Рахман Кусимов

Рахман Кусимов

Все стихи Рахмана Кусимова

Dolce vita

 

…просто жить, просто жить, покуда мир с собою не стал войной, в заведении «Барракуда» пить эспрессо, причём двойной, не судить ни живых, ни мёртвых, ибо сам-то не свят, поди, и отсчитывать дни, и мёд их собирать как плэйлист к CD, и надеясь, что «время лечит», на каком-нибудь рубеже, ожидая, что станет легче, вдруг понять, что легко – уже. и однажды, со всеми квит, ты пробудишься, и вот она – вожделенная dolce vita, заслужил, получай сполна. и пока что здоров и в силе, и пока что осталась прыть, да и все, кто тебя любили, продолжают тебя любить.

 

road movie

 

мы едем в автомобиле, и листья суицидально бросаются под колёса,

играет тихая музыка: осень звучит негромко, почти что совсем не слышно.

мажорное «до» превращается в минорное «после»; гаишники смотрят косо,

и в нашей дороге ничто не становится главным, но многое кажется лишним.

 

и кажется, будто нет всех этих бесчисленных общих знакомых, кафе, словечек,

мы смотрим осеннее road movie, но выключен звук, и нет никакого гвалта.

водитель закуривает сигарету, и мы обсуждаем  с ним разные вещи,

но вещь остаётся лишь тем, чем является, как бы при этом её ни назвал ты.

 

и можно ехать куда угодно, можно не ехать вовсе, разница небольшая,

не забывай про поворотники, впрочем,  да по пути придумывай небылицы.

перед тобою много дорог, но выбрать одну из них все время что-то мешает,

как будто жизнь тебе выдаёт карт-бланш, а ты не знаешь, как к этому относиться.

 

 

Tabula rasa

 

Если с белого жить начинаешь листа, врёшь себе самому, будто совесть чиста, переменам большим подвергаешь места, и в игре новый уровень начат; если прежние дни ты бесстыдно прожёг, и задумчиво топчешь вокзальный снежок, это значит, тебе надо ехать, дружок, ничего, это, впрочем, не значит. Что ж, на молодость вряд ли наложишь табу – ты вручаешь свою отпускную судьбу горизонту вдали, верстовому столбу, резюмируя «Все мы под Богом...». Так смотри за окно, сигаретой смоли. Если тянет ко дну или ты на мели, поезда помогают сжигать корабли /поезда помогают во многом/... И, как будто с собою слегка не в ладу, персонаж беспардонно несёт ерунду, явно что-то другое имея в виду – это странно, но это бывает. Напоследок он пьёт что-нибудь с кем-нибудь, собирает багаж, отправляется в путь, и герой говорит сам себе «Позабудь», и, конечно, герой забывает.

 

magnum

 

I

 

Мало радости ждать трамвая в одиночестве на кольце. Всё, что медленно забываешь –

отпечаталось на лице. Связь пропала – смени тарифы, абонентам иным под стать.

Наплевать на стихи и рифмы. И на прочее наплевать. Дни туманны, и воздух горек.

Нет бы всё по-другому, но – перед взором всё тот же город, с той же улицей, где темно. И

когда б соблюдать обычай, то, чем жил, в дневнике храня, вряд ли много б нашлось

отличий одного от другого дня. И уже не понять, где правда невзначай переходит в ложь,

и от жизни в режиме «авто» до смертельного устаёшь.

 

II

 

Мало радости быть заплатой на отрепье дурных времён. Не труби о беде, глашатай, –

будешь проклят и заклеймён. Век суров: мы живём и дышим, а другие, презрев табу,

променадом по скользким крышам искушают свою судьбу. Но покуда на дне колодца

видно небо, что над тобой – сердце бьётся, как прежде, бьётся, а, верней, продолжает бой.

Это значит, что я не сгину, как бы ни был резон высок – оттого ли, что выстрел в спину

предпочтительней, чем в висок; оттого ли, что жизнь прекрасной предстаёт ещё вопреки

прозорливцам, которым ясно, что случится в конце строки.

 


Поэтическая викторина

Белая ночь
 

На Васильевский остров я приду умирать...

И. Бродский

То ли небо проколото Адмиралтейской иглою,
То ли плачет оно, вспоминая про время былое,
То ли белая ночь, слишком сильно увлёкшись игрою,
Создала антураж, и не знает, что делать теперь –
В общем, дождь всё никак не торопится угомониться;
Сделать фото нельзя, так как выйдут расплывчато лица;
Только школьникам радость – размыть в дневнике единицу,
Впрочем, школьники спят, и у каждого заперта дверь.

Петербург без дождей невозможен, немыслим, и всё же
Слишком трудно не впасть от воды в состояние дрожи,
Так что ежели чьи-нибудь губы воскликнут «О, Боже» –
Это чтоб не использовать мата, не более чем.
Город выглядит в дождь очень скромно и как-то неброско,
Оставляя в душе ощущение просто наброска,
Где и все постовые, стоящие на перекрёстках –
Часть пейзажа, как в слове, к примеру, «чердак» буква «ч».

Это блажь – приходить умирать на В.О.,
Ибо смерть своенравна, и с ней сторговаться непросто –
Это дама сама выбирает без всяких вопросов
Где, к кому и когда без звонка заявляться на чай,
Только если бы жизнь мне сама предоставила выбор
Места, где б я хотел, чтобы тихо однажды я выбыл,
Я бы тоже, наверное, выбрал Васильевский, ибо
Его линии в линию жизни слились невзначай...

 

Весенняя ностальгия

 

В квартире темно и убого. Сползают обои.

Заказывал оттепель – вот, получи/распишись.

Но ты неприветлив. И, судя по признакам, болен.

Симптом – ностальгия. Диагноз, наверное, – жизнь.

 

Лови этот воздух, свидетель свержения снега

В эпоху падения марта на город и мир,

Где ты – победитель в борьбе со своим альтер эго,

И сам себе войско, и сам для него командир.

 

Броди мостовыми, где, как и предсказано, сырость,

С Восстания в прошлое ловко сверни на пути –

И вдруг обнаружишь, что прошлое преобразилось,

И стало с годами почти идеальным. Почти.

 

Вернёшься обратно, где злей времена и туманней,

И станет легко позабыть и детали, и суть:

Всего-то и надо, что в перечне воспоминаний

Ненужное вычеркнуть, нужное перечеркнуть.

 

И хочется память призвать за ошибки к ответу,

И мысли нелепы (но так и томятся в мозгу),

Что «Жизнь» – это просто газета, плохая газета.

А «Юность» – не больше, чем фирменный поезд в Москву.

 

Не думай об этом, не думай, живи как живётся,

Пока не иссохла Нева, и на месте мосты.

Гляди, вот и утро. И в небе над городом солнце.

И в городе двое. А именно – город и ты.

 

* * *

 

Вот он перед тобой – этот мир. Принимай как есть.

Да, не в лучшие, но и не в худшие из времён.

Здесь припишет тебя иностранное слово «next»

К поколению всех не заставших кафе «Сайгон».

 

Вот он – ты, дорогой. И покуда ещё живёшь:

Приготовься, что в срок, отведённый тебе сгореть,

Мир в масштабе тебя не изменится ни на грош.

Мир в масштабах иных поменяется лишь на треть.

 

Не считающий дней (ну, подумаешь, дни. И что?),

Посмотрев в календарь, удивляешься ты весьма:

Неужели и впрямь было столько в минувшем «до»,

Что хватило бы на пару тысяч страниц письма?

 

И встречая друзей по прошествии многих лет,

Вроде молод ещё и всё тот же имея нрав,

На вопрос «ты ли это?» привычно пошутишь «нет»,

Понимая едва ли, насколько ты будешь прав.

 

Город, откуда

 

На что ты надеялся? Видно, на чудо,

Когда, нагулявшись, пришёл.

Но «город, в котором» стал «город, откуда»,

И это не есть хорошо.

На улицах прежних, где буквы не любят

Кириллицу, выбрав латынь,

Знакомых не встретишь, но кто эти люди,

Что помнят тебя молодым?

 

Теперь тут пейзаж поменялся привычный,

И нового нынче сполна –

Есть даже кофейня, где кофе приличный,

Не то, что в твои времена,

Но, чтоб не попасть в криминальные сводки,

Лишь днём наблюдай, как народ

Живёт не спеша. Умирает от водки,

И всё же по-прежнему пьёт.

 

Покуда ничто не должно приключиться,

Покуда один, сам с собой,

Смотри же, дивясь, как меняются лица

От противоречий с судьбой…

Смотри же, как дождь льёт на город и область,

Стучит – и сказать бы, что в такт…

Но дождь в данном случае – это не образ,

Нет. Дождь в данном случае – факт.

 

Городское

 

Если есть города, по которым я мог бы скучать,

То их больше, чем три, но и всё-таки меньше, чем пять.

/Память – это часы. Но которые движутся вспять/.

 

*

 

На Урале есть город с коротким названием Пермь.

Я оттуда уехал и редко бываю теперь.

Я там жил много лет, но сбежал, как испуганный зверь.

 

Там есть Кама-река, там растёт очень много берёз

Возле страшных высоток, в одной из которых я рос.

Это было забавно. Но не обходилось без слёз.

 

*

Было время другое – я в городе жил Алматы.

Там любая торговка ко мне обращалась на ты.

Выходя из подъезда, я горные видел хребты.

 

Там я понял одно, у тоски пребывая в чести:

Сколько лет ни живи, сколько толстых томов ни прочти, –

Поменяешься сам. Только мир не изменишь. Почти.

 

*

 

Дальше в списке – столица. Жилой полоумный массив.

Но забудь про метро, суету, предъявление ксив,

И, возможно, увидишь, что «город контрастов» красив.

 

Он не верит слезам, говорят. Ну а ты и не плачь,

Потеряв, что имел, потерпев миллион неудач:

С каждым новым ударом становишься более зряч.

 

*

 

Что касается города, где я теперь и живу:

То, о чём я мечтал, наконец-то сбылось наяву.

Чем не счастье, когда каждый день можешь видеть Неву?

 

Здесь, в смешении стилей – барокко, модерн, рококо,

Ты стоишь, замерзая, поскольку одета легко…

 

Может, сходим в Капеллу? Тут вроде бы недалеко…

 

 

Дождливый триптих

 

1
 

…И, выходя на знакомые улицы в легком плаще, ты
Не узнаёшь их, от ливня размытых, как на фотоснимках.
Гаснет, тягаться не став с фонарём, огонёк сигареты.
Что же, приятель, ты числишься нынче, как ночь, в невидимках.

Шепчут ли губы тот номер, который забыть не под силу –
Пальцам едва ли набрать его светит когда-нибудь снова.
(Девушка-осень, ты всё не меняешься. Хоть и красива,
А холодна, и – особенно вечером – слишком сурова.)

Можно держаться, идя в одиночестве, ровно и гордо,
Но, сохраняя свой статус актера в театре абсурда,
В дождь почему-то особенно хочется бросить всё к чёрту.
Взять и уехать. Куда – безразлично. Но лишь бы – отсюда.

Можно остаться. Поднять занавески в домах и конторах,
И любоваться, как офонаревшие автомобили
Снова и снова проносятся мимо людей, из которых
Много ли тех, что тебя ненавидели или любили?

Девушка-осень приходит не вовремя, плачет некстати,
Что же, приятель, припомни манеры – подставь ей жилетку.
Может, зачтётся. А то всё ты мечешься, и в результате –
Не попадает крылатый мальчишка, прицелившись метко.


2


и вновь – без зонта, в центре города, на перекрёстке,
когда на часах – ровно двадцать один с половиной,
когда светофор, заболевший желтухой, не хочет
лечиться зелёнкой, собратьев вокруг заразив;
и плети дождя бьют хотя и нечасто, но хлёстко,
и в баре сомнительном путь завершается длинный,
и кажется, будто из всех степеней одиночеств –
такая достойна вполне возведения в миф...

и в городе этом, которому нынче за триста,
осталось идти через белые ночи бессонно,
поскольку мосты, что внушали доверие прежде,
пускай не сгорели – но каждый из них разведён;
и вот уже больше не хочется быть оптимистом,
но, только раздастся негромкий звонок телефона –
внутри что-то съёжится от полумёртвой надежды,
что будет мертва – стоит только взглянуть на АОН.

дать полную волю желанию жить по-другому;
назвать это tabula rasa, не зная латыни;
в своём дневнике обозначив короткою фразой:
«отныне и вечно всё будет иначе. аминь» –
но день завершится под грохот июньского грома,
расставив не точки – скорее, одни запятые,
и только, слегка опьянив неустойчивый разум,
всю ночь во дворе будет пахнуть, качаясь, полынь...


3


Что за погода – третий день подряд
сплошная сырость, вопреки прогнозам.
Там, за окном, где нынче – ливнепад,
автомобили выстроились в ряд,
и в пробке, обречённые, стоят.
Ещё не поздно.

Уже не рано.
Кто-то, не спеша
жмёт кнопки, телефон сжимая цепко,
чтоб заплатить, словами дорожа,
за разговор, которому душа,
должно быть, не дала бы и гроша –
четыре цента.

Четвёртый год
он – грустный однолюб
времён, когда считал себя счастливей:
но, возводящий прожитое в куб,
он сводит настоящее к нулю,
не замечая, что коснулся губ
бездумный ливень.

Безумный ливень, падающий с крыш,
суицидальным медленным обрядом
ты жизнь свою на свете завершишь,
и людям о тебе напомнит лишь
такой туман, что в нём не разглядишь
того, кто рядом...

 

Другие

 

5.

 

и теперь мы другие.

на время списать не получится:

как оно ни бежит,

изменяется лишь антураж.

мы не стали умней,

но разборчивей стали в попутчиках,

и теперь вместо «Твой»

мы в письме ставим

«искренне Ваш».

 

посмотри же вокруг –

мы друг друга туманом окутали,

да и сгинули в нём,

только тень от себя сохранив,

и теперь вместо нас –

только буквы e-mail’ов в компьютере,

вместо встреч – SMS,

вместо памяти – фотоархив.

 

4.

 

да, теперь мы другие.

приятели нас не узнали бы...

только вот нам теперь

не до них. потому что – дела.

 

что я делал вчера?

 

у меня стопроцентное алиби:

стены слышали, как

я шагал от угла до угла

и твердил в телефон

(то есть, лил из пустого в порожнее),

что сегодня – никак,

да и завтра, пожалуй – увы...

 

здравствуй, время возможностей,

прежних времён невозможнее.

 

наши лица серьёзны,

а наши улыбки кривы.

 

3.

 

мы теперь и друзьям

произносим жеманное «здравствуйте»,

но прощают нам спесь –

кто – за молодость,

кто – за пятак;

мы почти что уже

научились завязывать галстуки,

но из нас ни один

 

на флагшток не нанизывал флаг,

потому и живём –

без эмблем, да и, в общем, без родины,

если родина – там,

где никто не смеётся нам вслед;

 

наши жизни ещё

даже наполовину не пройдены,

а уже и не счесть

веку нашему выпавших бед.

 

2.

 

посмотри на себя.

на меня.

и ответь:

кем же стали мы?

 

(все любили друг друга.

теперь каждый любит себя.)

 

наши взгляды теперь

стали столь умудрённо-усталыми,

что на нас, молодых,

невозможно глядеть, не скорбя.

 

впрочем, всё это флёр,

но отдёрни мешающий занавес –

и увидишь за ним

не особенно много чего:

посиделки в кафе,

да цитаты из фильмов Рязанова,

(видя кадры которых,

хоть кто-то, но выдохнет «о!»)

 

1.

 

и кругом – двойники.

 

что ж, выходит, нас всех одурачили

те, кто нам говорили

о неповторимости нас.

 

что ж, подводим итог:

мы оболганы. так ли, иначе ли.

жаль, но каждый второй

в этой лжи, как в болоте, увяз.

 

что ж, теперь мы другие.

 

судьба победила в игре меня

(я держал с ней пари,

что смогу сам себя превозмочь,

и не стать тем, кем стал…)

 

0.

 

…ровно час. по московскому времени.

 

запоздалый трамвай.

небо.

звёзды.

бессонница.

ночь.

 

Знаешь…

 

знаешь, мне вот уже пятую ночь

снится одно и то же:

падает снег, так как падает снег:

чинно и не спеша,

и в темноту городской ночи

молча бредёт прохожий,

слышит, что кто-то его зовёт –

и ускоряет шаг.

 

знаешь, а чтоб разгадать эти сны,

сонник едва ли нужен:

всё в сновидении ясно и так,

что уж рядить теперь,

если с прохожим похожи мы

как близнецы. К тому же,

голос, который его зовёт,

принадлежит тебе.

 

знаешь, прости за банальности, но,

я бы, пока не умер,

взял и продлил этот сон насовсем

(или ещё на час),

но, возвращая к жизни меня,

мой телефонный зуммер,

в меру своих истощённых сил

тихо играет джаз.

 

(знаешь, а всё-таки, как ни крути,

Гершвин и вправду гений,

раз уж красиво звучит «Summertime»

в Siemens C45!).

ты остаёшься в жизни моей

плодом моих сомнений,

я остаюсь единственным, кто

может тебя понять.

 

Из Петербурга в Москву

 

Федору Назарову

 

Ленинградский вокзал
и Московский
отличаются,
в общем,
не сильно,
но когда
из «культурной столицы»
я с утра прибываю в Москву –
то себя ощущаю героем
(чересчур)
авантюрного фильма,
где детали
по ходу сюжета
невзначай
проникают в канву.

Город встретит
меня
спозаранку:
горьким чаем,
промозглой погодой;
Город встретит
меня –
как обычно –
расчудным
многоцветием
глаз,
да ехидной
донельзя
ухмылкой
человека
в сержантских погонах,
чьей любимою фразой
должно быть
что-то вроде
«приказ есть приказ».

Так.
Куда мне теперь?
До Арбата.
Значит,
снова
спускаться
под землю –
точно также как было когда-то,
(дневники мне подскажут –
когда).
Помню –
мне ничего не писалось
(в сумасбродной Москве до поэм ли?).
Впрочем,
вспомнить
и всё остальное
для меня
не составит труда.

Вот «Арбатская».
Синяя ветка.
Здесь мой выход –
На шумный Никитский,
где
в бубнящем
буфете
ДОМЖУРа
есть эспрессо,
весьма неплохой.
При
других
обстоятельствах
жизни
я, возможно,
любил бы столицу:
если б не было в мире
«подлунном»
мест,
куда я стремлюсь
как домой.

 

* * *

 

как в том непостижимом октябре

стояли, ничего не говоря,

и падал снег, он падал о тебе –

на языке без слов и словаря;

 

как в небесах горела до зари

звезда, не становясь поводырём,

но в темноте светили фонари,

и свет их был про то, что не умрём.

 

мы были вслух, мы были смех и грех,

и остальное обратилось в речь,

что смерть, конечно, есть, она про всех,

но жизнь про всё, суметь бы уберечь.

 

когда уйду

 

когда уйду, запиши в дневник,

что мы теперь навсегда другие,

что изощрённей фильмов и книг

реальность в плане драматургии.

 

глупа, возможно, моя печаль,

что отовсюду я жду подвоха,

но не скучай по мне, не скучай,

иначе всё завершится плохо.

 

возьми своё от каждого дня,

люби, привязанностью недужа,

кого угодно, кроме меня,

хоть даже мужа, ведь чем он хуже.

 

и – не скучай, займись чем-нибудь,

поразгоняй облака над домом,

хоть ненадолго меня забудь,

сходи в кино, в ресторан, к знакомым.

 

не привыкай ко мне, ибо свет,

что я дарю, понемногу тает.

счастливых нет и несчастных нет:

есть те, кто ими себя считает.

 

когда уйду, молчи о любви:

вдруг назовёшь ей другое что-то.

ты просто будь где-нибудь, живи,

а остальное – моя забота.

 

Летнее банальное

 

Всё просто, как в книге, где с первых страниц понятно: убийца – дворецкий. Кончается лето, конечно, ничем, качаются ели в лесу. Ты пристально смотришь на небо и птиц, усевшись в траве по-турецки, и нет суматохи, и нет мелочей, и осень уже на носу. А в городе жизнь и обветренный я, земными заботами занят, живу как живётся, имею успех у женщин красы неземной, но это забавно – любви не тая, они кто куда исчезают, они говорят мне, что я лучше всех, идя под венец не со мной. А люди, заложники глупых идей /ведь лето закончится вскоре/, устроили в авиакассах аншлаг, спешат улететь на моря. И ты представляешь, есть море людей, ни разу не видевших моря, но знающих, где, понимающих, как – и плыть, и бросать якоря. А в мире дурдом, настоящий дурдом, зови не зови санитаров, газеты желтеют, по телику врут, всё плохо - да просто кранты; и хочется жизнь отложить на потом и стать завсегдатаем баров, но ты не позволишь – спасибо за труд – и трижды спасибо, что ты

 

 

музыка жизнь свет

 

ты говоришь музыка жизнь свет травы и горы

времени ты говоришь нет музыка жизнь свет

я говорю нет времени дайте ближайший билет

в самый далёкий город

как это нет

 

я говорю свет газ телефон оплатить до тридцать первого мая

будьте добры с имбирём и корицей петербург москва

ты говоришь карма абсолют недеяние майя

вечность любовь жизнь

музыка

(ты права)

 

ты говоришь вечность любовь смерть стихотворный размер прокрустово ложе

текст не нуждается в тщательном выискивании блох

ты говоришь бог и я говорю бог но одно и то же

никто не имеет в виду говоря бог

 

это ли мы прощаемся на неодинаковом русском

это ли просто беседа завершена

но я говорю жизнь и ты говоришь музыка

но я говорю смерть и ты говоришь тишина

 

На стоянке тоски

 

На стоянке тоски двадцать лет в ожидании чуда…

 

Всё вокруг изменилось, вот только чудес ещё нет…

 

Он так молод ещё, и так просто (он молод покуда)

Всё плохое списать на количество прожитых лет.

Что ж ты, парень не рад? Оглядись: третий месяц на свете,

Если верить тому, что написано в календарях,

Впрочем, если учесть, что нас учат, как жить, те же дети,

То все знания наши рискуют рассыпаться в прах.

 

На стоянке тоски двадцать лет словно пёс без породы…

 

/Хоть бы кто подобрал… Хоть бы кто проявил интерес…/

 

Он стоит и молчит, не заметив ни смены погоды,

Ни того, что весна, ни того, что пришло SMS.

Он прочтёт и вздохнёт, и всё также, в безмолвии стоя,

Вспомнит вдруг, что она родилась под созвездием рыб…

Не печалься, дружок, сожаление это пустое,

Что всё реже звонки от людей в категории «ВИП».

 

На стоянке тоски двадцать зим в ожидании лета…

 

Жаль, что с прошлым не может связать ни один телеграф –

Я послал бы себе самому телеграмму с приветом,

Где послал бы себя самого. Только был бы не прав.

Вот, дружище, и ты всё пытаешься время другое

Возвратить, но оно в скоростной переходит режим,

И ему не уйти от неистовой нашей погони,

Но и нам всё никак, всё никак не угнаться за ним.

 

Осень

/джазовое настроение/

 

дождь барабанит по стёклам и крышам

в сбивчивом ритме осеннего джаза,

и в диалоге друг с другом мы слышим

чуть больше четверти сказанной фразы;

ветер играет унылое соло

на водосточных ржавеющих трубах,

и сентябрю, на правах новосёла,

ох и раздолье – обветривать губы;

только и знай – выбираешь прохожих,

или без выбора – что мелочиться –

делаешь так, чтобы были похожи:

лексикой – речь; выражением – лица;

здравствуй же, осень! Какими ветрами?

и не сказать, что не ждали, да только

то, что отныне виднеется в раме,

слепит глаза желтизною – а толку?

здравствуй же, осень! Ты, видно, надолго.

я должником в твоих списках отмечен,

только не жди возвращения долга –

мне возвращать твоё золото нечем,

так что, покуда мы живы и дышим,

пусть же теперь, не утихнув ни разу,

дождь барабанит по стёклам и крышам

в сбивчивом ритме осеннего джаза.

 

Оставайся, дружище

 

Оставайся, дружище – с тобой веселей,

Нас и так за столом остаётся немного.

У меня есть вино. Если хочешь – налей.

Просто...

рано тебе собираться в дорогу.

 

Ты не сетуй, что нынче не те времена,

По часам то и дело стреляя глазами:

Разобраться, чья главная в этом вина –

И окажется, что виноваты мы сами.

 

Ты всё так же ворчлив – что тогда, что теперь;

В каждой строчке моей замечаешь прыщавость...

Но прислушайся...

Слышишь? –

Захлопнулась дверь.

Это кто-то из наших ушёл, не прощаясь.

 

Оставайся, дружище, хоть ты. Посидим.

Почитаем стихи, к суете непричастны,

И обсудим, как дом превращается в дым

Из-за тех, кто играет с огнём слишком часто.

 

Ах, ну кем же мы стали с течением дней…

Посмотри: нынче каждый из нас – недотрога...

 

Оставайся, дружище. С тобой веселей.

Нас и так за столом остаётся немного.

 

ошибка

 

иногда всё равно подкатывает, как ты ни отбивайся,

ни говори, что прошло, мол, дела забытые, всё такое,

память – это не то, что способно изящно и в ритме вальса

потанцевать немного с тобой, а после оставить в покое.

 

всё своим чередом, дом-работа, прохладно, минус пятнадцать,

родственники, как это порой бывает, не сидят на шее,

но часы показывают подходящее время признаться,

что соскучился по теплоте человеческих отношений.

 

итак, идёшь, ощущая себя сытым-одетым-обутым,

в темноте знакомых высматривая и не увидев оных,

зимним вечером сквозь пургу возвращаясь привычным маршрутом,

пролегающим через парк обездвиженных аттракционов.

 

повсюду массовая индустрия с этой её любовью,

тебя окружают лозунги, советующие, что делать,

и вдруг – вспышка – такая яркая, свет, от которого больно

(всё-таки память и вправду весьма своеобразная дева).

 

и казалось бы, да, всё прошло, всё прошло, ан нет, а поди ж ты,

всё иначе теперь, посмотри, всё иначе, и жизнь иная...

оттого-то настолько досадно, так много времени выждав,

думая, что вылечился, задыхаться от воспоминаний.

 

приходя, ты включаешь музыку, откидываешься в кресле,

делишься с зеркалом чувствами, какие весь день экономил;

тебя захватывают мысли на тему «что было бы, если», –

и ты совершаешь ошибку, например, набираешь номер.

 

пассажир

 

…и когда ни забав, ни затей, жизнь – по швам, и друзья ненадёжные, человек из возможных путей выбирает железнодорожные – и в задаче предельно просты и условия все, и решение: вот твой поезд, вот, собственно, ты, ощущающий вкус поражения. потому что отнюдь не герой ни другого, ни этого времени, уезжай – предночною порой в семафорно-шлагбаумной темени… на столе абрикосовый сок, за окном - снегопадное крошево, стук колёс ударяет в висок, вышибая из памяти прошлое. сочетание рельсов и шпал – судьбоносное, хоть и неброское. забывай, в чьих ты жизнях играл роли, явно достойные «Оскара». забывай, забывай навсегда то, что больше уже не получится, ты ещё возвратишься сюда – и никто не успеет соскучиться. и ещё, по прошествии лет, у моста, в темноте, поздним вечером, бросишь в Чижика горстку монет - а загадывать, в общем-то, нечего…

 

последнее

 

я выйду под тёмно-синее

небо, один, в ночи

(прогуливаться всесильные

советуют врачи).

 

запахнет жасмином улица,

дуб шевельнёт листвой,

и в сумерках мне почудится

выцветший образ твой,

 

но нет ни тоски, ни жалости,

прошлое позади;

так стой, где стоишь, пожалуйста,

ближе не подходи.

 

 

правила связи

 

зыбко и хрупко, всё зыбко и хрупко,

пусть даже правила связи легки:

не говори в телефонную трубку,

если гудки.

 

позже под грудою слов похороним

важное что-нибудь, нам по плечу.

хочешь, я стану тебе посторонним?

я – не хочу.

 

воспоминания много не стоят,

пища бумаге и карандашу;

память, оставь золотым золотое,

очень прошу.

 

шарик воздушный, кораблик бумажный,

храм, фотография, рюмка с вином.

мы ещё сбудемся – где-то, однажды,

в жанре ином.

 

в новом, ещё не освоенном, стиле

нам нашаманит добряк-режиссёр,

что по сюжету друг друга простили

все – и за всё.

 

мы ещё сбудемся – где-то, когда-то,

не вопреки и не благодаря,

но в свой черёд, как сбывается дата

календаря.

 

Прогулка по городу V

 

Кате Т.

 

Ну вот и случилось хоть что-то.

И чем не событие?

Ты – нынче у нас.

Правда, с другом.

А как я хотел ещё?

Но ты, из метро

выходящая в пасмурном Питере –

нечастое и,

безусловно,

красивое зрелище.

 

Пройдёмся по Невскому вместе.

Ты спросишь про девушку,

впиваясь в меня умным взглядом,

как там, в Белокаменной...

Была бы другая – соврал бы, не глядя,

но где уж там:

ты видишь насквозь и точней,

чем твоя фотокамера.

 

Заглянем в кофейню,

и, в джазом пропитанной темени,

про общих знакомых

поведаешь мне неизвестное,

и я, как всегда,

удивлюсь скоротечности времени:

вчера – однокурсницы,

нынче вот стали невестами...

 

Но вечер ещё не окончен,

и силы не выжаты,

так значит – вперёд,

и ещё погуляем по городу;

дойдём до Фонтанки –

посмотришь на Чижика-Пыжика,

и, может, негромко

заметишь, что в городе холодно.

 

А дальше всё как полагается –

сцена прощания,

и мне отправляться домой,

а тебе – на Восстания.

Спасибо за всё,

приезжай к нам ещё,

до свидания.

Твой поезд уходит с Московского

по расписанию...

 

Самолёт

 

Ты сдашь багаж, пройдя таможню;

Ещё чуть-чуть, и будет можно

Войти в большой красивый «Ил».

Ах, неужели до сих пор ты

Не разлюбил аэропорты?

Не разлюбил.

 

Под рёв турбин, с речами слитый,

Короткий текст набрав транслитом

Пошлёшь кому-то SMS.

И дух захватывает /Боже!/

От взлёта, но намного больше –

От стюардесс.

 

Нажми на кнопку, и вальяжно

Откинься в кресле, ведь неважно,

Что в окнах – Киев или Рим.

В авиалайнерах, в метро ли,

Ты пассажир, и в этой роли

Неповторим.

 

Беда ли, что в таком режиме

Все города теперь чужие,

И не ответишь, где твой дом?

Меняй пространства съёмных комнат,

Когда лишь друг тебя и вспомнит,

И то с трудом.

 

Ну что же, поздно пить «Боржоми»,

Везде чужой, и всё чужое,

Так, с трапа длинного сходя,

Чужих людей увидишь лица,

И никуда не возвратиться,

Хотя... Хотя..

 

снег над ленинградом

 

И если потом ничего не вспомнится, так даже проще,

Поскольку и прошлое тоже бывает невыносимо,

А нынче большой снегопад, посмотри, заметает площадь,

И это очень красиво, действительно очень красиво.

 

В такие моменты не надо времени, месяца мая,

Бесперебойного транспорта, рабочих звонков кому-то,

Когда так стоишь посреди этой площади, понимая:

Самое важное в жизни длится считанные минуты.

 

Решение перевернуть потрепавшуюся страницу;

Миг перед поцелуем, краткий взгляд, телефонная фраза;

Что-нибудь, от чего вправду может многое измениться,

Или даже, того гляди, переменится всё и сразу.

 

А нынче глядишь на снега, внимания не привлекая,

Не делая лишних движений, молчания не нарушив,

И тебя настигает огромная тишина, такая,

Что не можешь понять, это – внутри тебя или снаружи.

 

Троллейбус

 

1.

Пространство возьмём небольшое,

Пейзаж: остановка и снег.

Стоит человек в капюшоне,

Троллейбуса ждёт человек.

 

С ним жизнь поступила жестоко,

И можно в уныние впасть:

Он – часть пассажиропотока,

При этом не лучшая часть.

 

2.

И хочется ехать, и надо,

И значит, уйти не резон,

Но некуда спрятаться взгляду:

Куда ни взгляни – горизонт.

 

Он скачет по кругу как пони.

Маршрут: ожидание – путь,

И всё, что положено, помни,

И всё остальное забудь.

 

3.

Займись хоть борьбой джиу-джитсу,

Кури хоть «Казбек», хоть «L&M»,

А чем это всё завершится –

Возможно, что вовсе ничем.

 

Но тянутся наши дороги,

И ангел не спит за плечом.

Мы тоже по-своему боги,

А в чём – да без разницы в чём.

 

туда

 

туда, где нет рабочего режима,

и всё потом, пожалуйста, потом;

туда, где лето неопровержимо, незыблем дом, 

ещё все живы.

 

где в школьном своевременном трамвае

забрезжит контролер, того гляди;

где первый снег, приставка игровая, жизнь впереди

как таковая.

 

где чайник со свистком монументален

и чуть расплывчат гость к шести часам;

где сладки шоколадные медали (виновен сам –

других не дали).

 

там диск на телефонном аппарате

вращается, и ждёшь, и ждёшь ответ,

но дозвониться времени не хватит за столько лет.

(за сколько, кcтати?).

 

там лес, река, и солнце к ним в придачу,

там лишнее творим и говорим,

там бабушкин пирог на светлой даче неповторим.

теперь – тем паче.

 

теперь, когда все те, кто стали светом,

отчалив к неизбежным берегам,

назад не приплывут (по всем приметам), – что делать нам?

жалеть об этом.

 

Форточка

 

вот проснёшься в голове опять

вместо песен слышишь канонаду

надо меньше пить и больше спать

впрочем ничего уже не надо

 

в форточку на первом этаже

жизнь влетит и скажет обречённо

плохо дело плохо здравствуй джек

плохо дело плохо я никчёмна

 

о мой недоступный абонент

память не бывает неразменна

город из забывших обо мне

был бы впечатляющих размеров

 

я скажу вам добрый вечер miss

вам на остановку мне в аптеку

я прекрасно болен худшим из

способов скучать по человеку

 

вот проснёшься где же я сейчас

оглядишься и мороз по коже

нет тотошка это не канзас

это даже близко не похоже

 

в этот бар заходят сгоряча

на официанток нет управы

нет стрихнина значит дайте чай

он у вас вполне себе отрава

 

 

ч/б

 

говорила

мне пора

мне пора

собиралась

не дождавшись утра

оставляла непогашенным свет

в коридоре

и вослед

и вослед

 

стали третьим друг для друга плечом

рассуждали ни о чём

ни о чём

наизусть запоминали слова

в коих смысла набиралось едва

 

были счастливы ловили такси

от удельной колесили к лиси

пахло

свежестью

сиренью

весной

приблизительно в районе лесной

 

выезжали на пленэр иногда

успокаивали лес и вода

возвращались в темп столичный с трудом

сколько улиц в петербурге

дурдом

 

у знакомого

что редко звонит

неожиданно нашёлся зенит

и застыли эти два чудака

с фотографии смотря в облака

 

чай

 

давай пить чай, пока над городом

бесперебойный снег рябой,

пока бессмысленные голуби

на подоконниках гурьбой.

 

пока зима летит безжалостно,

январь недолог, вечер мал;

ещё – на паузу, пожалуйста,

поставь бурчащий сериал.

 

а чтобы в наше настоящее

не лез кто нам не по нутру, –

я буду сбрасывать входящие,

я сообщения сотру.

 

и нет врага, и нет союзника,

и речь друг друга нам слышна, –

о тех, кто весь огонь и музыка,

о тех, кто – свет и тишина.

 

как будто – меньше девятнадцати,

как будто – есть на всё ответ,

как будто – смерти не боятся те,

кто говорит, что смерти нет.

 

так, словно прошлым не обросшие,

мы поприветствуем зарю.

о чём задумалась, хорошая?

пей чай, остынет, говорю.

 

что-нибудь к чаю

 

сегодня после работы купи что-нибудь к чаю:

сегодня один человек визит нанесёт к шести.

он не признается, что скучает, но он скучает,

когда обстоятельства вас никак не могут свести.

 

так принимай же скорее гостя к себе, когда он

устал от речей и странствий, хлопотами измождён;

ударом жизни отправлен в очередной нокдаун

или же просто до нитки вымок под сильным дождём.

 

отогревай ладони его, скажи ему слово, –

затем, чтобы вечер сбылся уютен, терпок и тих,

а то, что, возможно, ты любишь кого-то другого, –

так это мы все тут, в какой-то мере, любим других.

 

а то, что в сомнениях маешься, губы кусая,

оплошностей после всего несбывшегося боясь, –

так это мы все, поверь, с надтреснутыми сердцами,

и всем из нас хоть однажды нашлось, с кем утратить связь.

 

так вот себе и живи, простые правила зная:

не гуляй в холод без шапки, надевай в дождь капюшон;

никогда в гостях не засиживайся допоздна и

успевай, пока последний транспорт ещё не ушёл...

 

и гость собирается, вот он стоит на пороге:

быстро была исчерпана вечерняя благодать.

ты ему напоследок желаешь лёгкой дороги,

и он успевает уехать. мог бы и опоздать.

 

Этот северный город


Этот северный город, смотрящийся в окна кофеен,
Ароматом которых он, словно туманом, овеян,
При ближайшем знакомстве навеет раздумья о Блоке;
О блокадном периоде надписи вызовут жалость;
Облака поплывут, искажённо в воде отражаясь,
И с окраин мигнут новостроек угрюмые блоки.

Вот он – твой СПб – обозначенный точкой на карте
И дорогою в ночь, проведённою в пыльном плацкарте,
Где с утра не понять, что за город в окне проплывает –
Всё размыто дождём, и людей словно смыло с перрона,
Потому и никто не встречает тебя у вагона,
Кстати, слева – метро, впереди – остановка трамвая.

Говорят, Петербург москвичей принимает с прохладой.
Может, это и так, только думать об этом не надо,
Из Москвы на Московский вокзал прибывая под утро,
А иначе получится – вновь этот северный город,
Как и раньше, тебя отвратительной встретит погодой,
Да из радостей будут лишь пышки под сахарной пудрой.

Приезжай, я тебе покажу этот город иначе,
Чем какой-нибудь г(и/а)д, для которого главной задачей
Будет выполнить план, чтобы вечером был сытный ужин.
Эрмитаж подождёт, да и Русский музей не убудет –
Я искусство люблю, но куда интереснее люди,
И особенно – sic! – те, кому я по-прежнему нужен.

 

* * *

 

я бы мог и взахлёб, навзрыд, мне нашлось бы, о чём навзрыд,

чтобы строчка дала эффект пресловутого кома в горле,

потому что и впрямь – болит, ведь у всех что-нибудь болит,

но, сдержавшись в который раз, я зачем-то пишу другое.

 

нет бы выглянуть из-за штор; нет бы, выглянув из-за штор,

заявить, что неважно – как, что могу хоть глагол с глаголом;

ведь и вправду неважно – как, но гораздо важнее – что

(эй, трубите во все концы, что король оказался голым).

 

мир печален, но он красив, улыбнись, он же так красив,

ничего не хочу писать, я тобой хочу любоваться,

потому что люблю тебя, разрешения не спросив;

потому что уходят дни, и не двадцать уже, не двадцать.

 

я в словесной тону воде, но когда не тону в воде -

я стою. подо мной земля. неизбежное небо – выше.

так стоят поезда порой на пустых полустанках, где

никогда б не вошёл никто,

и никто не вышел.

 

зимнее письмо наташе – 1

 

здравствуй, моя наташа, девушка-полумиф.

в день, когда снег заносит александрийский столп,

снова пишу письмо я, так и не получив

ни одного ответа на предыдущих сто.

 

ставим зиме диагноз: снег и орви.

если тебе вдруг станет холодно невзначай,

значит, февраль на свете, где от былой любви

лишь остаётся привкус – гадкий, как lipton-чай.

 

значит, лечись настойкой и переменой мест.

это совсем не сложно, главное – не простыть.

как некто цезарь молвил, «алеа якта эст»:

вот тебе зажигалка – на, поджигай мосты.

 

вижу тебя так ясно, будто бы наяву:

шумный перрон вокзала; всюду, конечно, снег.

вот ты стоишь, сжимая мятый билет в москву,

и обещаешь небу всё «позабыть навек».

 

страсть к задушевным фразам – это, поверь, беда.

(не говори «навеки», слово назад возьми).

знаешь, моя наташа, вечность – она всегда.

это как на литейном пробки часам к восьми.

 

всё в этом мире, впрочем, сводится к одному:

выплыть со дна наверх и заново лечь на дно...

что же, моя наташа. вот и конец письму.

жди, ибо очень скоро будет ещё одно.

 

зимнее письмо наташе – 2

 

Если холодно, мрак, зимний вечер, и ни чай не спасёт, ни шабли,

если Невский в снегу и Кузнечный – значит, здравствуй, моя Натали.

Подобрав подходящее слово для приветствия (солнце – ? малыш – ?),

я письмо напишу тебе снова; ты в ответ, как всегда, промолчишь.

Что молчание? Как ни гордись им, на тебя – и обидеться грех.

Но из всех, кто не пишет мне писем, ты не пишешь всегда лучше всех.

Жизнь идёт в направлении «мимо», и, попасть не стараясь в мишень,

измеряю количеством дыма то, насколько паршиво в душе.

И – на юность не рано ль молиться? – но, хотя ещё молод (скажи!),

в шуме радиоволн из столицы я всё чаще ловлю «Ностальжи».

Всё смешалось. На свете, похоже, не бывает прекрасных времён.

Рубикон должен быть уничтожен. Карфаген должен быть перейдён.

Ах, Наташа, оставь шуры-муры, я теперь понимаю в тоске:

мы с тобою всего лишь фигуры на большой чёрно-белой доске.

Вечна партия в шахматы эта (замечаешь иронию, ы?),

где с одной стороны – силы света, а с другой – соответственно, тьмы.

Но и пешкой немало протопав, я не шёл на поклон королю –

просто я не люблю мизантропов. Я вообще никого не люблю.

Что из нового? Вроде всё так же. Дом культуры снесли, говорят.

Ах, Наташа, Наташа, Наташа, зря ты всё же уехала, зря,

этот город «над вольной Невою» променяв на другой, с буквы «М» –

так с Parlament'а lights поневоле переходят на синий L&M...

Я надеюсь, письмо завершая, что мы встретимся вновь бла-бла-бла –

да, Земля, может быть, и большая, но она, как известно, кругла.