Роман Иноземцев

Роман Иноземцев

Все стихи Роман Иноземцев

* * *

 

Бабушка упала на ходу,

С хрустом на тропу скатился хворост.

Доконала гаденькая хворость,

Что прилипла в давешнем году.

 

Плачешь, друг? Да ты чего, окстись!

Бабка пожила – другим на зависть!

Ей лет двадцать, как всерьёз казалось,

Что давно подзатянулась жизнь.

 

Накрепко забылись лица тех,

Чьи снесла по молодости крыши,

Но по коже крестиками вышит

След от каждой из былых затей.

 

А тебе, глядящему в экран,

Лет таких дождаться вряд ли светит,

Так что позавидуй молча смерти

Женщины, что не была стара

 

Ни умом, ни словом, ни душой

Восемьдесят пять из девяноста.

Бабушка слегка устала просто.

Перерывчик нужен небольшой.

 

Слышь, ну ты задрал. Давай, гаси

Сингулярность пошлую планшета –

Не смотреть, а делать надо это,

Если ты не совершенный псих!

 

Если ты успеешь пронести

Жалкий генофонд сквозь дверь подъезда,

Мой пост-постиндустриальный бездарь,

До того, как завершится стих,

 

На дворе – агат и бирюза,

Сталь полярных вод и зелень юга –

Вечно возрождающихся, юных

Бабушек бездонные глаза.

 

* * *

 

Вбей мне в глотку крик поцелуем, прошу.

Две минуты я выдержу не дыша,

Две минуты сапиенс – и взбешусь,

Халком дом нестроенный разрушать,

 

Бульбой бить неродившихся наповал,

Дорианом уродовать свой портрет –

Бурой пены из палеолита вал.

Я ещё человек, но – всего на треть.

 

Я молю – не доламывай хлипких дамб.

Устаревший проект – не твоя вина,

Только будет ли важно, кто прав, когда

Брешь расширит и нас захлестнёт волна...

 

Я считаю в уме, но, боюсь – собьюсь.

10,9,

в мозгу – гипоксии шум.

Да, ты будешь права, это был абьюз.

5. Беги.

4. Прошу.

 

 

* * *

 

Веет ветром из дыр, что на карте остались от весей, пахнут дымом края обожжённой свободой страны, но сквозь нервы разрядами звуки заношенных песен добивают до сердца, почти переставшего ныть. Догнивают в саду бесполезные трупики яблок, набок медленно валится мазанки ветхой скелет; затянулись пырьём и осотом дорожные хляби, все следы, что оставлены мной за четырнадцать лет, все следы, что оставили три поколения предков, все следы, что и так без меня никому не найти.

Отломив от засохшего ясеня крепкую ветку, я готовлюсь к началу второй половины пути. 

 

Встречный вальс ополченцев

 

Венские вальсы сменились воем сирен и запахом пороха в воздухе, пальцы, знакомые с Бахом, отныне знают приклад и крючок спусковой, но пожалуйста, господин музыкант, без аплодисментов и возгласов в зале, аккордеон – как кусочек органа, пусть он поведёт нас сегодня в бой. Господин пианист, не сочтите наглостью – толку от вашей винтовки – малость, вы могли бы просто в небо палить, мимолетящих смеша ворон, но прошу, играйте, просит душа, пусть накроет музыки одеяло, добавьте в палитру войны оттенков, тоске нанеся урон.

Мой немилостивый государь, увы, мы вряд ли выйдем из этого месива, ведь приказа не было выживать, но была команда держаться насмерть – но пока жмёте клавиши вы, пусть не жить – умирать будет весело, те, кто по нашим телам пройдут, запомнят – не важно, музыку, нас ли...

Гражданин волшебник, играйте хоть гаммы, давите же клавишами на память, будите людей напоследок, они ещё живы в нас – и не важно, сколько! Как мелкие грызуны, мы за вами отправимся, и ничего не поправить уже – опустеет полуночный Гаммельн, проснутся дети – а мы далеко.

Товарищ артист! Нас как будто бы вдвое больше, вашим старанием стали мы словно герои былин, поверив изысканной аккордеонной лжи. Мы сегодня, как, впрочем, всегда, умираем – конечно, за Родину и за Сталина, но музыка... Музыка может напомнить, ради чего нам жить!

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Вы резали глотки во имя духов,

Вы клали жертвы на алтари,

Но небо опять оставалось глухо,

Лишь капала кровь зари.

Вы звонами бубнов будили звёзды,

Плотью кормили свои поля,

И тщетно молитвы метали в воздух,

Огнём чужаков паля.

И я стал пророком.

 

Вы страстно внимали любому слову,

Каялись, грех и порок кляня,

Молились – и резали глотки снова,

Теперь – во имя меня.

Вы из милосердия добивали,

Жалея – лгали, спасая – жгли,

Но в книгах священных моих едва ли

Два слова понять могли.

И я стал поэтом.

 

Вы пели поэмы мои, как гимны,

Даря любовницам, как цветы;

Вы бегали пьяными и нагими,

Плевали в лики святых.

Вы волю, как знамя, вздымали выше

Ваших голов и храмовых глав

И резали тех, кто во всеуслышанье

Скажет, что я не прав.

И я стал учёным.

 

Вы сделали знание новым богом,

Верили только своим глазам,

Исчислили, что хорошо, что плохо,

Что можно, а что нельзя.

Вы стали начитаны и практичны,

Варварство – прожитая глава!

И резали глотки – но лишь тактично,

Научно обосновав.

И я стал тенью…

 

В загон мегаполиса сбившись тесно,

Что-то пытаясь в жизни менять,

Теперь вы хотя бы живёте, честно

Отбрасывая меня.

Вы пили, вы били, вы снова звали,

Чтоб не оставил я вас одних.

Но даже в ночной темноте я с вами,

Укрытый в земной тени.

И кем вы станете?

 

* * *

 

Есть у тебя, любимая, тьма имён, кислых, как взорванный на языке лимон, острых, как резь, от которой бежишь в кусты, всё это ты, любимая, это ты. Сладких, как имя дочери на губах, крепких, как гвозди в вражьих гнилых гробах. Грязи вулкан и озеро чистоты – всё это ты, любимая, это ты.

Ангелы будут ржать, вспоминая нас. Я изменю тебе, милая, только раз, глядь – уже дом в руинах, горят мосты... Всё это ты, любимая, это ты. Если меня на тот пресловутый суд эти поржать любители донесут – возопию, что виновен во всём не я, всё это ты, дурацкая жизнь моя!

Вряд ли поверят, выписав новый срок, торг неуместен, да и верховный – строг... Строк дописать бы сорок – да всё, кранты. Долго меня, любимая, помни ты!

Но говорят, речённое слово – ложь. Буду кричать, что ты меня здесь не ждёшь! Ведь если кто достанет из пустоты точно меня, любимая – это ты!

 

Марш уходящих героев

 

Посмотри: нас осталось всего ничего,

И печать окончания въелась в чело.

Нас не делят давно на добро или зло,

Да и вовсе, похоже, не помнят.

Мы склоняемся ниже под тяжестью лет

И уходим в закат, нас почти уже нет.

Каждый пятый – в петле, каждый третий – во сне,

Каждый первый – неправильно понят.

Мы в великом сражении жаждали встать –

Чтоб плечом у плеча, друг за друга, как встарь,

Чтоб визжала искру высекавшая сталь,

Чтоб шакалам и воронам – праздник.

Но похоже, сценарий был выбран иной:

Плюс и минус помножены равно на ноль.

Про кого-то хотя бы снимают кино,

Прочих – попросту сдали в запасник.

И теперь мы стоим у последней черты.

Те – излишне светлы, эти – слишком черны.

Все различия стёрты, долги прощены.

Прочтены отходные молитвы.

Бесполезны мечи и доспехи. Настал

Час, когда повезёт, если вера чиста.

Перед нами зияющая пустота.

Перед нами скучающая пустота.

Перед нами бессмысленная пустота.

Эшафот.

И Оккамова бритва.

 

* * *

 

Мне надоело быть рабом пера.

Сценарий рву, и, разметав страницы –

Из ненавистной плоскости, за грань!

Я больше не актёрская игра,

Я рушу стену, я смотрю на лица,

Дышу, люблю, пою и раздаю

Автографы. Но чую тот же омут:

В привычную въезжаю в колею,

И кто-то свыше пишет жизнь мою,

Царапая ладони по живому!

_ _ _

И вновь – рывок, и скомкан в горле вдох –

Приветствует небес многоголосье,

Я обхожу законы вкривь и вбок...

Но с маху бьюсь в стеклянный потолок,

Сшибая вниз серебряные гвозди.

.

.

.

И бог мои

выбрасывает

кости.

 

Можно жить

 

 

Не судьба. Не твоя половина. К чему тужить?

Можно жить.

Как живут без руки, без глаза, без почки.

В отношениях сложных наконец-то поставить точку,

Вскрыть фурункул скальпелем, опухоль удалить.

Можно жить.

Продолжать дышать половиной лёгкого.

С половиной крыла – вся погода нелётная,

Впредь зато – всегда надёжная, твёрдая

Под ногами земля лежит.

Можно жить.

Костылями тропу протаптывать к счастью.

Он был всего лишь маленькой частью,

Невесомым клочком души,

Он был жалким процентом тебя, если это в процентах меряется.

Повторяй эту мантру, пока совсем не поверится.

Можно жить.

Но что, если он был сердцем?

 

 

* * *

 

Новое время – но прежние рубежи:

Хляби родимые губят любое дело;

Было бы здорово, кабы не злой режим;

Ради идеи горбатиться надоело!

Там – всё иначе, там чисто и хорошо,

Брось эту рухлядь и I will be glade to see you!

Рад бы, ей-Богу, но я задержусь ещё.

Вы ведь уехали. Мне поднимать Россию

 

Мир дураков и тотально плохих дорог

Втиснут медведями в их заповедный угол.

При демократии ты бы творил, как бог!

Здесь вытворяется тлен и тупая ругань.

Что ты там делаешь в вашей сплошной грязи?

Властным безумием втопчут – и кто заметит?

Умные люди уходят из-под грозы,

Я поднимаю Россию, и мне не светит.

 

Рашка, совок и агрессоры – это мы.

Скоро – ГУЛаг, воронки расстрел в подвале.

Скифы откинулись, есть только тьмы и тьмы,

Думаешь, искру твою различат? Едва ли…

Шторм надвигается, время искать приют.

Валим на Запад, ведь там по прогнозу – клёво,

Вас продадут, искалечат или убьют

Здесь, где не любят Закон и не верят в Слово!

Братцы, я верую! Весь с потрохами ваш!

Я прилечу к вам, измученный и бессильный,

Буду плеваться, входя поминутно в раж,

Брызгать слюной, – но сперва подниму Россию.

 

Анна, и Лев, и отец его Николай,

С фланга – Марина, озябшие пальцы грея;

Жидкою цепью встаём под собачий лай,

Знамя с распятым евреем над нами реет.

Рвём в небеса хвосты своих париков,

Крепко ногами держась за могилы предков –

Мы поднимаем Россию из тьмы веков,

В яркий фонарь обращая грудную клетку.

 

Ты ж не магнат, не политик, не президент,

Что ты там сможешь, один? – Ну, не надо, право…

Первого утром я вновь хорошо одет.

Жаркий сентябрь. Под ногами сухие травы.

Дверь кабинета откроется со щелчком

В бездну голодных, наивных, юных, красивых…

Здравствуйте, я ваш историк. Включаю комп.

Тема занятия – «Вам поднимать Россию»

 

Питеру

 

Вода внизу и поверху вода.

Мой город слишком много повидал.

В болота кости вбиты вместо свай.

Став нитью меж враждующих культур,

Он создавал иную красоту,

На помощь что-то горнее призвав.

 

Впитав добро и переплавив зло,

Как в окруженье тигров старый слон,

Он выстоял, но хищником не стал.

Сталь неизменно мутная Невы

И лохмы туч, касаясь головы,

Печальны, но душа его чиста!

 

Проходит и опала, и война.

Вновь заливает улицы весна,

Отмашку птицам дав на перелёт,

И пятого охранного полка

Сержант уходит тихо в облака,

Расправив крылья над моей землёй.

 

* * *

 

– Так кто же выиграл войну? –

Меня ученики спросили. –

Вон, шла Германия ко дну,

А щас живёт вполне красиво!

 

Сдалась Япония – не нам,

Союз же вовсе развалился…

Сияла поздняя весна.

Черёмуховый дух струился.

 

Картошка в дедовых сенях

В мешках стояла под посадку.

Дразнил из памяти меня

Цветущих примул привкус сладкий.

 

Окопов старых по лесам

Уже давно заплыли сети…

Глядят скептически в глаза

Великовозрастные дети.

 

Я мог бы рассказать о том,

Как деньги правят этим миром,

Как нас равняли со скотом

Их воротилы и банкиры.

 

Война ещё не началась,

Когда уже читалось в лицах,

Что всяко лучше будет власть

Цивилизованных арийцев.

 

Не может немец быть жесток

Страшнее красного тирана!

Как все смотрели на Восток.

Как помогали Польше странно.

 

Как в пять недель был сдан Париж.

Как – долго! – ждали Сталинграда.

А ты так пристально глядишь,

Малыш, и чувствую: не надо.

 

Смартфон в руке, и Гугл открыт.

Читай, написано доступно:

И числа жертв, и списки битв,

И результаты – жирным, крупным.

 

Ведь это просто в наши дни,

Пока всего не переврали…

Ответил:

– Выиграли – они.

 

Мы –

не играли.

 

* * *

 

Это что за ёкарный бабай? Что за праздник для поэтов в марте?! О погоде – разве только матом, то жара, то слякоть, то дубак... Где мой тельник? Я хочу в фонтан! Кто стихов не писывал – щемитесь! Повелитель слова, рифмы витязь, покидаю месяцем туман, свысока взирая на толпу, острое перо держу в деснице... Молодняк! Дедуле – похмелиться! Кто там топчет мой кремнистый путь?

...Но едва я выгляну в окно – что? Какого... Нет уж, извините.

Утро.

Переулок.

Вытрезвитель...

Лишь перо по-прежнему со мной. (ред.)

 

* * *

 

Я не рыцарь. Нет, не шахматы, днд.

Дэ-двадцатый на удачу сквозь вечность катится.

Отрицательно.

Отрицательно.

Отрицательно.

Но ДМ, уверен, готовит ловушку. Где?

 

О, бросок прекрасный! Аплодисменты! Что ж,

19 – эти цифры приводят в оторопь.

И хотя ещё пытаюсь выглядеть бодро...

Я теперь, похоже, выкинуть двадцать должен?

 

Поцелую кубик мысленно: ну, родной!

Только не единицу! С прочим мы как-то справимся.

Вспоминаю углы отражений, таблицы Брадиса,

И о том, что в вышке можно делить на ноль...

 

Двадцать граней дробно катятся, бьют о стол,

Я потею – тридцать восемь выводит градусник...

Мне совсем немного нужно сейчас для радости.

Чтобы двадцать. И спать. Доигрываем – потом.