* * *
Притормозив на стёртом полузнаке,
Недоведённой мучаясь полоской,
Я город свой узнаю по осанке,
Когда-то гордой, а теперь быдлосской.
Вот где-то здесь, кварталом дальше-ближе,
Не жалуясь, что жариться обрыдло,
Мы с матерью стояли, как на бирже,
За фруктами по два кило на рыло.
Пристрастны выражениям избитым,
Там рдели люди в гульбище шаманском,
И дядьки пахли муравьиным спиртом,
А тётки – луком и картошкой с маслом.
И я подумал – как мы одиноки
Под этим солнцем, пристально наклонным,
Вот эти руки и вот эти ноги,
И корпуса, что затканы нейлоном,
И многие там до сих пор влачатся
К прилавку, искушённому в продаже,
А мы ушли, не отстояв и часа,
Примерно здесь или чуть-чуть подальше.
* * *
Там, где слышали только расстриг,
Ублажаясь растленной синкопой,
Этот странный, болезненный вскрик –
Вряд ли мой, но до жути знакомый,
Потому что иначе смотрю
В ту эпоху, что, годы проспорив,
Подлатала оснастку свою,
В редкий год не дававшую сбоев,
Но, разрывами плоти жива,
Восклицая «Убей меня, Боже!»,
Мне навеки она лишь вдова,
Лишь вдова она мне, и не больше.
* * *
Чем корчить аристократа,
Признав непреложным фактом,
Что видимость грязновата,
А истинность – чистый фатум,
Как пламя шлифовку сопел
Накаливая звучнее,
Я, кажется, снова вспомнил,
Былое предназначенье:
За два с половиной года
Бредятины откровенной
Повышена только квота
Заигрыванья с Аюрведой,
Но если замок защёлкнут,
И прошлое ледниково,
Чего ожидать ещё тут
Последованья какого?
Вторжения масс воздушных,
Хозяйничанья их в дебрях –
Страшней, чем слететь с катушек
В какой-нибудь понедельник,
И чтоб не брататься с крысой,
А вспомнить, куда я движусь,
Понять бы и цель, и смысл свой,
Нисколько не удивившись.
* * *
Когда я с прошлым не в ладах,
Не то что Плиний иль Плутарх,
С ужасной древностью не дружен,
Чужды мне времени пески,
И в будущем не зрю ни зги,
В самом себе ищу отдушин.
И отступаются тогда
И глухота, и слепота,
С которыми не слишком близок,
И жизни десять с небольшим,
И то, чего не избежим,
Уже читается в таблицах.
* * *
Совсем как ты, живое,
Но статуй бронзовей,
Не в ситце, не в шифоне,
В одной коре своей,
То попирая супесь,
То глядя в глинозём,
Стоит оно, красуясь,
Печалясь обо всём,
И, сенью покрываем,
Ты словно пилигрим
Перед Святым Граалем,
Склоняешься пред ним.
* * *
Остаться б здесь, вот в этих самых днях,
Помалу выгребая на маяк,
И зная, что напрасно нервы треплем,
Любовь и веру добывая треньем,
А лучше б, замерев меж двух огней,
Рубиться в галактический хоккей,
Не жалуясь на то, что жизнь бесстыжа,
Ни ангелов, ни демонов не слыша.
Господь наш прост, и эта простота
Даётся лишь в районе полуста,
Когда, очистив разум от инстинктов,
Духовной нищеты едва достигнув,
Ты счастлив тем, что мёртв для нечистот,
И тем, что ты, простой рабочий скот,
Не чья-то там дурацкая афера –
Свеча, зажжённая во имя ветра.
* * *
Те же яйца сбоку,
Завтрака ошмёток...
Вычитаешь сводку,
Посчитаешь мёртвых.
Изойдя истомой
В грёзах бесполезных,
От жары бездонной
Плавится подлесок,
Сколько б откровений
В уши ни втыкало
Тымцканье с Орфея
Или Монтекарло.
Здесь, в тылу московском,
Космополитичном,
Дни натерты с воском,
Только вот платить чем?
За покой одетых
В чешую драконью –
Кровью этих деток,
Никакой другою.
* * *
Безымянен и, бессмыслен
Так же, как и предыдущий,
День уходит безвозвратно,
К вечеру клонясь лениво,
И в лучах его наклонных
Весь во власти настроенья,
Ни на что я не решаюсь,
И на что бы тут решиться,
Если мне все эти годы
Или не дали ответа,
Или дали, но такой, что
Сколько бы ни жил на свете,
А уж прожито немало,
Не могу никак постигнуть
Этой сказки идиотской,
Смысла высшего, чем данность.
Вот я весь перед собою,
Вкруг меня – предметность быта,
За которой рой концепций
И каких-то там событий,
Но никак не разрешу я
Очевидности простейшей –
Почему я здесь, и сколько
Дней бессмысленных, похожих
Собираюсь находиться
Среди мук существованья,
Неужели не понятно,
Что, бессмысленно сгорая,
Унизительно завишу
От органики ничтожной,
И как резко отстраняюсь,
Чуть о ней заходят речи,
Потому что ненавижу
Тяготы мироустройства,
Справедливость притязаний
И законченность концепций.
Я в бессмертие не верю.
Атавизмом атеизма
Прозревая жизни скудость,
Вопию, однако, к небу –
Что ж ты, ничего не видишь?
Слепо ты к моим терзаньям?
Нечувствительно к мольбам ты?
Мне один учитель школьный
Объяснил мои мученья
Идеально прозорливо:
– Просто пишешь, как еврей, ты,
Нагло, вычурно и мутно.
С вытребеньками, с подходцем,
Будто с шутовской гримасой.
Потому что ты не русский,
Русский ты наполовину,
Генетически заложен
Код в тебе национальный
От армянского народа,
Оттого и груб ты сердцем,
Слишком ты рационален,
Пьёшь из вежливости только,
Дух в себя впустить боишься,
Или выпустить на волю.
Оттого-то ты чужак нам,
Профессиональным русским,
Что поют и пьют в застолья,
И не чувствуешь, как надо –
Задушевнее и проще,
Так, чтоб за душу хватало,
Чтоб несло её куда-то
За далёкие пределы.
Вот как надо объяснять мне,
Десять лет прошло, а помню.
Если бы полинезийцу
Объяснил индонезиец,
Наплевать, но здесь открылась
Для меня такая тайна,
Что чуть что, припоминаю
Объяснение простое.
Изгоняют ли с работы,
Денег ли на ней не платят,
Разлюбила ли супруга,
Сын ли посмотрел с презреньем,
Оттого что я не русский,
Русский я наполовину,
Мне совсем средь вас не место,
Уважаемые братья,
Уважаемые сёстры
С безоглядностью эмоций,
Коих и во мне до чёрта,
Но несходство представлений
Заставляет изумляться
Простоте прямого взгляда.
С вами прожил я полвека,
Но чужим для вас остался,
Словно бы в деревне русской
Дом построил иноверец,
И как помнится мальчонкой
Кучерявым и чернявым,
Сколько бы мулат ни прожил,
Он останется мулатом,
Эмигрантом с речью чуждой,
Непонятным, эксцентричным,
Пусть его. Оставьте, люди,
Проживёт свой век, а дальше
Ляжет в общую могилу,
Как и мы когда-то ляжем.
Так вот рухнешь при дороге,
И услышишь над собою
Эти верные сужденья,
Кем бы ты, пожалуй, ни был,
Русским или забугорным,
Потому что день, бессмыслен,
Прерывается лишь на ночь,
И у всех одно и то же,
Экзистенциальный кризис,
И, в бессмертие не веря,
Я свои бинтую раны
Русской тишиной волшебной,
А не баснями придурков,
Кто есть кто на этом свете –
Тишиной одной и жив я,
Тишина мне отвечает
На вопросы без ответов.
Йеллоустоун
Я видел их в естественной среде,
Где каждый вёл себя уже как пленник,
Забыв о наводящем лоск бритье,
Перед угоном стоя на коленях.
И лишь один смотрел, как полубог,
Недавно полвселенной отымевший,
И взгляд его, по-своему глубок,
С насмешкой упирался в унтерменшей,
Да сколько, сокол, ни ломай крыла
В хэбэ педерастически цветастом,
Заря встаёт, надменна и кругла,
И лик её не описать фантастам.
Заря встаёт. Спеши, милорд Сент-Джон,
Из гамма-вспышек произволом соткан.
Мир одряхлел, и должен быть сожжён,
Как жёлтый камень. Как Йеллоустоун.
* * *
Я б вырвал себя из норм,
Дешёвый покой презрев,
Забыв, что забыться сном –
Как списываться в резерв,
Но как тут уснёшь, когда
В полтретьего на часах
Фатальная слепота
Ложится на волчий зрак,
И видится ей во мгле
Нудящее, как парторг,
Престранное дефиле
Мошенников и пройдох,
Идут, физрука бодрей,
Гримасничают, орут
Плодилища упырей
Охальников и иуд.
Да кто ж там у них солист,
Что бесится, заскучав,
От адских свечей смолист,
Стремителен и курчав?
И если собой рискну,
Несчастный полуслепой,
То в самое сердце сну
Выцеливаю стрелой.
* * *
Я жил, как все. Дежурства нёс и вахты,
Стоял на стрёме, на одре лежал,
И дни неслись, безличны, пустоваты,
По лестницам горизонтальных шпал.
Что ж вывел я из грохота и звона,
Огней сигнальных, отсветов, гудков?
Не то ль одно, что суета позорна,
Но, сын её, к покою не готов?
Себя не жаль. Что, в общем, я такое,
Чтобы о нём жалеть, но суть одна:
Куда б ни шёл, повсюду чай да кофе,
И сушь к единой капле сведена,
И вот мы все, из первородной глины,
Сверкаем, блещем, а назавтра – бздынь! –
И списаны, и больше не ликвидны,
Осколки смысла посреди пустынь.
* * *
В лицо смеялись – выгоришь дотла,
И выгорала, но опять и снова
Душа молилась, плакала, ждала
Какого-то немыслимого зова,
И львиный рык в небесной полынье
Предвосхитил дождя пречистый гомон
О том, что вопль услышан был вполне,
Но, как всегда, неверно истолкован.
* * *
Я навряд ли завтра куда-то денусь,
Оснований общих не избегая,
Потому что не очень-то и хотелось
Изнывать, ожидая конца спектакля,
Ибо в мир я пришёл не по доброй воле,
А силком принужденным к правосудью,
Чтоб в каком-то пепельном ореоле
Наслаждаться жуткой посконной сутью,
И от самой той моей колыбели
И кремнист мой шлях, и слегка ухабист,
И виляет, будто выводит петли,
Опасаясь молвить, что завтра август.
* * *
Столько лозунгов, максим и идиом
Были приняты к сведенью вещим сердцем –
А свобода в том, чтобы быть рабом
И любить без памяти свой Освенцим,
Где за выслугу кормят, как на убой,
Да и почерк становится вдруг уборист,
Если в дымном небе над головой
Чей-то крик проносится, как аорист.
Объясняй тут каждому мозгляку,
Что такое в копоти колупанье –
Это вам не пращурскую «сайгу»
Пригласить участвовать в колумбайне,
Тут иное. Зря, что ль, судьба звала
Потрясти подходом инновационным,
Не по классу выпалив со ствола,
А по-взрослому деток травить циклоном –
Здесь должна быть жертвенность велика,
Самоотреченье превыше средних –
Предпоследним героем боевика
Уходить в закат, словно Андерс Брейвик.
* * *
– Позабыт и покинут, как пыльный армяк
В краеведческих фондах унылых,
Что ты мог этой жизни сказать второпях,
Исчезающей, будто обмылок?
– Только то и сказал, что в кресте золотом
Лишь абсциссу узнал с ординатой,
И была его кровь, словно кровь с молоком,
Плеском слёз по странице тетрадной.
И в прозреньях святых, и в беспутстве сиест
Я себя не поздравлю с победой,
Потому что повсюду мне виделся крест,
Окровавленный и несомненный.
* * *
Обожжённой шурша листвой,
Что слежалась, как терракота,
В этом августе, сам не свой,
Жду, как транспорта, тетраккорда,
Чем назавтра одарят плебс
Лестригоны нобилитета –
Пьесой, скучной, как сотни пьес,
Что в сюжетику полувдета,
Иль, чтоб точно уж пробрала
Дрожь от валенок до ушанок,
Мерзким стойбищем барахла
Посреди площадей державных,
Но ручей, что теперь иссох,
Встрепенувшись от пиццикато,
Переможется, дайте срок.
Перетерпится как-то.
* * *
Все эти поиски жизни иной,
Где-то в чужом, незнакомом пространстве,
Вкупе с отдёрнутой пеленой,
Чувством отрыва – окончились разве?
Кончились, вроде бы. Лэвэл комплит.
Слава тоске, что ведёт к выгоранью.
Только бы длить иссушённой гортанью
Осени сладостный эвкалипт...
Я б отстранился от пошлых дилемм,
Если, нашедший приют в истуканах,
Август, граничащий с небытием,
Когти бы вынул из тел бездыханных.
И, как положено рифмачу,
Градом и миром за пазуху заткнут
Я, безотрывно смотрящий на запад,
Предположительно промолчу.
* * *
Я помню жар небес
Отвесно-навесной,
Когда усталый плебс,
Претерпевая зной,
В боях за чёрствый хлеб
Для разовых вояк
В неведенье судеб
Корячился в полях.
И в день один из двух,
Рычащий, как Шерхан,
Какой-то странный звук
Ворвался меж мембран –
Как в топке паровой
Дыша комси-комса,
Над выжженной травой
Взмывает стрекоза,
И по какой шкале
Ценить её, когда
Не различишь во мгле,
Где вскрылась темнота?
Каких тут серенад,
Когда от бриссеид
Отдёрнется приклад
И гильза прозвенит...
* * *
Лист не дрогнул на бульварах –
Мастерским довольны торгом,
Брокеры, сочтя приварок,
Расходились по конторам,
Мимо, исчерпав сиесту
Во взаимном подражанье,
Каждый к своему насесту
Проносились парижане,
Вся в каких-то липких перьях,
Говорлива, как протока,
Жизнь текла, смывая берег
Чести, совести и долга.
Где шептали, что пора бы
Показать, кто главный жулик,
Мерно двигались арабы,
Дикари свистели в джунглях.
И тюки китайских кули,
И премьерные спектакли
Поработав, отдохнули,
Спать легли и снова встали.
Мир таков... с него как с гуся,
Штат Небраска, штат Айова.
И никто не содрогнулся
В день расстрела Гумилёва.
* * *
Таких-то тяжестей и степеней
Набор полубессмысленных свершений –
Я в тень вхожу, и видится мне в ней
Искристость, что и труб, и риз волшебней,
Исток единый – глина и вода,
И знаком ободренья в начинаньях –
Пробег луча, едва под срез винта
Я в тень вхожу, не зная, в общем, нафиг,
Но я вхожу, и тень, меня объяв
Таким любым, что лишь бы не из этих,
Выводит искру из разряда лягв,
Увидев нулевой кредитный рейтинг.
* * *
Когда подсознанье устойчиво бычит,
В бездонной глазнице клубя облака,
Иду я за край, что условно расплывчат,
Невинных и пальцем не тронув пока.
Я просто иду, и созвездья, померкнув,
Уже не расплавят фасады ЖК,
Но запахом боли и медикаментов
Пространство укутывают, как в шелка,
И заново выжавший времени штангу,
Но не различая старьё и новьё,
Иду я, и твердь отзывается шагу,
Подспудно влияющему на неё.
© Сергей Арутюнов, 2014–2023.
© 45 параллель, 2023.