* * *
С небес бросается пророчеством
Вначале сказанное Слово.
И, занимаясь словотворчеством,
Его преемли за основу.
Поэта разбивает лира
Параличом. Ему конец
Приходит, нищий, как Творец,
Ещё до Сотворенья мира.
К тому, кто с голоду подох,
Владея словом, словно Бог,
Не поворачивают лица,
Но льётся матерный поток
За грани гранок грязных строк –
И злится, продолжая литься...
9 Мая
Поскольку жизнь не стоит ни гроша,
Вдоль Млечного Пути мычат коровы,
Они идут – обречены, суровы –
Созвездья сокрушённые кроша.
Кто гонит их бессмысленно и грубо?
Чей хлыст свистит: «Скорей, скорей, скорей?»
Никто в лицо не знает мясоруба,
Никто не видел звёздных алтарей.
Но надо всем – кровавый знак Тельца,
И вой войны и вонь – на бойне смрадно,
И путается в нитях Ариадна,
И окружённым не прорвать кольца.
И миной в Лабиринте – Минотавр,
А пьяных победителей ватага
Стреляет вверх сквозь опалённый тавр
В провалы звёзд над решетом рейхстага.
* * *
Там, где снег на ветках месяцами
В безлунном гипнотическом мерцаньи,
Где волки воем, а собаки лаем,
«Заре» или «отбою» подпевали,
Где вспоминали имена и отчества
Для протокола, –
Меня учили одиночеству
Семья и школа.
* * *
Корявый пень, замшелый, заскорузлый,
И свет давно угаснувшей звезды,
И древней речки высохшее русло,
И допотопных ящеров следы,
Старинный герб на выцветшей купюре,
Лет двести пролежавшей в тайнике –
И в будущих веках и в их культуре
Поэзия на русском языке.
* * *
Я изгоняю стаю из себя –
И тает тайный айсберг подсознанья,
Взлетают кремнеклювые созданья,
Изданье Фрейда крыльями дробя.
И клювы клацают, заклещивая зёрна
Желаний – от желанья воздержись,
Чтоб не участвовать отныне в порно-
Спектакле под названьем «жизнь»,
В истории распоротой подушки,
Вобравшей крик кровавого погрома,
У крематория, глотающего тушки
Читавших Юнга, Адлера и Фромма.
Но лап когтистых не врастают корни
В чужую землю, как в свою добычу,
И, хищно ухая, а не курлыча:
«Ни пуха, ни пера», – проворней
Густая стая пустоту пластает,
Горластая, усталая семья...
Я изгоняю стаю из себя,
Не зная, что меня изгнала стая.
Стрекоза
Крыло прозрачнее намёка,
Зрачки прозрачнее крыла,
И лжепророчество жестоко
О том, что молодость прошла.
О старости больной и нищей
Предупреждали муравьи,
Сказали – утоплю в винище
Все одиночества свои.
Со дна хрустального бокала,
За призму пристальных зеркал,
Где призрак муравья устало
И прозаически икал,
Взлетает праздничное чудо,
Пустая радостная прыть –
И я оправдывать не буду
Свое недоуменье жить,
Уменье взмыть и неуменье
Держать в уме немое слово.
Да не подвергнется сомненью
Безмерность мудрости Крылова.
Экзотика
На самом деле было хорошо
Спать у костра в обнимку с чужаком,
И в ледяную воду – нагишом,
И по безлюдным скалам – босиком.
И падая в косматую траву,
На варварском наречьи этих мест
Шептать ему, что грежу наяву,
Что здесь мне никогда не надоест.
Но твёрдо знать, что это эпизод:
Через неделю, если повезёт,
За мной сюда вернётся вертолёт
И на Большую Землю заберёт.
* * *
Мы обнаружим не роман, не повесть,
А лишь сюжет для крошечной новеллы,
Когда на койку, чистую, как совесть,
Меня уложишь ложью неумелой.
Мы обнаружим не ума палату
И даже не палату психбольницы,
Когда проснёмся утром поздновато,
Чтобы на яркость солнца разозлиться.
Мы обнаружим Ялту или Сочи
Вчерашней жизни, прожитой немудро.
Чего от нас ещё Всевышний хочет? –
Ведь вечер был уже – и было утро.
реквием
1.
Кто выдумал тебя, дурная весть,
Порвавшая струну арфистки-стервы?
Употребляя ржавые консервы,
Мы угрожали дирижёра съесть.
Скрипичный ключ скрипел, корёжа нервы,
И струнные настроились на месть.
И только ты, вальяжный, как рояль,
Предпочитая на рожон не лезть,
Топтал в сердцах рояльную педаль
И неуемно пил, зачем невесть.
Stakatto опрокидывал стакан,
На время обезвреживая рану,
И нотный стан бежал во вражий стан,
И пальцы беглые взлетали рьяно.
От горьких возлияний затяжных
На нет сходило нежное piano,
И уводили пьяного буяна
Под белы руки двое пристяжных.
2.
В гастрольном, безалаберном раю
Шуршали по обоям тараканы.
Ни их, ни нас не приглашали в Канны.
Ты говорил: «Кантату раскрою,
Сошью не фрак, а тройку из пике
Фартовей, чем с помойки налегке».
Но дирижёр был в ч1рном сюртуке,
И он махнул на нас из горних сфер,
Своей волшебной палочкой взмахнул,
Чтобы душевной музыки баул
Скатился в скверный маргинальный сквер,
Где ты блевал и задыхался, силясь
Подняться, до скамейки доползти.
А у рояля ноги подкосились –
И сделалось с тобой не по пути.
3.
Морозный миг финального аккорда,
Тромбон – небритая с похмелья морда –
Свое лекарство разливал по флягам.
Венки проплыли под пиратским флагом –
Вчерашние концертные цветы,
И наконец, с небес увидел ты,
Что, как невеста, белый и нарядный,
Взбежал рояль по клавишам парадной,
Ампирные перила теребя,
Туда, откуда вынесли тебя...
мегаполис
1.
Мегаполис, продрогший до мозга костей
И промокший до синевы.
Я попала сюда, как в хмельную постель
К чужаку с которым на «вы».
Мегаполис тоннелей и эстакад,
Над Гудзоном дающих крен,
По мостам и трассам сползает в ад
Под воинственный вой сирен.
Мегаполис: Эмпайр попирает твердь,
Припаркованный к облакам,
На Бродвее рекламная круговерть,
Мельтешат мультяшки «дот кам»,
Но армады высотных жилых стволов
Неустанно целятся ввысь.
Пожирай журнальных акул улов
Да избытком быта давись.
Поздний брак по расчёту с тобой постыл,
Но вопящую душу заклеил скотч,
И на сотни миль твой враждебный тыл...
В мегаполис по-лисьи вползает ночь.
2.
город-ад
город-гад
ты настолько богат
что сидишь на игле без ломки
героиновой дури сырой суррогат
да прикольных колёс обломки
город рай
самый край
здесь живи-умирай
марафетным жрецам на потребу
шприц-эмпайр обдолбаным шпилем ширяй
варикозные трубы неба
смерти нет
это бред
упраздняю запрет
над тобой косяком проплывая
ты пейзаж я портрет
над бродвей лафайет
траектории тает кривая
я обкурен и пьян
и тобой обуян
и бореем твоим обветрен
обнимая кальян
разжимаю капкан
вертикальных твоих геометрий
3.
Я вернулась в мой город – до слёз незнакомый,
на хайвэй, под сирены впадающий в кому,
где названия улиц знакомы со школы,
где ржавеют друзья на игле под приколы,
где на каждом шагу вавилонские башни
упираются в твердь. Когда рушатся, страшно...
Отцепись от меня, незнакомый прохожий,
на вэст-сайдском наречьи своём чернокожем!
4.
Это просто Нью-Йорк и ноябрьская стылость,
Это просто полтинник уже «на носу»,
И небесная твердь прорвалась, опустилась
На плечо, на котором ребёнка несу.
Он устал и уснул, шебутной почемука,
Я от стужи его прикрываю рукой.
И не крест, но крестец и крестцовая мука,
Мой последний шедевр, невербальный такой.
Что писать? И зачем? После Вертера – ветер,
После Бродского вброд сквозь бурлящий Бродвей.
Озаряется вспышками Верхний Манхэттен,
Подколёсной водой обдаёт до бровей.
Это просто Нью-Йорк, ноября декорации...
Как бы мокрым зонтом от борея отбиться и
На прокрустову лажу второй эмиграции
Положить отсечённые ею амбиции?
© Рита Бальмина, 2010–2012.
© 45-я параллель, 2012.