Цикл
* * *
Вот вернулся.
Аминь!
Так я не был давно…
Уже несколько дней не смотрел я в окно
Безмятежного неба, глубокую синь
Не вдыхала душа среди улиц-пустынь.
Но теперь океан снова плавит меня,
Солнца утренний шар сеет семя огня.
Лоно сердца открою – гори, не сгорай!
Огневою водою наполняюсь по край.
Не хочу быть горою, буду руслом низин,
Речью течь ключевою Твоих сил, Господин.
Сердца немощной чаши разошлись берега,
Всё моложе и старше, коротка и долга,
Жизнь бездонным мгновеньем сверкнула сейчас,
Превратив в откровенье… тихий голос во Глас!
* * *
Как хорошо, что мечты не сбылись.
Небо так ясно, и сердцу знакома
Бред разметавшая, синяя высь,
Песня без слов необъятного дома.
И не тревожусь, что я не герой,
Душу сложивший за идол прекрасный.
Там, в тихой келье за белой горой,
Может, раскроюсь я книгой напрасной.
И ничего, что не станешь читать,
Глядя в экран, старомодные вирши.
Здесь понемногу разучишься лгать,
Слушая танец листочка на крыше.
На пристани
Так не нарочно ёжится вода,
Чешуйками цепляется за перья
Движения невидимого зверя,
Пасущего верховные стада.
Баркасы, ялы, чёрные кресты,
Просушивающих плавники бакланов,
Смешение разъятых океанов,
Как Вавилона быстрые мосты,
Несут, струясь, в сады Семирамиды
В соборы исцелённых от обиды.
… И вот упал, и развязался вдруг
Дух колокольной колбы с башни сонной,
И зримым стал незримой птицы пух
Над жаждой лета снегом осенённой.
Прохлада в Жар. Сахара и Луна.
Как фотография конца пути полна.
* * *
Людей всё нет. Ленивая вода
В дремоте колыбельки яхт качает.
День, солнцем обнажённый, без стыда
Возлёг на бухту и не замечает
Как будто трепета натянутых пружин
Пространственной кровати океана.
И лодки ждут просоленных мужчин,
Как воздух рынду башни Себастьяна.
Ни в море, ни в капелле люда нет,
И тени сердца жарит странный свет.
* * *
Как перед взрывом, белый город тих.
В лазурной раме неба и залива
Архитектурный мел неторопливо
Растягивает напряженья миг.
И будет что-то или так пройдёт?
Как скатится corrinho* по брусчатке.
И снова ожидание соврёт,
И текст рассыплется на вздох и опечатки.
___
* corrinho – (с португальского – тележка).
В Португалии так называют машинки-фургончики.
* * *
«Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин 3:30)
И, кажется, не нужно ничего.
Ни книг, ни музыки, ни вещих наставлений.
Под нёбом неба тает пепел прений,
И сердце ищет только одного.
Уединения роскошный дар.
Трещат по швам конструкции сознанья.
Ты прикоснулся плачу мирозданья,
Терпи ядра неумолимый жар.
Не умалиться пламени вовек.
Смирись свободно гордый человек.
* * *
Посиди, посмотри спокойно,
Как узорчатая вода
Расплетает и вяжет стройно
В ткань незримые провода.
Струны, русла, каналы, трубы, –
Траектории лёта жар-птиц.
Прозревается Лик трегубый
Сквозь игру огнекрылых спиц.
Отраженье воздушной гжели
Лижет нежно брюшко ладьи.
Двойниками чайки взлетели,
Посиди же, не уходи.
* * *
Из боли часто говорят.
А мир, раскроенный на лица,
безвременною вереницей
бытует; в нём текут, стоят
воспоминания… предвестья…
и, выброшенный в странном месте,
ты не поймёшь, о чём горят
явленья, вписанные в ряд.
Иль нет рядов? Одни спирали,
закрученные в твердь в начале,
фосфоресцируют сквозь мрак,
и тянется за знаком знак.
Лишь прикоснёшься, знак растает.
И улыбнёшься вновь уму.
Он ничего, увы, не знает.
И ты не знаешь почему.
* * *
Как облака, сошли слова, и к изголовью
Прохладная легла рука – цветок запястья,
Снимая ложь надуманного счастья,
Намытого ночною тёмной кровью.
Темь снов текла и липко, и прекрасно.
Как Гулливер, барахтаясь в постели
Средь лилипутов, понял, как напрасно
Картинки, кадры, кудри пролетели.
Обычно так, не ново откровенье.
В неотвратимости и ужас, и надежда.
На ране отрастает оперенье.
Вдруг это Сирина бессмертная одежда?
* * *
Слоистые воды спокойны,
Палитра воздушна,
Взор вяло плывёт облаками.
Душа равнодушна,
Расправлена в неге
Ленивого полдня волнами
В расплавленном снеге
Под нами, над нами.
И катится огненный шар
Изумрудом залива.
И просто забылся кошмар
Обречённого мира.
Распутанный тихо летишь,
Обласканный ветром.
А Ты говоришь, как молчишь,
Прикасаясь к поэтам.
* * *
Что происходит?.. Я, как старый ял,
От соли и жары морской устал.
И прикорнув щекой на свой причал,
Вдруг осознал, как я давно не спал
Свободно, тихо, просто, глубоко,
Так, чтоб проснувшись, было бы легко,
Как там, в начале, на заре времён,
Когда от верфи был я отлучён,
И выброшен на лов в живой судьбе.
Давным-давно, сейчас, везде, нигде.
* * *
Всё может быть тихим налом,
и бухта, и ботик.
И пальма, что гребнем торчала,
как воткнутый дротик,
Слетевший с ленивой руки,
задремавшего бога,
накрывшего сахарный город
вечернею тогой.
Синеет в закатной игре
лабиринт рафинада.
Сползает оранжевость крыш
за решетку ограды.
По стенам, как волны Атлантики,
вяжутся тени.
Натянут экран для романтики,
ждёт привидений.
* * *
И, начитавшись, задремал.
Ум обессиленный поник,
Кораблик тихо уплывал,
Устав от хитроумных книг.
Я огибал за томом том,
Высматривая острова.
Всё грезился прозрачный дом,
Веранда, пальма и трава.
В зелёных перьях попугай,
Хранитель хрупких языков,
Как маятник, из края в край
Раскачивался в сотах снов.
О женщинах я промолчу,
Виденья смуглы и мутны.
Но добрый Пятница к плечу
Прижался с детской стороны.
Вдруг, неприлично захрапев,
На рубеже седого дня
Реальности раскрытий зев
Накрыл и разбудил меня.
* * *
Сижу у моря, начитавшись книг,
Скользит навстречу золото волны,
Читатели, увы, обречены
Не слышать бессловесья стих.
Читал, читал, читал, читал, читал
И буквы, и глаза, и небеса.
И не заметил, как седа коса
У времени. Я в знаках утопал,
Как крот, буравил бредней темноту,
Пер Гюнтом брёл по огненным пескам,
Глушил чутьё безумия там-там,
И я не слышал, Сольвейг, песню ту,
Которая, как родниковый свет,
Лилась из верности и чистоты.
И вот на берегу прощаешь Ты,
И море лечит, лечит книжный бред.
Поцелуй
А так и жалит поцелуй,
Где время треснуло и лето,
Призрев жару, завет запрета:
Не разжигаться на балу.
Стоять в огне и не сгореть,
Невыполнимая задача.
На месте том никто иначе
Не смог бы выжить. Умереть
Для неба вынужден был я.
Так хлипко, хило оправдание.
И дух прохлады знал заранее
Изъяны бездны бытия.
Свобод рискованных силки
Распущены в пылу доверья.
Мои обугленные перья
Свидетельствуют вопреки
Приличной маске послушания,
Рабочим правилам игры.
Жён человеческих остры
Округлости и очертания.
И так, жалея, не жалеть,
И вспоминать, не вспоминая.
Летят из сердца угли стаей,
И некому ожёг стереть.
© Радислав Гуслин, 2021.
© 45-я параллель, 2022.