

Моя больная кровь, что превратилась в воду в это воскресенье,

(Шестая ли, седьмая группа крови? – не понять здесь никому),

И то ли крови зараженье, то ли адских снов землетрясенье… –

Она стекла в утробу сумасшествия, во тьму…

А ты – смотри на это свысока, смотри и стой, смотри на это,

Как смотрят свысока на нас мои заморыши, седые сны –

Горя, как маятник, в серебряных лучах неведомого цвета,

На фоне звёзд, откуда лунный свет и нет – Луны.