Роман Файзуллин

Роман Файзуллин

Четвёртое измерение № 19 (295) от 1 июля 2014 года

Бездна

 

выжжена жизнью земля

 

Машечке Малиновской

 

выжжена жизнью земля

потомкам оставить нечего

обними ты меня

ангел в теле девичьем

 

я умереть не смог

храм оказался безбожен

дай кислорода глоток

ты одна только можешь

 

я постою и пройду

как и положено – мимо

останься в моём саду

самой живой и красивой

 

пусть неизменен вектор

свыше написан план

буду тебе заветной

лучшим из каторжан

 

буду сдыхать без влаги

петли вязать из петель

только не верь мне ангел

мне никогда не верь

 

боль этой жизни бездонна

бог извращён и раздет

и я негодяй и подонок

просто увидел Свет

 

маленький бультерьер

 

мне снился маленький бультерьер

и я его очень боялся

пустыня попойка и сквер

и жизнь сквозь немытые пальцы

 

и снег что похож на тюрьму

в которой все люди ослепли

ведущий их компас ко дну

и голубь оставленный в клетке

 

и был разговор обо всём

но мало кто знал что ответить

и ночью и утром и днём

ломались кленовые ветки

 

потому что ангелы никого не спасают


бордель имени всех живых
так как мёртвые не в борделе
одни не понимали других
было холодно
голод и бомбардировка
с воздуха
с земли
и ещё откуда-то
с третьего измерения

мне велели остаться
отступать было некуда
я терпел
кроме меня никто
так сильно не блевал в тот год

снег и болезни
камни и пустота

я видел лицо ангела
но оно меня не спасало
потому что ангелы никого не спасают

 

кино больной земли

 

а потом мы плыли в поднебесье

но ни дьявола ни бога не нашли

я сидел в шатающемся кресле

и смотрел кино больной земли

 

умерли те двое истреблённых

что питались хлебом и водой

и в пустынном обожжённом поле

мир их обратился пустотой

 

тина горькая из провода сочилась

и песок сквозь пальцы исчезал

а земля по-прежнему крутилась

запирая пленников в подвал

 

По черепам...


По черепам едет моя повозка. 
Я лежу в ней, укрытый старым овечьим тулупом. 
Лихорадит меня 
вот уже третье десятилетие. 
Давно сошедший с ума и переступивший грани 
– я продолжаю извращаться. 
Нет мне прощения. Я подлец. 
Клеветник, перегретый когда-то 
райским Солнцем. 
И асфальт внутри меня, 
холодный и потрескавшийся, 
серой стеной стоит 
безжизненно. 
Это уже не увядание 
и даже не прощание 
с самым главным. 
А просто завершение 
банальное, как предательство. 
Привычное, как жестокость 
или смерть. 
А дальше уход 
в небытие 
наконец-то.

 

Бездна 

 

посвящается Марии Малиновской


Опоздавший рыцарь на пустой дороге,
Он будет помнить тебя,
Как белую птицу
На белом
Единороге.
Веня Д’ркин

Радость моя непомерная,
где же ты?
Сердце моё потрескалось от мороза.
Разум с рождения не был светлым.
Внутри разрывающий и поедающий меня огонь.
Я стою у пропасти и кричу в пустоту.
Ужасающая моя бездна
противопоказана тебе.

Но у меня появилась иллюзия,
а, вернее, уверенность,
что Ты единственный человек в мире, 
кто может 
спасти меня.
Но ты не станешь этого делать,
потому что 
ни тебе, ни мне это не нужно.
Потому что все мы навсегда отдельны.
И обречены. И каждый будет
вечно скитаться в своей внутренней пустыне.
Я же в своей 
давно задохнулся и умер.

Мне не нужно спасения.
Всё идёт по сценарию.
И в конце герой умирает мучительно и тяжело.
Может быть, так он сможет
искупить, хотя бы небольшую часть 
своей вины?

Покаяние моё прими,
как высшую покорность,
как единственный свет мой,
как абсолютное преклонение.
Как бледное эхо того,
что когда-то было Мной.

Вот пройдёт всё.
Останутся строки.
Лучшие из них были Тебе.
Потому что ты лучшее, что я встречал Здесь.

Заклинаю тебя
никому из «них» никогда не верь.
Но более всего 
не верь мне,
ибо я 
самое ужасное 
из всего возможного,
а ты – яркий Свет,
который 
я Люблю.

 

бежим из этого сюрреализма


вот нас было трое
и мы бежали из города роботов
из города гуманоидов
потому что кто-то должен был спасти землю
от нашествия искусственных людей
и каждый из нас троих
был вариацией одного и того же человека
но с разной судьбой
кто-то был успешен и богат
но не имел достаточно навыков 
физической борьбы
второй тоже не лыком шит
да к тому же боец отличный
третий обычный работяга
или мелкий клерк
он единственный 
которым был и я тоже
(как и те двое)
бежал не имея на себе ботинок
и прочей одежды
и понимал 
что так он далеко не убежит
по асфальту усеянному
осколками стекла и кусков железа

а после в полиции
в каждою субботу
должны были праздновать
день женских половых трусов
и от каждой женщины 
у них имелся кусочек говна
чтобы различать кому принадлежит бельё
кто от кого

и никто из нас не вышел из сюрреализма
не один видимо
не смог спасти или спастись
потому что я просто
не смог открыть
глаза

 

удушье

 

Анжелине Полонской


почитай
и скажи мне
ведь это 
что-то другое
ты видишь смерть в жизни
ты видишь огонь в слепоте
беспомощности

когда двадцать восемь
неполных 
лет
непонятное русло рвёт тебя
и на самом краю
ты боишься уйти
потому что ужас открывающийся там
вполне живой
и осязаемый

вот моё тело – оно более не оружие
вот мои слова – они более не истина

я натравлен как слабый пёс
на безмолвную бабочку
и нет мне воды кроме комы

от бездушия жизни
задыхаясь кричу
но не слышу 
звука

 

Не бывают

 

Чувства не бывают сильными или слабыми.

Всё это похоть. Стилет. И новостройка.

Ложбинка дьявола. Уголовщина сплошная. Продажа.

Продажа и пропажа. И ликвидация залежавшегося на складе товара.

Синтепон за витриной.

Засолившийся мох у нехорошего большого. Большого и больного.

И везде и повсюду всё пронизывающего.

Едкого и очень редко, порой, невообразимо чарующего.

Как мутная вода под четырьмя ногами.

Как две единые руки от двух разных совершенно людей.

Как Рыжая осень – моя эмблема воина.

Как цветок погасший в засохшем жёлтом конверте.

Навсегда и то же самое, что и на мгновенье – Вечно.

 

Странная эйфория

 

М. Малиновской


Странная эйфория
после разговора с тобой,
по прошествии нескольких часов
переходит в привычное состояние 
осознания обречённости.

Эти охапки глаз.
Эти кучи людей,
считающих, что опять...
Снова, снова и снова...

Какой смешной траур
маленького мессии,
не вытягивающего свой крест...

Как будто дешёвый актёр
поёт на углу 
провинциального переулка
невнятную песнь
из кусков разложившейся плоти
и чистейших пёрышек ангелов,
взывая к Так необходимым,
но недосягаемым
звёздам.

 

«он больше вам не должен»


сегодня узнал
что один мой старый знакомый
скончался от передозировки
в сидячем положении
его нашли по прошествии суток
уже не свежего
его и кого-то там ещё 

успел ли он кайфануть?
не знаю
думаю нет

когда мы подходили к его подъеду
на двери висел лист с надписью
степанов такой-то такой-то
 

ДОЛЖНИК

мой друг сорвал листок
скомкал и выбросил

«он больше вам не должен»

 

М. М.


дайте мне эту девочку
что проглотила сотни книг
Манн, Гессе, Достоевский, Гофман, Эко, Маркес, Гамсун...
я растворюсь в её насыщенном сладком голосе
буду слушать её тысячу лет
и не скажу не слова
молчать и слушать
умирать молча
наслаждаться осознанием того
что ЗДЕСЬ есть что-то
настолько прекрасное
НАСТОЯЩЕЕ настолько
что даже не верится в реальность его существования
и глаза слепит
все остальные – никто
все остальные второстепенны
взгляд секунда отражение
сказочно удивительно невероятно
я теряюсь в догадках когда вижу этого человека

 

«горем падут сады»

 

я никуда не пойду

я прогуляюсь лесом

выброшу в лужу звезду

ей у меня слишком тесно

 

ей у меня темно

я ей плохой хозяин

мразь на моё зерно

пасть свою разевает

 

«горем падут сады»

ты мне всегда говорила

 

я отдаю плоды

мною взращённого мира

 

лживый господь покалечен

умер цветок без влаги

 

руки свои на плечи

ты не клади мне ангел

 

сгоревшие

 

Не верь поэту.

Не верь врагу.

Не верь тому, кого ты любишь.

 

Я не приду. Не помогу.

Я презираю потому лишь

 

тебя, что ты живёшь, как все.

Как все, плодишься безмятежно.

Не воспевая тонкий свет,

таящийся во тьме кромешной.

 

И это повод для вражды.

Для ненависти бесподобной.

Мои сгоревшие сады –

Любовь продажная до гроба.

 

Моя больная кровь горит,

хоть образ твой во мне всё глуше.

Мой мир из тонких нитей сшит,

из душ в болотах утонувших,

 

погрязших в похоти личин

и мёртвых, жаждущих покоя.

Да, нас когда-то Бог любил

и нас когда-то было двое.

 

Теперь же давят холода

сердец, которые растлились.

И нету жизни после дна,

которому

мы покорились.

 

в чёрных пятнах

 

стареют руки

стареет жизнь

на корабле гниют матросы

а ты забудь и расскажи

мне про нетронутые звёзды

 

я труп ребёнка на руках

твоих заляпанных любовью

я так устал тонуть в песках

и так устал Тебя не помнить

 

вот годы –

много их прошло

я опорочил свою клятву

разбил священное стекло

и моё небо в чёрных пятнах

 

и жизнь стремится замолчать

как бык на гаснущей корриде

и я боюсь тебя опять

когда-нибудь живой увидеть

 

скоро мы все узнаем

 

скоро мы всё узнаем

и ты расскажешь мне

как поднимала знамя

и лежала на дне

 

для меня

для меня лишь

для остальных – успех

главного не оставишь

главное – это снег

 

это зима и осень

жизнь без надежды и сна

я собираю кости

кости с нашего дна

 

воздух сырой и плотный

пепел сгоревших крыл

помню я звонкий смех твой

а лицо позабыл

 

забей на боль

 

забей на боль забей на горе

всё это важно до поры

пока не умерло то море

в котором ты топил дары

 

своей убогой глупой жизни

и вёл войну за пустоту

и яркие глотая брызги

живи чтобы увидеть Ту

 

в которой жизнь твоя хранится

и свет потерянных зеркал

а Эти каторжные лица

забудь приехав на вокзал

 

пусть люди – мёртвые машины

пусть выбито твоё звено

не всё на свете разрешимо

но Главное ожить должно

 

дно колодца

 

тихо падает мёртвый камень

дно колодца привычно к смертям

проклинающий небо и пламя

я иду по затёртым следам

 

и во мгле беспощадны морозы

не согреться с Тобой у костра

небо нынче мертво и беззвёздно

мир из проклятого серебра

 

я как Каин в одном и Авель

я как серый оплёванный лёд

даже музыка не спасает

и поэзия не бережёт

 

в подъезде мёртвая птичка

 

в подъезде мёртвая птичка

голубь убитый котом

нет у меня наличных

чтоб расплатиться за дом

 

чтоб расплатиться за радость

что пережил давно

ну а теперь вот не надо

снегом цветы замело

 

и свет оказался лишним

и мир оказался – слизь

знать бы где Ты родишься

ждал бы там всю свою жизнь

 

под крестом

 

Марии Малиновской

 

пришла беда на все мои сады

окутан холодом безумный дом

здесь только слёзы и немые льды

и сердце высохшее под крестом

 

и время будто бы взглянуло вспять

и стёрт давно порочный разум

прости – я не могу тебя обнять

я переполнен липкой грязью

 

во мне всегда сидит змея

камней безмолвных тянет груда

и это Всё чем был здесь я

и снова чем уже не буду

 

война усиливает море

 

война усиливает море

и в небе звёздочка горит

так будь же робок и покорен

когда с тобою мир молчит

 

в дороге нет ни сна ни яви

лишь след от сонной колеи

лишь жизнь – холодный мёртвый камень

и глупые мечты твои

 

они уходят лёгкой тенью

но долго помнит город наш

как у мессии в день рожденья

играли похоронный марш