* * *
Чуть свобода – и не оплошали:
По субботам, даром, что бедны,
Килограмм за семьдесят в «Ашане»
Набирают граждане еды.
Отрыгнётся им ещё неспетым,
Сытой жрачкой, купленной в кредит.
Никакой налоговый инспектор
Им красиво жить не запретит.
Забирай, никто не отнимает,
Голодухе прежней пасть порви.
Novus Ordo: фартук, минимаркет,
Пирамида, циркуль, мастерки.
* * *
Cто лет нам, что ли, тут ковыряться?
Ужели мир нас так обаял?
А эти твари – договорятся.
Крепка порука среди бояр.
У них не то, что у мелких сошек, –
Семейный бизнес на всю страну.
Вольно клеймить им убийц усопших.
Мелите воду, а я всхрапну.
Свежо мне сено, и стойло чисто,
И словом божьим полна мошна.
А по-пустому что сволочиться?
Была удача, не обошла.
Но чтобы в грёзы не погружаться,
Мозги не зря ты себе штробил:
Не обзаведшись двойным гражданством,
Не залупайся, что гражданин.
* * *
Не мелькал я в телекадре –
Мозг ли слаб, тонка кишка ль,
Не вожу Тойоту-Камри,
Фокус-Форд, Ниссан-Кашкай.
Не дожав до ВикиЛикса,
Вырос я ни в Квинс, ни в Бронкс,
Правового нигилизма
Козий нак тире отброс.
То ли был я, то ли не был,
Зря бабло не прожирал,
Не врубал компьютер Apple,
Не листал порножурнал.
То ли не был, то ли был я,
Докопаться не смогли
Дырки драно-пулевые,
Годы сраные мои.
И не то что бы уродлив,
Но не слишком-то красив,
Тёмен, словно иероглиф,
Запрокинутый курсив.
То ль меня не дорастили
До росточка с каланчу,
Воспевать педерастию
Не умею, не хочу.
Прострели мою мякину,
Разлюли мою гармонь,
А не то вконец погибну,
Исчезая за кормой,
Вспенивая косолапо
Пузырящийся бурун,
Молчаливым, как салака,
Деревянным, как Перун.
* * *
В хоре согласном голос мой был негромок:
Это свобода подлых, вошедших в раж.
Я избегал волнений, разрывов, кромок.
Целься вернее, мальчик – тогда шарашь.
Вар ты, мой Вар! О ссученных легионах
Легче заткнуться, чем потерять кредит.
Слышишь, как дачники прутся на летний отдых,
Ветка сирени в мутном окне кряхтит?
Я отдавал предпочтенье семейным сценам,
Уличный рокот редко меня вставлял.
Мировоззренье, в общем, осталось цельным:
С памяти стружку снял годовой столяр.
Даже когда распяли за тихий шелест
Слов, обращённых к набатным колоколам,
Так и висел, напружен и толстошеист,
Мясом судьбы, рассечённым напополам.
* * *
Кто весь век свой вековал
Не под хвост путчисту,
Потребляет Ягуар
И клянёт Отчизну:
Мол, и флаг её поник,
И вонюча на дух –
Славься, бутовский пикник,
Царствие палаток!
Не напрасно жизнь влачат
ЮКОСы ЛУКОЙЛа,
В глотки загнанных волчат
Сцеживая пойло.
Нахлебались оклахом
Каменные джунгли,
Олигархским каблуком
Давлены, пожухли.
Не гаагский педофил
Подбирает падаль –
Турок, перс и бедуин
Шаркают лопатой.
Пробил час мотать чалму?
Такова оферта?
Вы откуда, почему?
Не дают ответа.
Плачьте, Павел и Матфей,
За Отца и Сына:
Облик Родины моей
Гадок неизбывно.
И ничто не исцелит,
Если так нездешне
Погружаются в зенит
Солнечные стержни.
И душа изнемогла,
И с дороги скрежет,
И брюзжит ночная мгла,
И рассвет не брезжит.
Памяти Буданова
I
Пока мочили, было сухо.
Здесь, на усиленном режиме,
Лишь увольняшкам и везуха:
Их патрулями не пришибли.
А будут спрашивать, ответьте,
На выслугу не упирайте,
Поглубже спрячьте ваш вивенди:
Начальству нужен операнди.
Здесь, на чиновном пилотаже,
К собранью букли пергидроля,
На три звезды пошлют и даже
Пусть на одну, зато – Героя.
Но не поможет Авиценна
Тем, чья неистовость убойна:
Не пуля красит офицера,
А у поребрика – обойма
И летний блик, что так искристо
Ложится в древние альбомы,
Где, вечно зелен, бдит С-300
И песни шахтные альтовы.
II
Он мог уже не торопиться
К своим студенческим телятам:
Светла дорога арабиста
В советском семьдесят девятом.
Змеилась надпись на дувале –
«Кто мёртв, тому не проболтаться».
В те дни за шурави давали
По акру маковых плантаций,
Поскольку в большинстве провинций
Он принял облик Азраила,
Не корча из себя провидца,
Пока плечо не раздробило.
Он знал часы, и сроки ведал,
И жизни подрезал красиво,
Пока оплавленным кюветом
Ему судьба не пригрозила.
Любые споры утихали,
Когда слетал он с гор песками,
И шоколадные дехкане
На скулы брови опускали.
Здесь ни убавить, ни прибавить:
Очерчен штыковой лопатой,
Он по себе оставил память,
Не то, что нынешняя падаль.
Над ним не смогут изолгаться
Ни жалкие подачки взводным,
Ни ржавчина звезды солдатской
Под небом выжженным и злобным.
* * *
То унимается, то снова
Набрасывается на стены
С лицом измученного сноба
Ошмёток рыночной системы,
Он долго воевал за правду
В своих журнальных откровеньях,
Втирая глупому собрату
Мечту о райских европеях
И прежде небывалом благе
Быть вознесённым, как феномен,
И гнить в заоблачном ГУЛАГе,
Уверив Бога, что виновен.
И ты бы мог бухим отродьем
Валяться в долбаной канаве,
Когда бы путь твой не был пройден,
Когда бы в кровь не окунали.
И с призраками не воюя,
Проходишь в комнату, садишься,
И снова снится снег в июле,
И вслед за шелестом затишье,
Ползущее, как анаконда,
Куда-то в эру Водолея,
Длиной в сто двадцать два вагона,
Прогромыхавших в отдаленье.
* * *
Здесь, на Бронной, небо синеоко,
Теневая сторона приятна.
Я по левой, там, где синагога:
Справа слишком сложные ребята.
Там у них стоят большие джипы,
Там дела круты и вне синекдох.
Если б деньги были недвижимы,
Рассекали б на велосипедах.
Но легко налоговое тягло
Тем, чьи стёкла зря не полируйте:
Нет зеркальней Ламборжини-Дьябло,
Налитого, словно капля ртути.
Там, ублажены с ногтей до пяток,
В шмотках одноразово шикарных,
Смотрят сквозь обычных наших пьяных
Те, чьи деды числились в жиганах.
А теперь промышленные семьи
Не чужды эстетского фриланса:
Летняя веранда, воскресенье,
Сплетни, слухи, новости, финансы.
И сидят, навек неотличимы,
Проплывая сквозь июль амёбой,
Пленники наследной мертвечины,
Сумерек эпохи, скуки мёртвой.
Ни яйца в суме, ни помидора,
Тут и так заботливо готовят.
…Слева улыбается менора,
Хмурит брови грозный могендовид.
* * *
Пройдёт ли это с возрастом, усилится ль,
Трясусь и плачу над седым быльём,
Когда пугали «Памятью» васильевской,
Мол, всю страну кровищею польём.
О, жирный смрад хвостов и сисек заячьих,
Едва эфир брыкаться начинал!
Теперь с собой и мы из исчезающих
Народов мира, брат мой камчадал.
Нам, коренным, ни в Грецию, ни в Данию.
Молчи пред белым, гордый семинол.
Разжился каждый росчерком по табелю:
Кому строгач, кому совсем увол,
Когда предельный страх – утери паспорта! –
Пронзит кишки десницей золотой.
…С утра был дождь, и до сих пор так пасмурно,
Что хочется укрыться с головой.
И только дачный запах мокрой зелени
Над нами мреет, манит в полумглу.
В изгнанье ли, посланье ли, рассеянье,
Мы все – рушник, и служим полотну.
Шагами семимильными, гигантскими
Надорваны кудрявые мотни.
Травили нас и дустами, и газами,
Но между тем домучить не могли.
Кто к нам придёт, пускай он только сунется,
Уж мы ему расскажем, что почём.
Лохов помилуй, матушка-заступница,
Перед любым жлобом и щипачом.
Лохов помилуй. Остальным обломится,
О них ещё не раз мы щебетнём,
Когда нагрянет осень-уголовница,
И кликнет пидорасов с чифирём.
* * *
Сквозь город поганый, жилище иуд,
Где мы улыбаемся-машем,
Советские люди на небо идут
С торжественным радиомаршем.
Шаги торопливы и лица бледны.
Уже не к свершеньям и стартам
Уходят не к тёще они на блины
С чердачным заношенным скарбом.
Узлы-чемоданы с натугой несут,
А норму уже сократило…
Направо инфаркт и налево инсульт,
А прямо – убит за квартиру.
Пылают зарницы лучей ПВО,
Крестам исполинским подобны,
И вот уж дорогу с холма повело,
К реке, затаившей понтоны,
Где смята, отброшена энкеведа
И крики над бездной несутся –
Они оставляют свои города,
Труды, скопидомства, безумства.
А мы остаёмся, ботва, шелуха,
В земной затерявшись щетине,
В стране, что когда-то была широка,
В стране, что они защитили.
А мы остаёмся, наследство пропив,
На пашнях размером с орешек,
Покорно смотреть за восходом крапив
Над полем колосьев сгоревших.
Ответь же, товарищ, печаль утоли,
С какого такого бездомья,
Летит эта песня, что гаснет вдали,
И вновь исполняется стоя.
Накануне
В курилке армейской все звёзды равны.
– Ну что, лейтенант, постреляем чуток,
Чтобы двери открыл нам с другой стороны
Небесный чертог?
– С тобой постреляешь… Ты что, капитан,
Забыл, как сдавали и эти и те,
Когда ты в общаге сырой обитал,
В грязи, темноте?
– Я только для вида в ублюдков пальну,
Ведь кровь не водица, а наша – пустяк.
…Простил ты им, видно, мученья в плену,
Пиры на костях.
– Пошёл ты туда-то…
– Да я-то пойду, а ты бы, земляк, погодил
Бросаться в дешёвую эту байду
С тех самых годин,
Как в ящике Родину жрали с говном,
И в морду нам тыкала каждая тварь,
Стратег ли заморский, политэконом,
Ты помнишь едва ль,
Как нас хоронили тихонько, в углу,
И плакали матери, руки воздев.
– Я только для вида поганцев пугну,
Им платит Госдеп.
…Сказал, а за стенкой, эмоции слив,
Их верный служака толпе предавал.
Чтоб спали спокойно Лубянка и Склиф,
И ГУП «Ритуал».
Привет вам, родные Муаммар-Саддам.
Нам кровь по колено, а прочее – тьфу.
И строятся люди, стоят по взводам,
И смотрят по тьму.
* * *
Когда жена, обтянутая чёрным,
Над сыном наклоняется в прихожей,
Застёгивая финский деткомбез,
Я, разославший резюме по ЧОПам,
На землю павший не с витрин Рив-Гошей,
И с ними вместе, и один, как перст,
Стою и вижу – все мы акробаты.
Нам каждый день, как номер на канате,
За каждый промах гибелью грозит.
За нас лишь те, чьи абрисы крылаты,
И вы о наших судьбах не гадайте,
Им предречён нечаянный транзит –
По мёрзлым кручам госкапитализма
Своих мы тащим, и живых, и мёртвых,
В немых снегах, что загодя кислят.
Берёт высоты ушлое талибство,
Но даже при щитах и водомётах
Прикован к бездне онемелый взгляд:
Повыше них, у звёздного престола,
Лежит земля пришествия Христова,
Ей в череп ледоруба не воткну.
Не для того зима стелила скатерть,
Чтоб свет свой вечный я успел изгадить,
Перебегая изо мглы во мглу.
* * *
Привычные сроду к апортам, тубо,
Гонять отщепенцев не промах,
Уткнулись в чумазые своды депо
Гудки маневровых.
По сроку отбыв от звонка до звонка,
Вписались в пейзаж не для слабых:
Фрагменты костей на мешки ОЗК
Меняли на складах.
В чужие окопы валясь, как снопы,
Мечтой о себе не болели,
За жабры цепляясь клыками скобы,
Сгребали поленья.
На улочки Вены сморкнув по сопле,
Небрежно носили медали,
На чёрные пальцы в кровавой золе
Портянки мотали.
В три смены стояли у мглы роковой,
Мартенами ночь озаряли,
И воздух морозный им был наркотой,
Ремонтникам со слесарями.
Промасленной ветошью тёрли поддон,
Прожарками вшей дожимали.
Успеется, думали, позже, потом:
Ждала душевая.
Пока покупали детишкам конфет,
Гуляя с халтур-прогрессивок,
Судьба потихоньку гляделась в кювет,
На злых и красивых.
И правда, приятель, какого рожна
Им было бы в наших задвигах,
Когда безвозвратно, навечно прошла
Их молодость в кликах совиных?
Пиши–не пиши, хоть в ГБ, хоть в ЦК,
Лежал ты в гробу, фиолетов,
Когда им на дёсна садилась цинга
Бубновых валетов?
Забудь, как их участь жестока, подла,
Пленяясь ужасной картиной:
Межрёберной давке, где бдят купола
И Сталина профиль грудинный.
* * *
За неделю до марта, в минус один – плюс два,
Снятся брёвна трухлявые, ржавые прутья, скобы,
И несомая паводком пепельная листва,
И огни берегов, что мутны и проблесковы.
И бараки и церкви, в наростах рябого льда,
На мостках и факториях, тесно к реке прильнувших,
И раскаты гудков, образующих тембр альта,
Контрапункт безголосия в рокоте побрякушек.
…Никогда не пойму, и не надо. Под лай собак
Запоздалый лендкрузер ворочает блёклый гравий.
Точно так же когда-то на взмыленных рысаках
Здесь носились, пытаясь выскочить из географий.
И не вышло. Нет выдачи с Волги или Оки,
Где сменяет Перун Ярилу, полжизни схрумкав,
И ночуют вповалку датые леваки,
И коттеджами вытеснен дух почерневших срубов.
Так бери меня тем же, чем знала, шерсти, драконь,
Забивай в своё лоно, будто в крокет и крикет.
Я уже не надеюсь на место в земле другой,
Потому что другая тупо меня не примет.
* * *
Не смей роптать, когда как пёс цепной,
Весь мир в тебя глядит осатанело,
И стрелка на шкале высотомера
Стремится в ноль.
Не вздумай взвыть от бесконечных свинств,
Но ощути, как сладко, как бедово:
Отрыв шасси от мокрого бетона
И звёздный свист.
Молчи, о прошлом слова не проблей:
Ни жизни, ни судьбы не опровергнув,
Исчезнут и заборы промобъектов,
И жуть полей.
В тот самый миг, что насмерть осенит,
Почувствуешь себя совсем спасённым,
И, перепутав узелок с посёлком,
Уйдёшь в зенит.
* * *
Снится сквозь морок и маяту:
За лихолетьем
В белой рубашке к дому иду.
Завтра уедем.
Солнечным ветром брызжет проём,
Волей, Замкадьем –
Завтра на поезд сядем втроём,
К морю укатим.
Лишь дослужившись до черпака
Вечером летним
Понял я чётко, что чепуха –
Мера явленьям.
Взвей же, цепочная карусель,
Раненых, вшивых.
Те, что моих убивали друзей,
Ездят на джипах.
Заживо высохшим кротко кивнём –
Пей, хоть залейся,
Пахнущий перхотью окоём
В жёлтом собесе.
Глянь, как на льду, посреди шуги,
Дрыгая флагом,
Новые дни примыкают штыки
К ствольным накладкам.
Холод колонн да печная жара,
Треск мануала...
Проблеском звёзд циркового шатра
Жизнь миновала.
Мог бы весь век просвистать чижом
В уши имущим
В мире бесцельном, навек чужом,
К дому идущим.
© Сергей Арутюнов, 2009–2013.
© 45-я параллель. 2013.