Воспоминания о семинаре Александра Межирова
Прощание с учителем
В пустоту мои речи, Вы их всё равно не услышите,
Только падает снег, он ложится и Вам на виски.
Не кивнёте при встрече, случайно письма не напишете,
Вас как будто бы нет, так немыслимо Вы далеки.
Вновь лукавый апрель тщетно спорит со всеми прогнозами –
Снег сойдёт постепенно, и мы с облегченьем вздохнём,
Только Вы уже там, где снежинки не серы, а розовы,
Там не надо терпенья и некогда думать о нём.
Вы всегда были рядом, хотя не встречались годами мы.
Вы не здешний жилец, не под силу Вам спорить с судьбой,
Каждый шаг по земле причинял Вам такое страдание,
Что сжимается сердце при мысли о Вас, дорогой.
Вас тут помнят друзья, что могу я добавить, безустая,
К их любви и печали в дыму пробегающих лет!
Вы мне были нужны, я так остро теперь это чувствую,
Что при вдохе саднит, как пореза недавнего след.
Я благодарна Литературному институту – каких замечательных людей я там встретила! И в первую очередь я благодарна ему за Александра Петровича Межирова. Как горько я сожалею, что значение тех лет, нет, тех драгоценных минут, которые подарила судьба, я понимаю только теперь, и нельзя уже увидеться, поддержать в трудную минуту словом, улыбкой, вернуть сторицей то безмерное тепло, которое было роздано просто так, ни за что. Это был наш семинар – четырнадцать взрослых уже, приезжавших два раза в год с разных концов страны в Москву, по его выбору. Бог знает, из каких глубинок он их вытащил: Володя – механик из маленького посёлка в Новгородской области, Саша – печник с дальних Вологодских северов, Андрей – экскаваторщик из Узбекистана, а ныне настоящий перестроечный подмосковный фермер. А ещё фотокорреспондент «Огонька» из Москвы, ассистент философского факультета из Киевского университета, редактор газеты из Кургана, почти земляк, умница Серёжа Бойцов – словом, вполне разношёрстная публика.
Народ это был непростой – каждый (ей-богу, каждый!) был талантлив. Когда на первом семинаре Александр Петрович попросил всех по очереди почитать стихи, я, слушая, начала холодеть от ужаса: одно выступление было лучше другого.
– Не буду петь, – подумала я, – куда скрыться от позора?
Конечно, пришлось мне и петь, а потом ещё и читать свои стихи без гитары по требованию Межирова:
– В-ваш голос придаёт такое очарование стихам, что невозможно понять, хороши они или плохи, прочтите теперь без сопровождения.
Да, забыла сказать, что он заикался, выстреливая непокорные звуки с фронтовой суровостью. Невысокий, всегда серьёзный, – не помню, чтобы он улыбался, – с короткой седой стрижкой, очень похожий на свои фотографии. Никогда не повышал голоса, говорил не торопясь, за каждым словом вставала целая жизнь.
Мы перед ним благоговели. Одно его неодобрительное слово могло привести в отчаяние. Он не миндальничал, не старался быть тактичным – это был не его стиль. Но при этом был безупречно тактичен. В нём чувствовался истинный аристократизм – никакого высокомерия, тщеславия, – уважение к собеседнику было неподдельным, и немыслимо было обмануть это доверие. Была в нём какая-то загадка: мудрости? страдания? Может быть, это война отучила его улыбаться?
Однажды Костя, киевлянин, принёс новые стихи, мы должны были обсудить их, найти сильные и слабые стороны, оценить. Межиров внимательно выслушал всех, потом начал говорить сам и увидел мой протестующий взгляд.
– Вам нравится? – спросил он и, не дожидаясь ответа, строго подвёл черту. – Нет, это плохо, это непереработанный Блок.
Бедный Костя!
Доставалось и мне:
– П-прочтите, пожалуйста, эти строки из стихотворения «Каток». Я никак не могу понять…
Предчувствуя, чтó меня ждёт, и сердясь на него за «подставу», я без всякой охоты прочитала:
...На каточке, льдом покрытом,
Нынче музыка другая,
И юнец с височком бритым
Прокатиться предлагает,
А в гляделочках нетрезвых
То ли тина, то ли слизь,
Посмотри в них, не побрезгуй,
Посмотри и содрогнись...
Он, как всегда, с полминуты помолчал. Все затаили дыхание.
– Это ужасно, – произнёс он наконец. – Гляделочки… Вы должны вычеркнуть. Это грубо намалёвано. – Он мучительно поморщился.
– Нет, – выпалила я с детсадовским упрямством. Остальные молча мне сочувствовали.
– Талант, – продолжал он как бы раздумывая и обращаясь уже ко всем, – это часть вкуса, малая часть. Вы должны помнить об этом…
Перед самым выпуском, на пятом курсе, он мне сказал: – Я был неправ, я думал о ваших стихах. Эти строки нельзя вычёркивать, в них нерв всего стихотворения.
Но я теперь понимаю, что он был прав. Нечестно утверждать эстетическую истину неэстетическими средствами. Недавно, перед тем как отдать свою поэтическую книжку в издательство, я хотела вычеркнуть эти строчки, посомневалась… и оставила. В конце концов, они дважды удостоились внимания Александра Межирова, одного из лучших поэтов «конца прекрасной эпохи» 1960-х, и хотя бы потому заслуживают быть напечатанными.
Александр Петрович не терпел никакой фальши. Эта, казалось бы, банальная фраза означает очень важную вещь: полную внутреннюю свободу. Все мы лжём в мелочах из соображений приличия, такта, из трусости, наконец. А он позволял себе роскошь быть искренним. Однажды он рассказал мне, что его внучка, которая училась в то время в Америке, выходит там замуж за очень богатого человека. Не зная, как на это реагировать, я стала плести что-то общепринятое о том, как замечательно она теперь «устроена». Он прервал меня:
– Не говорите так, вам это совсем не идёт. Вы же так не думаете.
В осенние сессии по субботам мы, немосквичи, набивались в его «Жигули» и ехали к нему на дачу в Переделкино. Все вместе готовили ужин из продуктов, которые привозили с собой, и салат из дачных помидоров. Из багажника выгружалась водка.
Водку он пил по-военному, не пьянея. И потом, во время общего разговора, всегда требовал, чтобы я пела без гитары. Мне кажется, он не любил бардов, вернее, не любил сценической подачи стихов. В моём исполнении ему нравилось полное отсутствие актёрства.
– Как скромно вы поёте, – это была высшая похвала («талант – всего лишь часть вкуса»).
А каких гостей он приглашал на семинары! У нас побывали Евгений Рейн, Фазиль Искандер, Евгений Евтушенко. Это были его друзья – и по ним было видно, какой крупной он был Личностью...
Но «прекрасная эпоха» кончилась, её мощные фигуры уходят в прошлое, и мне хочется ещё раз вспомнить стихотворение Межирова, которое очень люблю – «Предвоенную балладу», — где, как в мгновенном фотоснимке, отразилась вся наша жизнь, наша память, боль и любовь. Пишу так, как пела (и потому этот вариант немного отличается от авторского). Александр Петрович удивился, когда услышал, сказал: «Никогда не думал, что эти стихи можно петь».
Летних сумерек истома
У рояля на крыле.
На квартире замнаркома
Вечеринка в полумгле.
Руки слабы, плечи узки –
Времени не слышен гон –
Пелеринки, платья, блузки,
Пахнущие утюгом.
Пограничная эпоха –
Шаг от мира до войны,
На «отлично» и на «плохо»
Все экзамены сданы.
Замнаркома нету дома,
Нету дома, как всегда,
Слишком поздно для субботы
Не вернулся он с работы –
Не вернётся никогда.
Вечеринка молодая –
Времени не слышен лёт.
С временем не совпадая,
Ляля Чёрная поёт.
И цыганский тот анапест
Ранит душу горячо.
Окна чёрные крест-накрест
Не заклеены ещё.
В уголке над радиолой
К потолку наискосок
Поднимается весёлый
Упоительный вальсок,
И под вальс весёлой Вены,
Шаг не замедляя свой,
Парами – в передвоенный,
Роковой, сороковой.
Первоисточник: «Сборник статей к 60-летию Андрея Крылова»;
редколлегия: М. Р. Гизатулин и другие; составитель А. В. Кулагин. М.: Булат, 2015.
Републикация – с ведома автора воспоминаний.
Комментарий к иллюстрациям:
дача Александра Межирова –
наставник и выпускники двухгодичных
Высших литературных курсов;
в числе гостей – поэт Виктор Боков;
празднование окончания курсов, 1983 год.
Фото из архива поэта Владимира Мухина,
который был слушателем семинара Александра Петровича.
Текст воспоминаний, и фотоснимки в редакцию альманаха-45 прислала дочь поэта – Зоя Александровна Межирова.
© Рахель Абельская, 2020.
© 45-я параллель, 2020.