Римма
Рид

* * *

Апрельский град колюч и бесноват,

И терпкий дым сквозь стынь застрянет в горле.

Дома, дома... Огонь, очаг и чад:

Места, где тебя любят, ждут и помнят.

Апрель, апрель... Разнузданный, сырой,

Сквозь лёд – головки первых одуванов.

Апрель трубит. И скоро встанут в строй

Цветочные войска лихих да ранних.

Окончен град. Рябь серая реки

По-прежнему живёт под крики чаек –

Голодных, рыбу делящих. Стихи

Камнями в воду: «Как же я скучала...»

И туча серым грифелем с водой

Сливается, как сумрачное царство.

И облако молочной полосой

Расцвечивает дымное пространство.

Светлеет вечер. Птицы холст стальной

Разметят чёрно-белыми штрихами.

Песок, трава. Весенний перегной.

И мир на горизонте слепо замер.

* * *

Безмятежность плывёт цветисто: тёплый плед и кошачий бок. Облаков невесома пристань – а за нею, вестимо, бог. Он смеющийся и кудлатый, там совсем не нужна броня. Опадают мечи и латы, обнажая саму меня.

Погляди же, что я такое: сбивки строк да обрывки рек. Воплощенье того покоя, в коем светится человек. Созерцание, отрешённость – пусть большая пройдёт вода. Но ковчег в никуда несёт нас, и прибудет он – в никуда.

Слепок позы, застывший будда, и улыбка спит в уголках. Ничего говорить не буду, – не поклясться и не солгать. Слово вдребезги бьёт молчанье, только тени да на стене. Улыбается беспечально, а внутри ничего и нет.

Созерцание – лишь молитва, мироздание спит в руках. Мир был цельный, да весь изрыт был – всё осталось в твоих строках. Успокойся, ведь воскресенье – день недели? Да нет, процесс. Вон за облаком – белым-белым – каждый замер – да и воскрес.

В осень невозможно опоздать

так призрачно

не поднимая век

ни словом не тревожа, ни касаньем

как в молоко

в бескрайнее молчанье

в томительный

льняной пастельный свет

в мазок, застывший синим на холсте

в оживший воздух – мята, медуница –

и нить судьбы мелькает в белых спицах

и пропадает в разнотравье тем

в покое зелени и пении дрозда

и в чёрных буквах, сложенных в сюжеты

молчат слова, теряют силу жесты

и в осень невозможно опоздать

* * *

в сотый раз вопрошая: да что же с тобой не так?

выбираешь жизнь безыскусную, без затей.

трёшься носом о морды лохматых больших собак,

нянчишь кошек, целуя подушечки нежных лап.

сторонишься как можешь –

прекрасных живых людей.

* * *

весна цветёт бутоном золотым.

то не огонь, а лишь скользящий дым.

листы ветвей распустятся в листовки.

читай на них: «всё будет хорошо».

и свет с тобой, куда бы ты ни шёл.

железо не остыло после ковки,

железо остаётся до зимы,

когда решаешь: «кто мы и что мы».

а здесь скворцы вовсю щебечут гимны.

и чайки истерически орут,

и время закольцовывает круг.

побудь собой – неловким и наивным

под мерный плеск сереющей волны.

смотри – мы дотянули до весны.

а дальше – зелень, буйство трав и цвета.

и стебли вырастают до небес,

твоя тропа сворачивает в лес,

пронизанная ультрафиолетом.

* * *

Ветер снежной карты

кроит края.

Прячутся в метели

дома, мосты,

Как в тяжёлой форме

небытия.

(Город не узнал себя,

стал седым).

И теперь прозрачный

морозный флаг

на флагштоке гордо

по ветру рей.

Город ощетинился

в сто собак

искрами мерцающих

фонарей.

На перилах наледь,

клубится пар.

Коркой льда раскинулась

гладь реки.

Ёлочной игрушки

стеклянный дар –

и какие к чёрту

тут маяки.

Взрослый лес

Теперь ты уже большой, и будешь ходить

не в детский сад, а во взрослый лес. (с)

змей, мы съели яблоко. чудеса

случаются, нет, не здесь.

теперь мы покинули детский сад

и ходим во взрослый лес.

здесь глушь, злые заросли, комарьё

и топь, лишь свернёшь с тропы.

грызня ежедневная за своё

и выбор своей судьбы.

огрызок дал семечки – прорастёт

хотя бы одно из них –

и вот нам покажутся свет и мёд

и лица, светлей святых.

да мы не садовники, мы идём

на ощупь и напролом.

и как же прекрасно сожрать живьём

во имя борьбы со злом.

бугристые мышцы, прищур, оскал,

рычащие голоса...

и только во сне захлестнёт тоска –

и снится тот самый сад.

Контур

пока ещё слово не стало золой,

пока оно медно-рыжим,

медвяным усыпало шар земной,

штурмует дворы и крыши;

строкою дрожит на конце пера,

в рассветные сны заходит –

то им не прикрыться, хотя б и рад,

пред всеми стоишь в исподнем.

а слово рождается с губ сухих

невыплаканным вопросом.

и клён у крыльца покраснел, притих,

и ветками стынет в осень.

и ветки изломами побегут –

кармин лижет позолоту.

а ты распадаешься в темноту,

но слово обводит контур.

* * *

кто говорит с тобой этим каменным языком

улиц мощёных да вековых мостов?

профиль луны качается высоко,

горла деревьев без снеговых бинтов

зябко дрожат на весеннем сыром ветру.

сколько мотивов – всё окунает в ночь.

кто говорит с тобой? женщина, что в миру

слепок из плоти и крови, жена и дочь?

или густым надсадным да сквозь слова

прямо из-под земли льёт фонящий гул?

это стучится город – не называй,

это земля, обомлевшая спать в снегу,

тянет к душе сквозь присказки плоть корней,

медленно расправляет застывший грунт.

это земля... ты прочно стоишь на ней,

а напоследок – падаешь ей на грудь.

вены дорог ютятся вдоль старых рук.

вены дорог – и други, и сторожа.

горла деревьев качаются на ветру.

и разгорается в небе луны пожар.

* * *

На закате у большой воды

Растворялся облаковый дым,

Накрывало облако крылом,

Облетало белое перо.

Станешь чайкой в белый ураган –

Ни друзьям не видеть, ни врагам.

Заполошный радостный здесь крик,

Ни обетов здесь и ни вериг.

Только синь всё ближе – окунись

В ледяную стынущую высь.

Облака по небу мажут гжель.

А земли не разглядеть уже.

* * *

На тебе нет лица,

нет лица на тебе, лица.

Покатилась дорожка

с начала и до конца.

Покатилась луна –

как оброненный в Млечный мяч.

На тебе нет лица –

потерявши лицо, не плачь.

Потерявши лицо –

не личину, не божий лик,

стал живым мертвецом –

ни молчанье, ни громкий крик.

Это звёзды в груди

всё мерцают, путеводят.

По чертам ты найди,

по чертам, по наброскам в ряд.

Чтоб ощупать скулу

после сказки с плохим концом.

Канешь в зеркала глубь –

а на дне

ждёт твоё

лицо.

Ноябрь

Ноябрь принесёт синхронный бред –

Слова твои, летящие на свет,

Лицо твоё в глазницах пустоты,

Торчащие над копотью мосты.

И все, кого позднее не узнать,

Обученные плавать и летать,

Спешащие к созвездиям/на дно –

Все те, с кем был повязан, всё равно

Глазеют на плывущий в небе шар,

И кажется: одна на всех душа,

И звёзды, будто точки, ставит в ней

Пространство – или тот, кому видней.

Осенний пейзаж

«во многих знаньях – многие печали...»

кружились листья, с осенью венчали.

но если знать узор ветвей ракиты,

где ветер пролетит прозрачной нитью,

горчащий серебристый выдох дыма

костра, кислинку белого налива...

и склонов ржавь вдоль тьмы свинцовой речки,

и тишину протяжную под вечер...

молочный серпик месяца на ситце

на васильковом... –

впору вновь родиться.

* * *

Парные твари –

Вечная кутерьма:

Клювы, копыта, крылья –

Чёрт разберёт.

Только просветит нежностью

/обнимай/

Только дыхание

/парно.

с тобой.

рот в рот/.

Парные твари

Видели мы кино, –

Спарившись, разбегаются

К холодам.

Только ломается

/голос

на ноте

но... /

Только кружить

по нашим

с тобой следам.

Парная вырисовка и перехлёст,

Парный – в ответ –

Белозубый кривой оскал.

Парное

/обниматься

во весь свой рост/,

Стиснувшись лбами

в синхронном

/не отпускай... /

Позывной

А ветра с ближайших колоколен

мне сигналят вслед наперебой:

типа, если что – мы на созвоне…

Прежний код и тот же позывной…

Анна Савина

позывной, шершавость старых раций...

и в глазах – мерцанье янтаря.

входишь ты в казарму новобранцем

с выправкой железной сентября.

факелы листвы штурмуют небо

и ветра заходятся – навзрыд.

память – как из радужного крепа –

где насквозь – там всё ещё болит.

гильзами черта – на «до» и «после»...

ты берёшь иную высоту.

оттого горчит рассветный воздух

и слова растаяли во рту.

отрешённый холодок приклада –

снова за себя идёт война.

пятна красным – время листопада.

и дрожит

звенящая

струна.

* * *

Полночный Стикс справляет торжество, к стеклу прильнула слепо крутость лба. Что у других? – свобода от всего, а у меня? – базар да голытьба... Что у меня: неспешность стрелок и – мой мир, пока в руках ещё храним. Что у меня: крупицы магии и мантры строк, свечи горящей нимб. Медово-травяной плывёт дымок, театр снов за закулисьем век. Раздолье духа, бытовой оброк – простой такой, обычный человек. Уют объёмных тёплых одеял, в любимой кружке – травяной настой... Сложи всё вместе: получилась я, ни больше и ни меньше, бог ты мой. Футболка не кричит: «Born to be free», и пёс лишь знает, для чего живу... Полночный Стикс под звёздами горит, и воды прячут мрак и синеву.

Предзимье

будет время болеть, будет воздух дрожать.

ты звенишь обнажённою сталью ножа,

это лезвие грязь не затронет и ржа.

исступлённое, кружится в танце.

...будет белый летящий нетающий снег,

он приходит к тебе наяву и во сне.

этой белой завесы прекраснее нет

в невесомом стерильном пространстве.

даже гул ненавязчивый будто притих:

ни гудения трассы, ни взрывов шутих,

растворились часы; коль заблудишься в них,

так легко отыскать свою душу.

и морозец прихватит – хрустальный, не злой.

он жемчужный мазнёт по ветвям тонкий слой

и покроет прозрачным непрочным стеклом

удивлённо глядящие лужи.

так гори и молчи в перламутре свечой,

пока мир покрывается белой парчой,

пока будет паркет у пруда навощён,

заскользят на нём лёгкие тени.

пока в танце ножа не сыграет струна,

пока снежная соль не впитает до дна

жар густой и печаль, и придёт тишина.

а её ничего не заменит.

Розовое золото

жизнь продолжается: стебли дают ростки.

реки меняют русла, отшельник – скит.

и на заре запятнаны облака

розовым золотом.

как же легка рука,

что держит кисть –

и выводит летящих птиц.

снизу цветы –

как россыпь глядящих лиц.

вечность сквозит душицей и чабрецом.

и медно-розовым солнцем ползёт за склон.

* * *

Снизойдёт на тебя в зимний вечер густая тишь.

Ты молчишь во весь рост. Молчишь о себе. Молчишь.

И в безвременье снежном уже не видать руки.

В тишине растворяются боги. И дураки.

Ослепительно белым взорвётся твоя душа.

Воздух колкий на вдохе. Иголочками дышать.

Силуэты бредут в снежном мареве, где-то вне.

Есть ли свет и окно, коль пусто в твоём окне?

Пустота очарована снегом, и ест пейзаж.

Расползаясь, берёт предметы на абордаж.

Вот и выбелен космос – ни галочки, ни следа.

Сколько вёсен да лет – а попал всё равно сюда.

Вот морозом потянет – застынет хрустальный лес.

Время смерти и льда, и прочих иных чудес.

В сказке зимних ветров ни присказки, ни конца.

Хорошо, что сквозь снег не видать твоего лица.

* * *

Сумрачный лес,

полный пёстрых поющих птиц.

Дай ему руку, коснись его, заблудись.

Лес, неделимый на части, делим ли с кем?

Лес-я охочусь-слежу за тобой-и ем.

Лес-оставайся-в покое-моих-полян.

Лес никогда не сдаст тебя егерям.

Ветви укроют, обнимут и в глушь вплетут.

Лес отзывается эхом, пока ты тут.

Ах, как черника с брусникою здесь сладка!

Лес распознает пришлого чужака.

Лес-обрастай же-шерстью-ты здесь-ты свой.

Лес неделим. И летит к луне волчий вой.

* * *

Танцевала с тобой любовь и колола лёд,

Обещала, что каждый /из нас с тобой/не/ умрёт...

И роились, роились тени её лица –

Танец длится и длится, отчаянный, до конца.

Засинеет рассвет, и по прядям её волос

Прокрадутся лучи /и так холодно-зябко-врозь/.

Я умею слова, и послушно текут с ножа

Зачарованно капли /и капают, коль нажать/.

Приходи ко мне пить,

Приходи ко мне быть – до дна.

До усмешки, до стона,

до крика «С чьего ль рожна?!»

Снова быть, рассыпаться осколками,

Звонким льдом.

Предрассветно алеть каплей крови на голубом.

Фрукт

ходят тихо и смотрят дико –

я раскладываю слова

багровеющей костяникой,

и костёр догорел едва.

слово – жестом и слово – раной,

и зарубками на коре.

путеводным огнём в тумане.

птичьим пением на заре.

я из тех, кто следы находит

и баюкает в горсти дым,

с горизонта кто глаз не сводит,

слыша отзвук чужой беды.

я из буйных фантасмагорий,

что, проснувшись, в толк не берут.

я хранитель чужих историй.

иноземный с горчинкой фрукт.