Сергей Филиппов

Сергей Филиппов

Все стихи Сергея Филиппова

«Заблудившийся трамвай»

 

Не дадут уже кредит, ипотеку мне.

Жизнь такая, что идти дальше некуда.

Руку к сердцу приложив, не до смеху мне.

Но твердят все: «Надо жить». (Как у Чехова).

Шёл со всеми вместе в рай, как на привязи.

Нам ведь, только обещай, разом ринемся,

Как один все колобком прямо катимся

В пасть лисице, лишь потом вдруг спохватимся,

Что в обещанный нам рай всех из кризиса

«Заблудившийся трамвай» вновь не вывезет.

 

* * *

 

Бежали гурьбою, не ждали беды,

И были порою безмерно горды.

Безликая масса, ни то и ни сё,

Искавшая сразу ответы на всё.

Но требует мужества каждый ответ.

«Позвольте мне, юноша, дать вам совет.

Подумайте, юноша, с чем сопряжён

Весь путь наш и нужно ли лезть на рожон?

Не лучше ль, мой друг, просчитать все ходы?»

…И вот уж вокруг поредели ряды.

Всё меньше ребят, тех, что прут на рожон,

Всё больше храпят возле любящих жён.

Всё меньше безумных, оставящих след,

И есть, кому юным дать мудрый совет.

 

 

* * *

 

В пылу, средь общей суеты,

Мы каждый Божий день

С тобою слышим гул толпы,

Гудки и вой сирен.

И несмотря на нашу лень

И косность, мы с тобой

Почти что каждый Божий день

Сливаемся с толпой.

Направив бренные стопы

Вслед чьим-либо стопам,

И все волнения толпы

Передаются нам.

 

Вельможа, кесарь или князь

И прочие столпы,

Над миром гордо вознесясь,

Не слышат гул толпы,

Не вняв ему. И каждый раз

Вельможа, кесарь, князь,

Не уловив народный глас,

Решают всё за нас.

Презрев гудение толпы

И не беря в расчёт,

Забыв, что только до поры

Безмолвствует народ.

 

* * *

 

Все демократы разом сникли,

А ретрограды, как один,

Воспряли духом. В моде Киплинг.

Отложен Салтыков-Щедрин.

 

Быть вне толпы – удел немногих.

И кто б над ними ни стоял,

Дрожат от страха бандерлоги,

И воет прихвостень шакал.

 

Но если рассмотреть под лупой,

Всё снова задом наперёд,

И наш старинный город Глупов

Всю ту же летопись ведёт.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Всё глуше смех, всё тише споры,

Всё громче клич: «Маэстро, туш!»

Почти не ставят «Ревизора»

И не проходят «Мёртвых душ».

 

Сатириков пора забыть бы

И зачехлить свой острый кий,

Хотя играется «Женитьба»,

И страшно популярен «Вий».

 

И вновь по Невскому проспекту,

Отчаявшись и впав в психоз,

В толпе прохожих бродит некто,

В запарке потерявший нос.

 

Однако, строить параллели

Бессмысленно, их просто нет.

Ведь тех, кто вышел из «Шинели»

Давным-давно растаял след.

 

И мчится наша птица-тройка

Куда-то, набирая ход,

Как и при Гоголе, да только,

Куда – ответа не даёт.

 

* * *

 

Дай мне бабка народного снадобья.

Видишь, снова пошла кутерьма.

На судьбу обижаться не надо бы,

Если только судьба не тюрьма.

 

Выйду утром туманным и сереньким

В поле чистое. (Если найду?).

Хоть теперь выходить и не велено,

Всё равно попытаю судьбу.

 

Может скажет родимое полюшко,

Как никак тоже вроде бы сын,

О судьбе нашей горькой и долюшке

По секрету один на один?

 

Даст совет, мол бросай всё и посуху

В монастырь, (а по мне так уж в скит).

Только как, без опоры, без посоха,

Да и толком не зная молитв?

 

* * *

 

Два старых московских кольца

В моей, и не только, судьбе,

Одно называется «А»,

Другое, чуть большее, «Б».

 

Узнать их, увидев в кино,

Достаточно пары минут,

В бульварах и скверах одно,

«Садовым» другое зовут.

 

И ты мне в тот миг не мешай

Смотреть, как по старой Москве

Ползут: деревянный трамвай,

Троллейбус с эмблемою «Б».

 

Вдруг время задумает вспять

Свернуть, там, где детство, и где

Пути их сойдутся опять

В моей, и не только, судьбе.

 

Где скверы, сады и бульвары

Сливаются в общий поток,

И очередь в дуровский старый

И вправду живой уголок.

 

* * *

 

Есть лирика суровая, военная,

Где свой глубокий, внутренний трагизм,

И даже в нашу бытность повседневную

Отсутствует ура-патриотизм.

 

А есть другая лирика – пейзажная:

Толстой, Тургенев, Шишкин, Левитан.

И плачет вся природа вернисажная

От стольких нанесённых нами ран.

 

А есть, ребята, городская лирика.

Покуда не разрушен по частям

Наш город, мы слагаем панегирики,

Грустя по полюбившимся местам.

 

И, наконец, есть лирика гражданская,

Почти что не читаемая вслух

Нигде в аудитории мещанской,

Пока не клюнул жареный петух.

 

И пусть в литературе всё условно,

Пусть в ней, как в жизни, всё диктует спрос,

Связь этих лирик с лирикой духовной

Больной, животрепещущий вопрос.

 

* * *

 

Жизни книгу сдав в печать,

Нужно постараться

Что-то важное сказать

В каждом из абзацев.

 

Все, и я, друзья, и вы,

Знали, как казалось,

В книге жизни три главы:

Юность, зрелость, старость.

 

Юность, вроде бы, не в счёт,

Правда юный Моцарт

Удивлять не устаёт

Несмотря на возраст.

 

Значит зрелость? Но она

Нами в полной мере,

Без остатка, отдана

Призрачной карьере.

 

И не старость, что сумев

Мудрости набраться,

Причитает нараспев

В каждом из абзацев.

 

То-то видно и оно,

На больших развалах

Книжных книг полным-полно,

Интересных мало.

 

 

* * *

 

Жизнь то игра в очко или в рулетку,

Когда ей занят ночи напролёт,

И девушка – красавица-брюнетка,

Продажная и лживая кокетка,

Тебя под утро с выигрышем ждёт.

 

То милая лубочная картинка,

Что радует порой мещанский глаз,

И пышная дебелая блондинка

Усердно трёт вам в русской бане спинку

И ластится, как в самый первый раз.

 

Жизнь – женщина, и дело не в оттенках,

А в принципах, наверное, и вот

Уже сорокалетняя шатенка,

Вас приперев однажды утром к стенке,

Решительно потребует развод.

 

Жизнь позади, всё кончено, казалось,

Ведь осень, как мы знаем, не весна.

Но всё равно, встречай спокойно старость,

Раз всё простила и с тобой осталась

Седая, располневшая жена.

 

* * *

 

Зачем почила так безвременно,

Дав погубить себя, страна?

К тебе взываю, Русь Есенина.

К тебе, Россия Шукшина.

 

Ни мастерства, ни дарования,

Ни благодатной той среды.

От деревень – одни названия.

От городов – одни гербы.

 

Кто доведён до иступления,

Кто прозябает век в глуши,

А пять процентов населения

Свои считают барыши.

 

Забыты сказки и предания.

Пожитки бросив в рюкзаки,

Чтоб раздобыть на пропитание,

В столицу прутся мужики.

 

Потомки славного Сусанина.

Но выбор явно не богат, –

Кто охраняет дачу барина,

Кто бизнес-центр или склад.

 

Всё позабыто, всё утеряно,

И растворилась, не видна

Уже нигде ты, Русь Есенина,

И ты, Россия Шукшина.

 

Но пять процентов населения

Не замечают, как живёт

Почти на грани вырождения

Столь безразличный им народ.

 

* * *

 

«Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо».

«Поэзия — вся! — езда в незнаемое».

В. Маяковский

 

К штыку перо не приравняешь.

Казалось, вечное перо.

Рифмуешь, пишешь и бросаешь

Стихи в корзину иль в ведро.

 

Но всё равно скрипит упрямо,

Как и скрипело до того.

Поэзия — езда в незнамо

Куда, незнамо для чего.

 

Не стоит только лишь касаться

Тем, за которые в стране

У нас рискуешь оказаться,

Как Мандельштам, незнамо где.

 

* * *

 

Как снизить темп? Как минимум раз в десять?

Вновь ощутить «зелёную тоску»?

В Москву из Петербурга ехать месяц?

Полдня из Переделкино в Москву?

 

На ранних поездах, а не по пробкам,

Сверяя с навигатором маршрут.

Всё делать «с чувством, с толком, с расстановкой»

И не жалеть потерянных минут.

 

Боимся опоздать и вновь промешкать.

Куда-то вечно рвёмся, а зачем?

Кому нужна, скажите, эта спешка?

Весь этот бесконечно-бурный темп?

 

Знакомые, приятели, коллеги

Мелькают, суетятся, мельтешат.

И каждый, будь то Ленский иль Онегин,

Торопятся и чувствовать спешат.

 

* * *

 

Когда наскучит арифметика,

Вся проза жизни и конкретика,

Когда фальшивая патетика

Звучит за каждою строкой.

Я возвращаюсь вновь на Сретенку,

Чтоб запитаться энергетикой

И, как в той старой доброй песенке,

Пройтись вдоль шумной мостовой.

 

Да, всё меняется: эстетика,

Фасадов свежая косметика.

Не те слова, не та фонетика,

И люди, в общем-то, не те,

Что были раньше. Но поэтика

И поэтическая этика

Живут по-прежнему на Сретенке

В той первозданной чистоте.

 

Пусть многочисленные скептики

Бросают в раздраженье реплики,

Что по законам диалектики

Всё изменяется, течёт.

Пока жива родная Сретенка,

Мой друг, не спета наша песенка,

И пресловутая патетика

Здесь, в данном случае, не в счёт.

 

* * *

 

«В ностальгическом трансе торча,

я купил — как когда-то — портфель

«Солнцедара».

Т. Кибиров

 

Когда-то нынешние классики

Играли с девочками в классики,

Потом на первый гонорар

В подъезде пили «Солнцедар»,

И объясняли в интервью,

С чего в России столько пьют.

 

Ну а сегодня те же классики

Рассказывают людям басенки,

Все строят из себя гурманов,

Не одобряют наркоманов,

Но за приличный гонорар

Вновь вспоминают «Солнцедар».

 

* * *

 

Простим угрюмство – разве это

Сокрытый двигатель его?

А. Блок

 

Мир полон злобы и безумства,

И человек, само собой,

Устал. Простим ему угрюмство,

Пессимистический настрой.

 

Простим извечные упрёки,

Больной души истошный крик.

Когда-то данные зароки

И позабытый Божий лик.

 

Где всё, что было в нём вначале?

Надежда? Вера? Пылкий ум?

Он изменился, стал печален,

Озлоблен, мрачен и угрюм.

 

Не верит больше в сны и сказки,

Ждёт только худшего. Увы,

Все изменения и встряски

На нём оставили следы.

 

От реформаторских художеств

Устав, растерянный бедняк

Уже боится всяких новшеств,

Реформ и прочих передряг.

 

Не ждёт ни от кого подмогу,

А перед сном, ложась в кровать,

В одном лишь умоляет Бога:

Последнего не отбирать.

 

 

* * *

 

На старой летней танцплощадке

Смятение и полумрак.

Следит дружинник за порядком

Для профилактики от драк.

 

У женщин на щеках румянец,

Они волнуются и ждут,

Когда объявят белый танец

Всего на несколько минут.

 

Стоят, оценивая взглядом

Потенциальных визави.

Им, в принципе, немного надо:

Покоя, счастья и любви.

 

Как раз того, что во Вселенной

Пусть и на несколько минут

Всем вместе и одновременно

Им даже в танце не дадут.

 

* * *

 

Надоел ещё с утра

Твой речитатив.

Видно правда уж пора

Сдать тебя в архив.

 

Целиком ли, по частям?

Можешь выбрать сам.

Отнести ко всем чертям,

Как утиль и хлам.

 

Новый, с новыми людьми,

Век не виноват.

Успокойся иль прими

Антидепрессант.

 

Век, растущий, как дитя,

Как помочь ростку,

Причитая и кряхтя,

Наводя тоску?

 

Забывая, что ему,

К общей стыдобе,

Трудно, судя по всему,

Также, как тебе.

 

* * *

 

Народных тьма. Но если честно

И откровенно, то сейчас

Художнику неинтересны

Движения народных масс.

 

В ином недюжинный свой гений

Проявит мэтр. Дела нет

Ему до разных устремлений

Народных, чаяний и бед.

 

И времена, когда он бегал

В народ, прошли давно. Поверь,

Лишь только собственное Эго

Волнует мастера теперь.

 

Художников народных много,

Но всё искусство для элит,

И тема «Бурлаков на Волге»

Уж никого не вдохновит.

 

* * *

 

Нас каждого берут в тиски

Аж вплоть до гробовой доски.

Коль захотят, наложат штраф,

Неважно, прав ты иль неправ.

Едва подумаешь, и уж

Ты в поле зрения спецслужб,

И твой мобильный телефон

Стал не помощник, а шпион.

 

Такая жизнь теперь у нас,

За всеми нужен глаз да глаз.

Чтоб не пошёл народ вразнос,

Чтоб кто-то бомбу не пронёс.

Не бунтовал. В пример при этом

Приводят «жёлтые жилеты»

И объясняют нам, мол вы же

Все не хотите, как в Париже?

 

Живём, дрожим, боимся, как

Террористических атак

И самых страшных новостей,

Так и давления властей.

И трудно и предположить,

Что во Вселенной может быть

Земля — единственный объект,

Где Разум есть? А может — нет?

 

* * *

 

Не внимайте словам и пустым обещаньям,

Это всё, что я вам говорю на прощанье.

Кто-то кофе в постель, кто-то чашечку чая,

Я ж за мартом апрель на дворе обещаю.

 

Обещаю кружить в переулках Арбата,

Обещаю служить, как всегда, аккуратно.

Не сжигать корабли, а при слове «разлука»

Тосковать от любви без единого звука.

 

А ещё напоследок скажу, сожалея,

Что короткий отрезок порою важнее

Самых длинных путей, не наполненных светом

Дорогих нам людей. Но довольно об этом.

 

* * *

 

Памяти Ю. Н. Пузырёва

 

Не надейся, артист, на погоду,

На удачу, волну и прибой.

А надейся на память народа

И «на парус надейся тугой».

 

Не теряйся в сегодняшнем мраке,

А пытайся и в нём напевать,

Как Ильюшин и как Коккинаки

Самолёты учили летать.

 

И пускай ты, как странник в пустыне,

Где попса торжествуют и рэп,

Где не виден серебряный иней

В проводах новостроек и ЛЭП.

 

Вновь тревожную молодость вспомнив,

Вдруг почувствуешь запах костра,

И Тайшет твою душу наполнит,

И вернётся к тебе Ангара.

 

* * *

 

Не сносить, не сносить непременно

Нам, как видно, с тобой головы?

Родились на задворках Вселенной,

Но зато в самом центре Москвы.

 

В нас с тобою московские корни,

А отсюда столичная спесь,

И вселенная наша, запомни,

Началась и закончится здесь.

 

Развивалась, росла неуклонно,

Не щадя ни врагов, ни друзей,

Не согласно вселенским законам,

А по воле великих князей.

 

Превращаясь из вялой и сонной,

Не идущей врагу на поклон,

Белокаменной, Первопрестольной,

В Третий Рим и второй Вавилон.

 

В «вечный» город, которому впору

Ожидать, как и всем нам, конца

По примеру Содома с Гоморрой,

Рассердивших когда-то Творца.

 

 

* * *

 

Всё меньше – окружающей природы.

Всё больше – окружающей среды.

Р. Рождественский

 

Нет ни полуденной жары,

По вечерам совсем не сыро.

Не досаждают комары,

И не кусается крапива.

 

Не будит по утрам петух.

Не надо вновь доить корову.

И ненавистных ос и мух

Гнать за обедом из столовой.

 

Держать в сарайчике косу.

Дрова для печки в поленницах.

Пугать детей, что в том лесу

Без взрослых можно заблудиться.

 

Там, где стоял когда-то лес,

Коттеджи вырастут за зиму.

Кругом технический прогресс,

И в каждом доме – микроклимат.

 

Растут, как в сказке, города.

Идёт застройка полным ходом

Почти везде, и, как всегда,

За счёт разрушенной природы.

 

* * *

 

Ночь. Пусто, тягостно и грустно.

По улице бреду пешком.

Фонарь горит, но как-то тускло.

Аптека где-то за углом.

Вновь, хоть прошло уж больше века:

«Ночь, улица, фонарь, аптека».

 

Столетье прожитое зря.

Что изменилось в новом веке?

Всем также всё «до фонаря»,

И это «точно, как в аптеке».

«Исхода нет», и прав был Блок,

Всю жизнь вместивший в восемь строк.

 

* * *

 

По песочку, по суглинку,

По невспаханной стерне

Всю российскую глубинку

Обойти не вышло мне.

 

Из метро турнут по пьяни?

На башку упал кирпич?

Ты не просто россиянин,

А к тому ж ещё москвич.

 

По родным сужу и близким,

По друзьям своим сужу.

И, как все они, пропиской

Я московской дорожу.

 

Сколько б нас ни поносили,

Ни кляла бы нас молва,

Что Москва не вся Россия,

А Россия не Москва,

 

Ни ругали бы столицу,

И во сне и наяву

Снова будут все стремиться

В ту же самую Москву.

 

Под окном гудит компрессор,

Всю неделю гарь и смог,

И одни сплошные стрессы,

Только выйдешь за порог.

 

Развернулась ипотека,

Всюду башни до небес

Прорастают. Стройка века,

Каждый знает, ныне здесь.

 

И хоть строят бестолково,

Но реальность такова:

Химки, Троицк, Одинцово —

Это всё теперь Москва.

 

По песочку, по суглинку,

По невспаханной стерне

Всю российскую глубинку

Не пройти, как видно, мне.

 

Поминутно чертыхаясь,

С вечной болью в голове,

Между плиток спотыкаясь,

«Я шагаю по Москве».

 

* * *

 

Работая, свой коротая досуг,

духовную пищу из чьих-либо рук,

мой старый, но слишком доверчивый друг,

бери осторожно, с опаской, а вдруг

тебя и всех тех, кто с тобою вокруг,

прельщают, дурачат, берут на испуг?

 

А вдруг, кто нас с вами сегодня прельщает,

вещает, смущает, пугает, стращает,

кто краски зачем-то всё время сгущает,

всё врёт и неправдой своей промышляет?

 

Духовную пищу усердно глотая,

доверчивый друг мой, учти, не любая

духовная пища у нас, к сожаленью,

годится сегодня к употребленью.

Духовный твой зуд каждодневный и голод

ешё, как ты сам понимаешь, не повод,

чтоб как-то унять этот голод и зуд,

бросаться на всё, что тебе подадут.

 

* * *

 

Рязань горит. С природой, парень,

Не шутят. Змейкой по траве

Ползёт огонь, и запах гари

Мы ощущаем и в Москве.

 

Где по ночам въезжают фуры

Из самых отдалённых мест.

Меняют каждый год бордюры.

И где с лихвой хватает средств

 

И на бессмысленные траты:

Бордюры, плитку. Так что пусть

Горит и гибнет безвозвратно

В огне есенинская Русь.

 

И хоть «Москва слезам не верит»,

Землицу размешав с золой,

Зальём, как водится, потерю

Своей искусственной слезой.

 

Другой России нам не надо,

Ты только пафос не жалей

И чаще заливай в лампады

Благоухающий елей.

 

Но под одним живём все Богом,

И вот уж в утреннюю рань

Столица вся накрыта смогом:

За двести вёрст горит Рязань.

 

* * *

 

Скрипач в подземном переходе

Московском, старый и седой,

Играет и тоску наводит

Своей посредственной игрой.

 

Придумал хитрую уловку

Находчивый пенсионер,

В футляр от скрипки сторублёвку

Вложил, другим подав пример.

 

Задумка, право, неплохая,

Жаль, не работает она,

Всё мелочь старику бросают,

Так обнищала вся страна.

 

Скрипач играет, как умеет.

Ну что ж, играй, лови момент,

Пока ещё не гонят в шею,

Никто не требует патент.

 

Играй, находчивый старик мой,

Не опускай смычка и впредь,

Когда тебе в футляр от скрипки

Начнут кидать одну лишь медь.

 

Играй и обходи препоны,

Пиликай до последних дней,

Лазейки находя в законах

Для предприимчивых людей.

 

Не наподобие Мавроди,

Таким всегда дадут добро,

А тем, которым в переходе

Бросают медь и серебро.

 

* * *

 

Сняв с полки и отбросив мигом

Условность временных границ,

Откроешь жизненную книгу,

Прочтёшь десятка два страниц.

 

Потом заглянешь в середину,

Перемахнув десятки лет,

Не встретив больше половины

Героев, не узнав сюжет.

 

А лёжа в старческой кровати,

Уже почти что не жилец,

Но до поры ещё читатель,

Боишься заглянуть в конец.

 

Но всё же поздно или рано

Дойдёшь и до последних строк,

Узнав, что там в конце романа,

Не заглянув лишь в эпилог.

 

 

* * *

 

Старик больной и тонущий

В пучине жизни, чей

Весь вид взывает к помощи

Прохожих, москвичей.

Помятый, неухоженный,

Больной, седой старик.

Услышат ли прохожие

Души истошный крик?

Несчастного калеку

Заметят? Подадут?

Помогут человеку?

Поверят ли? Поймут?

И как такое зрелище,

Москва, твоим глазам,

Давно уже не верящим

И старческим слезам?

 

* * *

 

Так время незаметно тает,

Что человек, прожив свой век,

В конце лишь с грустью замечает

Его неутомимый бег.

 

Что, по сравненью с днём вчерашним,

Вокруг не та уже среда,

И вместо нив, полей и пашни,

Встают впритирку города.

 

Машины мчатся вереницей

По автострадам в три ряда.

Что свежий воздух – по крупицам,

А в кране – грязная вода.

 

Что разгибать, вставая, спину,

Всё тяжелее каждый год.

Что резко изменился климат,

И хлеб на вкус уже не тот.

 

Что, как и прежде, жить для тела,

И вечно что-нибудь прося

У Бога, глупо, но поделать

При этом ничего нельзя.

 

* * *

 

Хочу вернуться к старой теме,

Где ты, лирический герой?

Как поживаешь в наше время?

Куда девался? Что с тобой?

 

Давно тебя, мой друг не видно.

Да ты, я вижу, постарел.

Тебе, наверное, обидно,

Что остаёшься не у дел.

 

Сегодня всё вокруг другое.

С твоей привычкой рассуждать,

С твоим лирическим настроем

Непросто видно выживать?

 

Ты должен по законам жанра

Искать, любить, сгорать дотла,

А не набрасываться с жаром

На бесполезные дела.

 

Лечить бесплатно пациентов,

Как добрый доктор Айболит,

И не обманывать клиентов,

И не навязывать кредит.

 

Такое наступило время,

Не пожелаешь и врагу,

Хочу вернуться к старой теме,

Да, к сожаленью, не могу.

 

Вновь «буря мглою небо кроет»,

Нависли тучи над страной,

И у лирических героев

Весьма скептический настрой.

 

* * *

 

Что толку перевоплощаться?

Забудь про таинства игры,

Актёр. Не требуй декораций,

Костюмов, прочей мишуры.

 

Отелло – жалкий неврастеник.

А Гамлет – наркоман. Ура!

Шекспир наш с вами современник,

«Чувак» с соседнего двора.

 

И ты, мой друг высокочтимый,

На авансцену выходя,

Играй без парика, без грима

Себя и только лишь себя.

 

Кто на часок, чтоб подхалтурить,

Оставил прежний лексикон,

Пока не разразилась буря,

И не «распалась связь времён».

 

* * *

 

Я знал поэта одного.

Близки мне были отчего-то,

Звучавшие в стихах его

Оптимистические ноты.

И сам он с ног до головы

Был необыкновенно чистым.

Но не позволила, увы,

Остаться светлым оптимистом,

Увиденная из окна

Эстета-интеллектуала

Им проза жизни, так она

Поэта разочаровала.

Вид прозы жизненной потряс

Настолько, что в конечном счёте

Поэт мой по уши погряз

В пессимистическом болоте.

 

* * *

 

писать без знаков препинания

и без заглавных букв друзья

всё это выше понимания

наверное таких как я

 

адептов строгих классицизма

где соразмерная строка

которые до модернизма

не дорасли ещё пока

 

и дорастут ли неизвестно

когда-нибудь и надо ли

им и без нас довольно тесно

а нам без них как не юли

 

пусть каждый там и остаётся

где есть хоть пишет снова с ять

а уж читатель разберётся

что и когда ему читать